• Культура
• 14 Мая, 2014

Открытое сердце Шакена

K 100-летию Шакена Айманова

Людмила Енисеева-Варшавская

Марк Беркович, кинооператор, кинорежиссер, заслуженный деятель искусств Казахской ССР:
«Память. Удивительны свойства твои. Проходят годы, стираются случайные тени лиц, событий, образов. И чем отдаленней становятся они, тем отчетливей выступают основные контуры прошлого. Ретроспектива лет, помноженная на наши воспоминания и раздумья, выявляет подлинную ценность былого. Время завершает незаконченность.
Фильм «Шакен Айманов», только что снятый на студии «Казахфильм», – память многих людей, память документов. Своеобразное размышление о жизни художника – актера, режиссера, общественного деятеля. Поэтическое киноповествование о нем через воспоминания друзей и соратников, через редкие и уже ставшие реликвией фотографии и хроникальные кадры, через неторопливые, наполненные особым смыслом лирические отступления».

– Французы считают, что два человека, которые провели вместе хотя бы один день, имеют право на воспоминания. Мне довелось провести с Аймановым 5 479 дней. Так что есть, как говорится, что вспомнить. Снять картину о Шакене – пожалуй, самая трудная и почетная из всех задач, которые выпадали мне за всю мою творческую жизнь. И, тем не менее, я с большим чувством признательности взялся ее выполнить, так как считал своим долгом сделать все для увековечения памяти этого очень дорогого мне человека. С точки зрения творческой это было необычайно сложно. Чаще всего – и все кинематографисты прекрасно знают это – бывает трудно отыскать материал о людях ушедших. Здесь же было все наоборот – сложность заключалась в его изобилии. Работая над сценарием с моим другом и постоянным соратником, замечательным драматургом Мухаметкали Хасеновым, я старался наиболее разумно выплыть из моря захлестнувшего нас материала. Долгие часы, можно сказать, сутки, провели мы за просмотром и отбором документов. Мы пересмотрели 58 киножурналов, где помещены сюжеты о творчестве, жизни, выступлениях на различных съездах Шакена Айманова. В нашем распоряжении было около 70 роликов студийной летописи, запечатлевшей моменты кипучей и многогранной жизни этого человека. Кадры эти волнующи и значительны. Вот Шакен открывает мемориальную доску великим режиссерам, работавшим в годы войны в Алма-Ате, – Сергею Эйзенштейну и Всеволоду Пудовкину. Вот он выступает на Первом учредительном съезде Союза кинематографистов Казахстана, вот принимает гостей… Эпизод за эпизодом раскрывается перед нами энергичная и целеустремленная натура Айманова – общественного деятеля и подлинного художника. 
Да, Шакен Кенжетаевич был не только актер, не только режиссер. Он был выдающимся общественным деятелем. Многое из того, чего достигла сегодня казахстанская кинематография, по сути дела, связано с его именем. Он организовал Союз кинематографистов Казахстана и был его секретарем. Он был художественным руководителем студии. Благодаря его энергии были построены Дом кино и первая очередь новой киностудии. Кинофильмы его тоже представляют сложное и очень интересное наследие. Все его поиски, порой очень трудные и противоречивые, велись на генеральном пути советского искусства. Он стремился к раскрытию современной темы, его всегда волновало новое, он зорко усматривал его своим опыт­ным режиссерским взглядом. Он проявил смелость, взявшись, например, в фильме «В одном районе» за раскрытие внутреннего мира и сложной психологии партийного работника. Он сделал несколько философских фильмов – «Земля отцов», «Алдар-Косе». Их можно назвать фильмами-размышлениями. Он открыл для кино Казахстана жанр музыкальной комедии, поставив «Нашего милого доктора» и «Ангела в тюбетейке». В «Конце атамана» он взялся за решение приключенческого жанра. И всегда, в каждой новой работе – будь то очередная кинороль или режиссерская работа – он был неожиданным, удивляя необычным взглядом на проблему, стилистическое решение жанра.
Все то, о чем я сказал, мы пытались передать в своей картине. В нее вошли, как я уже сказал, материалы кинохроники, а также редкие фотографии из семейных архивов, фрагменты из кинофильмов Шакена, синхронно записанные воспоминания его друзей – Андрея Михалкова-Кончаловского, Григория Чухрая, Бенсиона Кимягарова, Марка Донского и других. В фильме мы постарались показать потрясающую, пронзительную красоту мест, в которых родился и вырос Айманов. Мы специально поехали для этого в Баян-аул. Должен особо отметить, что все съемки проводил сын Шакена – Мурат Айманов, оператор-постановщик фильма. В этом есть определенная трогательная преемственность. Большую эмоциональную нагрузку в картине несет музыка, которую, как мне кажется, очень удачно написали композиторы Еркегали Рахмадиев и Георгий Гризбил. Нам казалось, что повествование о Шакене Айманове, сложном и колоритном художнике, влюбленном в жизнь, серьезно вдумывавшемся в нее, не может обойтись без поэзии.
Ты имеешь право на речь, 
Миг надежды звуком
            облечь: 
Слово долга знал наизусть,
Сердце я держу на виду,
Годом, может быть, я уйду,
Веком, может быть,
            возвернусь.
Стихи эти читает у нас в фильме их автор – Олжас Сулейменов, как бы завершая ими ход размышлений о красивой, вдохновенной жизни Шакена Айманова, памяти которого посвящают нынешний год кинематографисты Казахстана.
1974 год

Мулюк Суртубаев, народный артист Казахской ССР:
– Я с удовольствием снимался у разных режиссеров. Каждый из них был по-своему интересен, у каждого был свой метод работы с исполнителями. Но особенно легко было с Шакеном Аймановым – он чувствовал людей душой, умел, как бы походя, незаметно внушить им то, что требовалось для роли. Делал все без напряжения, с шутками и прибаутками, забавной выдумкой и розыгрышем. Был очень смешлив, остроты так и сыпались из него, и иной раз, вроде, не по существу сказанное словцо нацеливало тебя куда точнее, чем длинные разъяснения. Сам человек малоразговорчивый стеснительный, я завидовал его общительности, умению собрать вокруг себя самых несхожих людей, будь то на площадке, дома или в незнакомой обстановке кинофестиваля. Я его очень любил и лишь один раз так обиделся, что даже три месяца обходил стороной. Он пригласил меня на кинопробы в роли хитреца и острослова Алдара в своем фильме «Безбородый обманщик», а потом сыграл его сам. Видя, сколь болезненно я переживаю его невероятное коварство, он подошел ко мне и покаянным голосом сказал: «Ты прости, Мулюк, но я ведь тоже актер, а соблазн сыграть Алдара велик. И понять меня в этом можешь только ты». Да, уж кто-кто, а я-то понимал!
1987 год

Ануар Молдабеков, народный артист Казахстана:
– Вы спрашиваете меня, как я попал в искусство? Это было, можно сказать, нежданно-негаданно. Я только что окончил школу, шел 1957-й год. Как раз тогда замечательный, незабываемый режиссер Шакен Айманов снимал кинокомедию «Наш милый доктор». И вот, иду я однажды по нашей алма-атинской улице возле главпочтамта, смотрю – народу уймища! Что такое? Оказывается, здесь идут съемки эпизода этого фильма у ларька с газ-водой. Как всем собравшимся, мне любопытно все, что тут делается, – все-таки кино! И вдруг подходит ко мне ассистент режиссера и просит: «Не могли бы вы, молодой человек, сыграть нам маленькую роль в эпизоде? Возьмите под руку вот эту девушку и подойдите к столпившимся у газ-воды. Там очередь сейчас скапливается, и надо сказать: «Ну, товарищи, поскорее, мы тоже хотим пить! Поживей, поживей!». Я засмущался, а Шакен Кенжетаевич, то есть режиссер картины, подбадривает: «Ничего, смелей!». Дублей пять сделали, у меня руки дрожат, я то рано подойду, то опоздаю. А когда наконец-то сняли, Айманов спрашивает: «Ты откуда, чей, что закончил, что собираешься делать дальше?». Сказать по совести, я еще себе толком не представлял, куда податься после школы. А он говорит: «Может, на актерский факультет пойдешь? У нас при консерватории он сейчас открывается. Данные у тебя вроде бы ничего». Так он меня и определил. И вот тогда-то я, прежде чем стать артистом театра, стал киноактером. Моей первой крупной экранной работой был поэт Муса в фильме «Крылья песни». Роль, за которую я был удостоен Государственной премии Казахской ССР. Было это без малого двадцать лет назад, и сейчас, когда я смотрю на экране ту дебютную свою работу, мне становится радостно оттого, что уже в начале моего пути я благодаря Шакену Кенжетаевичу попал в кино.
1983 год

Бибигуль Тулегенова, народная артистка СССР: 
– Шакен Кенжетаевич Айманов жил очень светло, – говорит народная артистка СССР Бибигуль Ахметовна Тулегенова. – О нем все всегда вспоминают тепло и радостно. Он был не просто великим режиссером, он был очень видящим режиссером. В сценарии он видел будущий фильм, а выбирая актера на роль, видел, что может сделать этот актер.
Мое первое знакомство с Шакеном Кенжетаевичем состоялось, когда я еще была студенткой Алма-Атинской консерватории. Тогда, в начале пятидесятых годов прошлого века, снимался фильм «Поэма о любви» о Козы-Корпеш и Баян-Сулу. И там надо было озвучивать песни. У меня до сего времени есть слова этих песен, но тогда я не очень придавала им значения, а вот мелодии, выписанные замечательным композитором – он же пианист и дирижер – Сергеем Ивановичем Шабельским, я помню до сих пор. Очень часто я пела за кого-то и в других фильмах, потому что Шакен Кенжетаевич всегда приглашал меня на озвучание. Сейчас я думаю, что ему просто нравился мой голос, и, видя сегодня эти картины, я не перестаю удивляться – когда я успела все это сделать? А потом однажды, встретив меня, он спросил, как мои дела?
«Ничего, – отвечаю, – занимаемся. Скоро консерваторию заканчиваю». «Сейчас, – говорит он, – будет сниматься новый художественный фильм, и я сказал, чтобы обязательно пригласили тебя. Там эпизод небольшой, но очень яркий. И знаешь, именно для тебя».
И действительно, вскоре меня нашли и позвали на пробы. То был первый режиссерский опыт Айманова – совместно с ленинградцем Карлом Гаккелем ему доверили снять картину «Дочь степей» о становлении личности девушки-степнячки. Там я играла эпизодическую роль Карлыгаш, а замечательная драматическая актриса Замзагуль Шарипова – основную роль Нуржамал. Мы с ней по сюжету были подружки. И поскольку в реальной жизни я училась в консерватории, Шакен Кенжетаевич сделал меня и в фильме этой самой студенткой, а Нуржамал по задумке сценариста была студенткой мединститута. Использовались, конечно, и мои вокальные данные. Там я пела песню «Горлинка» в тот момент, когда мы с Нуржамал скачем на лошадях. Съемка этого эпизода запомнилась мне навсегда. Дело в том, что я никогда в жизни и близко ни к одной лошади не подходила. Боялась. А вот Шакену Кенжетаевичу это показалось странным, и он говорит: «Ну что ты ее боишься? Ведь она же, как человек – как ты себя поведешь, так и она себя с тобой поведет». «Но я, – говорю, – никогда не сидела на лошадях. Я боюсь». «Нет, – уже настаивает он, – садись!». И он насильно посадил меня в седло, а я как мешок. Ну, а лошадь, видимо, почувствовала мои страхи, встала на дыбы и сбросила меня. Боже, как испугался Шакен-ага! «Ты жива, – спрашивает, – жива?». Хорошо, что там песок был, и это несколько самортизировало удар. «Ну ладно, – успокаивает он, – ничего, ничего. Все будет хорошо, не волнуйся». 
Но, в конечном счете, как-то сцену эту сняли. А потом снимали «Нашего милого доктора». Это был у Шакена-ага музыкальный фильм, и в нем он видел и Ермека Серкебаева, и меня, хотя там были сплошь все звезды казахского искусства. И оперного жанра, и балета, и особенно Казахского драматического театра. Съемки шли живо, весело, с остротами и выдумкой. И, по-моему, это оказалась не просто лирическая музыкальная комедия, а исторический фильм, где на экране запечатлены вживе многие талантливые артисты. Это Хадиша Букеева и Рахия Койчубаева, Серке Кожамкулов и Камал Кармысов, Шара Жиенкулова и Каукен Кенжетаев, Ермек Серкебаев и Евгений Диордиев, Юрий Померанцев и Евгений Попов, Рашид и Муслим Абдуллины и Мулюк Суртубаев… В общем, очень много. Он даже снял вот эту девочку, помните, она индийский танец танцевала. Ну и, конечно, сам себя в образе незабвенного Петруччио. И теперь, по прошествии доброй полсотни лет, каждый раз, когда по телевидению показывают эту картину, у меня телефон не перестает звонить: «Вы смотрите фильм? Вы смотрите фильм?» – «Какой фильм?» – «Наш милый доктор» – «Ну и что ж?» – «Ну там показывают вас, Серкебаева». И очень приятно, что людям все это нравится. И даже когда мы выезжали на гастроли как в советское, так и в постсоветское время по Союзу (я очень много ездила и по Забайкалью, и на Крайнем Севере, и вообще по всей стране), все просили обязательно спеть песню из «Нашего милого доктора». А еще… «Еще как ваш «Надо мной небо синее»?». Это значит – Ермек Серкебаев. Так что у нас с Шакеном Кенжетаевичем были очень творческие, теплые отношения. И я очень счастлива, что судьба мне подарила встречу с таким, как он, режиссером, потому что я считаю, что половина моей популярности, моей известности не только в Казахстане, но и далеко за его пределами обеспечена им. Тут большую, неоценимую роль сыграл фильм «Наш милый доктор», фильм, который снимал Шакен Айманов. Светлая ему память. 
2004 год 

Каукен Кенжетаев, народный артист Казахской ССР:
– Первым самостоятельным опытом в кино, – рассказывал на вечере памяти Айманова младший брат его – известный оперный певец, народный артист Казахской ССР Каукен Кенжетаевич Кенжетаев, – стал для меня памятный всем комедийный, полный шуток, розыгрышей и доброты фильм «Наш милый доктор». В нем по приглашению Шакена Айманова я исполнял маленькую роль певца, изображая, в сущности, себя. Сейчас мне кажется, что со стороны Шакена это был ловкий педагогический прием. Он ввел меня на экран в моем естественном качестве, имея в виду дальний прицел. Дело в том, что незадолго до этого, работая над фильмом «Это было в Шугле», Мажит Бегалин предложил мне одну из центральных ролей – секретаря обкома. А я испугался – смогу ли я, оперный актер, сниматься в драматической роли, сумею ли овладеть разговорной речью? И, конечно, не согласился. А после «Доктора» страх перед кинокамерой ушел сам собой, и, обрадованный результатами хитрого шакеновского эксперимента, Мажит взялся за меня всерьез. Теперь я участвовал в каждом его новом фильме.
Но вообще, вы не поверите, Шакен, как родной мне брат, встречался со мной реже, чем со своими друзьями. По-моему, Ермек Серкебаев был ему роднее, чем я. И Бибигуль Тулегенова. Он страстно любил своих младших товарищей и всегда был среди людей. С молодости это был очень беспокойный человек. Рос нежным и балованным. Все в ауле его любили, зазывали спеть, сказку рассказать, стихотворение прочесть. Черную работу Шакен не любил. Как только приходила пора собирать кизяк или пасти теленка, у него тут же заболевал живот. Когда мама начинала его ругать, он отвечал плачем. И вот что интересно. У нас в Баян-ауле есть камень сериктас, что значит «уединенный». Так вот Шакен поднимался на его вершину и продолжал свой принародный слезный сеанс. Сидел там и просто плакал, плакал, плакал. Никакие уговоры, никакие окрики не помогали. Мама возмущалась: «Как развлекать людей, так он здоров, а как работать – сразу хворый!». 
Ну вот. А у отца нашего был старший брат Аббас – очень уважаемый в районе человек, известный всем фельдшер, то есть врач. Он часто приезжал к нам и навещал всех родных и близких. Спрашивал, кто как живет, кто где работает? Чаще всего дядя Аббас бывал у нас. Помню, как-то, вот так же он приехал и спрашивает нашу маму: «Как живете? Все ли в порядке? Здоровы ли дети?». И пока она отвечала, он увидел Шакена, сидящего на сериктасе. «О, – удивился он, – что это он там делает?». «Плачет, – говорит мама. – Просто беда, никак не унять». Поднялись они туда, к Шакену. «Перестань плакать», – урезонивает его мама. Но он рукой машет. «Ну, Шаке, мальчик мой!», – пытается она его уговорить. А он и вовсе заливается. Тогда мама, потеряв терпение, начинает ругать его, причитая чуть ли не на весь аул. Но дядя Аббас решительным движением руки останавливает ее, произнося при этом: «Вы, дорогая жамке (то есть, сноха), не ругайте своего замечательного отрока. Он ведь не просто так сидит, не просто плачет. У него есть на то своя потаенная причина. И состоит она в том, что у него много – да-да, очень много! – таланта. И он, этот талант, теснит и мучает его. Чувствуя это, мальчик боится растерять его, потому и плачет. Посадите его ко мне в седло, я свожу его к себе домой, все объясню ему и успокою». Что уж там дядя Аббас говорил у себя дома моему плачущему брату, никто до сих пор не знает. Но когда Шакен стал большим и поистине талантливым артистом, наши аульные старики не переставали восхищаться прозорливостью дяди Аббаса, сводя его это достоинство в одну короткую и лаконичную фразу: «Сразу понял ребенка!». 
Талант очень дорогого мне и всеми любимого Шакена оставался при нем всю жизнь, и он щедро расходовал его в разных точках приложения. Видать, действительно был рожден для искусства. И до конца жизни он любил как само искусство, так и людей, которые работали в нем. Любил очень Ермека, любил Бибигуль, любил наравне со своим сыном Муратом Асанали Ашимова. Глядя на Шакена, я учился так же, как и он, нежно относиться к своим близким. 
2004 год

Ермек Серкебаев, народный артист СССР:
– Шакен-ага был человек весьма и весьма своеобразный. Всему миру он известен как талантливый актер, серьезный театральный и кинорежиссер, выдающийся организатор и общественный деятель. Но те, кому посчастливилось бывать с ним рядом, помнят, что, несмотря на все эти достоинства, он был наивен, как ребенок. Да, Шакен легко поддавался на всякого рода розыгрыши, шутки, хитроумные причуды и обманы, потому что был доверчив. Но в то же время он и сам – выдумщик и фантазер! – постоянно кого-то разыгрывал, кого-то подначивал, придумывал что-то остроумное, потешался и комиковал. То есть жил как бы в атмосфере непрестанного театрального действа. 
В последнее время у него была, как известно, трехкомнатная квартира, где всегда собирался артистичный бомонд. Я был тогда еще совсем мальчишкой, о многих жизненных премудростях и ведать не ведывал. А вокруг него всегда были очень интересные, в разных сферах искусства искушенные, разносторонне образованные и одаренные тем или иным талантом люди. О чем только ни говорили они, сидя за столом, какими идеями ни загорались! Тут была театральная и писательская братия, были художники и музыканты, служители оперной и балетной сцены, ну и, конечно же, кино. Находиться рядом с ними, слышать их разговоры, споры, неожиданные суждения уже само по себе было большой школой. Общение шло легко, непринужденно, как бы само собой, с шутками, хохмами и прибаутками. Тут кто-то в шахматы играет, кто-то разглядывает коллекционные значки, кто-то любуется редчайшим собранием хозяйских зажигалок, кто-то играет на домбре. В общем, этакая стихия – много людей, много друзей. И вот с таким же талантливым окружением ходил Шакен-ага по всему белу свету – будь то Москва или Ленинград, Тбилиси или Ереван, Минск или Душанбе, а то и какая-то там заграница. Он не мог жить без людей, о чем говорят сегодня все, кто знал Шакена Кенжетаевича. 
Я же нет-нет да вспоминаю свой первый в жизни съемочный день. Это было на фильме «Наш милый доктор», который снимал, как известно, Шакен-ага. Помню, мы, то есть вся съемочная группа, сидим и все ждем чего-то. Чего ждем, непонятно, хотя все к съемке готово. Осталось лишь оператору какие-то кнопки свои нажать. Но команды нет, и все замерло в ожидании. А я, знаете, человек быстрый, мне бы скорей-скорей все схватить на лету. Однако в кино, там, оказывается, какие-то свои порядки. Скажем, пока солнце не поднимется или не опустится на нужный уровень, ты и думать ни о чем не моги. Но я, новичок, этого знать не знаю и в нетерпении подхожу к Шакену-ага и говорю: «Шаке, так вы будете снимать кино или нет?». Он молчит, в шахматы играет. Я опять с докучливым вопросом: «Ну так что? Когда же съемка?». Он в ответ: «Эй, балам, к-хы, к-хы, к-хы, где твое терпение? Сиди жди, как все» и переставляет очередную фигуру на доске. «Ну, – говорю я, глядя на только что начавшуюся шахматную партию, – ждать я больше не намерен, мое время не терпит, я поеду домой». У меня, видите ли, какие-то свои дела были – молодость есть молодость! А тут рядом Шевелев – директор фильма, хороший такой дядечка. «Ермек, – говорит он, – ну подожди еще немного. Вот поднимется на ту высоту наше небесное светило, мы тогда и начнем снимать». Оказывается, солнца надо было ждать. И действительно, вскоре оно дошло до нужной всем нам точки, и все на площадке задвигалось, все оживилось. 
Сама съемка прошла удачно, без каких-либо накладок. И лишь потом Шакен, подняв вверх указательный палец, произнес запомнившиеся мне на всю жизнь слова: «Режим! Понимаешь, кино – это четкий, определенный режим!». Я все понял, все уразумел: кино есть кино, и если съемка назначена на десять утра, то раньше, чем в три часа дня она не начнется. 
Шакен-ага, я должен прямо сказать, меня не знаю за что, но любил. Я был тогда молод, неплохо пел, и он старался как можно чаще брать меня с собой. Какие где бывают фестивали: в Ташкенте – в Ташкент, в Тбилиси – в Тбилиси, в Москве – в Москву. Вот в Москву, например, сколько раз бывало, приезжаем, днем идут совещания, обсуждения, там много иностранцев. Вечером, конечно, гостиница «Москва», ужин в ресторане на третьем этаже и – рояль. Я сажусь за него и начинаю петь. Ну, иностранцы сразу: «Что такое? Откуда? Кто так хорошо поет?». Собираются вокруг рояля, а Шакен им с гордостью представляет меня. 
Таким он был, этот наш замечательный Шакен-ага. Человек, который всегда со мной. Вижу его улыбку, вижу его морщины. Он был, конечно, не такой, как знаменитые голливудские красавцы, но у него была своя красота. Какая-то мягкая, человечная. И я счастлив, что был рядом с ним и был его любимчиком. 
2004 год

Булат Мансуров, кинорежиссер, заслуженный деятель искусств России:
– Шакен-ага прекрасно играл на домбре, у него был абсолютный музыкальный слух, он великолепно пел. Пел просто, очень хорошим баритональным голосом. Как поют драматические актеры, очень душевно. Он был одним из тех людей, кто открыл для меня казахскую народную музыку, благодаря которой я увлекся Аханом-серэ. И когда, уже после трагической смерти Айманова, мне предложили сделать фильм об Ахане-серэ – «Кулагер» по одноименной поэме Ильяса Джансугурова, я с радостью тут же ухватился за эту работу. Надо сказать, что именно в этот момент Чингиз Айтматов предложил мне снять по его повести фильм «Белый пароход». Но я с удовольствием отдал сценарий моему товарищу Болату Шамшиеву ради «Кулагера». В дальнейшем вели меня к этой музе Аскар Сулейменов, Нургиса Тлендиев, своим божественным голосом Бибигуль Тулегенова, приглашал слушать кюи в исполнении классиков-домбристов Мажит Бегалин. С ним же я был в гостях у Жусупбека Елебекова – лучшего исполнителя в традициях Биржана, Ахана, Амре, Естая. Вот с таким творческим багажом с благословения Шакена приступал я к созданию фильма «Кулагер».
1998 год
Юда Вайншток, художник кино: 
– Первая встреча с этим замечательным актером, – рассказывал он, – состоялась у меня далеко от Казахстана, а именно – на Украине в 1953 году. Я посмотрел, на мой взгляд, прекрасный фильм Ефима Дзигана «Джамбул» и был потрясен главным героем. Его речь, жесты, походка были настолько убедительными, что иным этого старца я себе не мог и представить. Я не знал фамилии исполнителя, но мысленно поставил его в один ряд с такими маститыми мастерами нашего кино, как Бабочкин в роли Чапаева, Боголюбов – Киров, Черкасов – Тимирязев. Это были актеры высочайшего уровня. Вот и Джамбул в исполнении неизвестного мне до сих пор казахского артиста предстал передо мной во всем величии певца своей родной земли. Показав его путь от молодого аульного парня до столетнего старца, исполнитель его явил свой высочайший и удивительный дар перевоплощения.
Кто этот актер, сыгравший столетнего акына, что за человек, так врезавшийся в мою память? На мои вопросы жизнь дала ответ, когда меня, выпускника ВГИКа, пригласили ассистентом художника на картину «Дочь степей» тогда еще Алма-Атинской киностудии художественных и хроникальных фильмов. Весной 1954 года я прибыл в Алма-Ату. Директором картины, на которой мне предстояло работать, был Александр Иванович Шевелев. Он любезно встретил меня, крепко пожал руку. «Рад, что приехали. Через два-три дня поедем на съемочную площадку». Съемочная площадка находилась недалеко от Алма-Аты, под Талгаром. И вот мы въехали в казахский аул. Правда, не в настоящий, а в декорацию. Аул состоял из бедных серых юрт, расположенных полукругом на двух берегах небольшой запруженной речки. По центру аула стояла большая Красная юрта. Она была украшена лозунгами и призывами. У входа в нее висел портрет Ленина, по бокам которого развевались красные флажки. Съемки шли как раз здесь, и для знакомства с режиссером-постановщиком меня провели в эту самую юрту. Я вошел и, увидев его, обомлел: передо мной стоял Джамбул! Да-да, именно он, только много моложе. Пожимая мою руку, он представился: «Я – Шакен Айманов. А тебя, Юрочка, я уже знаю. Вгиковский однокурсник твой, он же главный редактор нашей студии Игорь Савин рассказал мне о твоей трудной жизни. Ты – детдомовец, трудяга. Таких мы любим».
 Я стоял перед человеком, который, исполнив роль почтенного акына, так взбудоражил мое сердце своей актерской игрой. А тут он поразил меня еще и своей простотой в обращении. Ни грани высокомерия, одна лишь теплота души. Его крупное волевое лицо с глубокими скульптурными морщинами, массивная, напоминающая бюсты римских цезарей атлетическая фигура, веселые, добрые с озорным прищуром глаза и громкий заразительный смех (кха, кха, кха!) произвели на меня неизгладимое впечатление. Мне показалось, что я знаю его всю жизнь. Продолжая держать мою руку в своей ладони, он произнес: «А в шахматы играть умеешь?», чем вызвал смех присутствующих. Я смущенно ответил: «Немного». «После съемок заходи в ту юрту, – показывая куда, сказал он. – Я приглашаю тебя на сеанс, а то подходящих противников в нашей группе нет. Может быть, ты им станешь». 
Первый шахматный матч состоялся в тот же день. Солнце еще было высоко. Длинные тени от юрт выдавали предзакатное время. У аймановской юрты собралось много народу. На большой мягкой с национальным орнаментом кошме-текемете были разложены шахматы. Среди болельщиков, потом я узнал, были народные артисты республики Серке Кожамкулов, Камал Кармысов, Капан Бадыров, Елубай Умурзаков, Жагда Огузбаев, Сейфулла Тельгараев и другие. Цвет казахского артистического мира. Среди болельщиков были сопостановщик фильма Карл Гаккель – Карлуша, как его ласково называл Айманов, хотя это уже был далеко не молодой человек, любивший подтрунивать над Шакеном, оператор картины Михаил Федорович Аранышев, второй оператор Искандер Тынышпаев, ассистенты режиссера, оператора и другие участники съемочной группы. 
Это был незабываемый день. Приветливые люди окружили меня плотным кольцом, когда Айманов показал мое место против себя. Я ощутил атмосферу дружбы, уважения и доброжелательства. В юрте стоял шум, смех. Чувствовалось, что у людей хорошее настроение. Партия началась. Шум стих. Вдруг оператор Аранышев предложил сыграть на пари. Он ставил сто рублей на меня. Айманов осуждающе посмотрел на него и изрек: «Брось свои аранышевские штучки!». Я посмотрел на Айманова и сказал, что отказываюсь от пари, хотя болельщики уже расшумелись, подзадоривают. Я еще не знал, что для Айманова игра в шахматы – большое удовольствие, отдых. Я боялся играть – а вдруг выиграю и этим нанесу удар по его авторитету. Попытался было встать, но услышал строгое, властное «Садись!» и обратно опустился на мягкую кошму. 
Игра началась. Вокруг стало тихо. Айманов вытащил папиросу и закурил. Он курил беспрерывно одну за другой. Ситуация менялась постоянно – то у меня было небольшое преимущество, то у него появлялись шансы на победу. В конце игры Айманов допустил ошибку, хотел взять обратно свой ход, но здесь поднялся такой шум, что мне стало неудобно. Больше всех шумел Аранышев. Все кончилось шуткой и смехом. У всех осталось хорошее настроение, а у меня чудесное воспоминание об этой первой игре в шахматы с Шакеном Аймановым, которая впоследствии продолжалась долгие годы. С этого дня я стал его желанным партнером.

Эльдор Уразбаев, кинорежиссер, заслуженный деятель искусств России:
– Он был прост в жизни, очень доступен, чужд капризов. Я знаю это не понаслышке, а по тому, что после того, как меня в 1967 году зачислили ассистентом режиссера на «Казахфильм», я попал к нему домой, и он оставил меня у себя жить. Так что в те поры я был постоянно рядом с ним и все видел воочию. Он любил горячий чай со сливками, сам его заваривал, ел простую еду, но беспармак готовил сам. У него был абсолютный слух, и пел он низким баритоном от сердца и души. Делал это так, что все буквально с первых звуков замирали. В его доме всегда было много людей, разных по профессии и должности, знаменитых и простых, задумчивых и веселых. Все эти ассамблеи сопровождались песнями, рассказами, шутками, розыгрышами. Играли в карты, шахматы, шашки, асыки – «21-й хан» – прямо на полу, на ковре-алаша или текемете. Иногда импровизировались целые спектакли, и это было то необходимое человеческое и творческое общение людей культуры, науки, искусства. Во всяком случае, мне, пришедшему в кино с математического факультета МГУ, это помогло быстро и непринужденно, не теряя своего собственного «я», адаптироваться в жизни кинематографа. 
Теперь о другом. Люди старшего поколения помнят, наверное, напечатанный после III Московского фестиваля в «Известиях» фельетон «Два арбуза в одной руке». В нем Шакен Айманов обвинялся во всех вселенских грехах: узурпаторстве, необъективности, в том, что занимает все ведущие кинопосты в республике, подминая под себя эту перспективную отрасль. Резонанс был большой, но мало кому известна природа появления этой публикации. А возникла она в результате скандала вокруг присуждения Гран-при фестиваля фильму Феллини «Восемь с половиной». В тот раз Шакен Айманов был членом жюри, возглавлял которое Григорий Чухрай. И проблема, кому давать главную премию, стояла очень остро. Дело в том, что с первых двух фестивалей Гран-при уехали за рубеж, и советское руководство хотело, чтобы в этот раз почетная награда осталась дома. Вопрос этот был, если хотите, политический, ибо члены жюри, представляющие западные страны, грозили выходом из его состава и срывом фестиваля, если приз не вручат Феллини. Для достижения этой цели не хватало одного голоса, и Чухрай отдельно поговорил с Аймановым, призвав его прислушаться к своему внутреннему голосу – голосу художника. Шакен-ага прислушался и проголосовал за Феллини, который увез Гран-при в Италию. 
То, что сделал Айманов, в те времена было равнозначно подвигу. И как бы в отместку за его своеволие появился тот самый злополучный фельетон. Правда, история эта имела свое продолжение. В 50-ю годовщину Октября Шакен Кенжетаевич был назначен руководителем советской киноделегации в Алжир. Она прилетела туда в воскресенье, и никто ее не встретил. Шакен-ага нашел телефон Посольства СССР в этой стране, и дежурная пояснила ему, что, к сожалению, произошла накладка, и Неделя советского кино в Алжире отменена. Посла нет – он на даче. Но Шакен-ага находит его через другие каналы, дозванивается и слышит в ответ: «Вы что, осмелились мне звонить домой? Но у меня выходной день, я отдыхаю. Завтра будет рабочий день, и там разберемся». Тон был такой, что Айманов, который никогда не кичился своими регалиями, званиями и наградами, взорвался. «Вы, – произнес он отчетливым, хорошо поставленным голосом, – посол Советского Союза, а я – народный артист Советского Союза. Вы депутат Верховного Совета, и я – депутат Верховного Совета. Вы член ЦК, и я – член ЦК. Я сейчас же даю телеграмму в Центральный Комитет партии в Москву о вашем безответственном поведении». И, конечно, посол дрогнул, тут же дал по тормозам и сказал: «Я сейчас приму меры!». Через полчаса в аэропорту появился дежурный Посольства, и всю делегацию разместили в гостинице. 
Торжества в Алжире, как оказалось, действительно были отменены. И в извинение за случившееся, а также в связи с 50-летием Октябрьской революции всей делегации позволили выехать в Париж. Город на Сене встретил их прекрасно, и там Айманова ждал сюрприз, компенсирующий все предыдущие волнения, в том числе и «Два арбуза в одной руке». На приеме в Посольстве СССР сам посол совершенно неожиданно поздравил его не больше, не меньше, как с присуждением Ордена Ленина. 
2004 год 

Асанали Ашимов, народный артист СССР: 
– До того, как попасть к Шакену Кенжетаевичу, я снялся в двух фильмах Ефима Ефимовича Арона – «Ботагоз» и «На диком бреге Иртыша». Тогда я вообще не понимал, что такое кино, что значит создавать образ, как играть. Я приехал из аула, и что такое искусство, понятия не имел. Например, я раз сто смотрел фильм «Амангельды» и всегда молил бога, чтобы героя его не убивали. И представьте мое удивление, когда я, студент-первокурсник актерского факультета Алма-Атинской консерватории, увидел живого и невредимого Елубая Умурзакова! Мне же ведь и в голову не приходило, что по экрану ходил не сам Амангельды! А уж какое счастье ощутил я, участник массовки, оказавшись рядом с Елубаем-ага на сцене театра имени Ауэзова! Вот тогда мне ребята и сказали: есть, мол, такой же, как он, известный Айманов, только он ушел в кино. Недавно, говорят, играл он в этом театре Ахана-серэ, Амангельды, Петруччио. Ой, как играл, как выходил, как монологи читал!
И вот в 1962 году этот загадочный Айманов пригласил меня на роль молодого секретаря райкома. Сам Шакен-ага с Евгением Яковлевичем Диордиевым – секретари старшего поколения – двое маститых. И среди них я. Было мне 24 года, и я страшно стеснялся их. Не знал, где встать, куда девать руки. Но, как ни странно, именно это мое неумение, невероятную актерскую зажатость и положил Айманов в основу моего образа. Я чувствовал себя неловко перед Шакеном Кенжетаевичем еще и потому, что дружил с его дочерью Майей, и он был как бы моим будущим тестем. Но и это сработало на пользу дела. Я старался ни в чем ему не перечить, все больше прислушивался к нему, наблюдал. Таким образом, все его жизненные, экранные и сценические подходы, организация творческого пространства передавались мне вроде бы само собой. 
Потом были