• Исторические страницы
• 26 Декабря, 2013

Реалии жизни Ныгмета Нурмакова

Людмила Енисеева-Варшавская

Год за годом все дальше и дальше уходит от нас прошлое. И все чаще и чаще мы вынуждены обращаться к архивным документам, чтобы прояснить те или иные страницы нашей истории, неповторимые черты человеческих судеб. Подтверждением тому восстановленные по крупицам реалии жизни Ныгмета Нурмакова (1895–1937) – одного из виднейших общественно-политических и государственных деятелей 20-30-х годов прошлого столетия. Многие факты и подробности биографии этого заслуженного человека удалось вернуть к жизни благодаря стараниям его родственников. Один из них – племянник Ныгмета Нурмаковича, доктор медицинских наук, профессор Аман Жамелович Нурмаков. С ним и состоялась наша беседа. 

– Сразу хочу поставить вас в известность, что я никогда не видел своего дядю Ныгмета Нурмакова, поскольку родился через пять лет после его расстрела. Но у меня достаточно много документов и фактов, и я отвечу на ваши вопросы, исходя из них. Начну, пожалуй, с фотографии знаменитого, подробно исследованного писателем Юрием Трифоновым Дома на Набережной в его одноименном и очень громко прозвучавшем в свое время романе. Здесь, в Москве, по улице Серафимовича, дом 2, с 1931 по 1937 год жил со своей семьей и родной брат моего папы Ныгмет. Это был Дом Советов Центрального исполнительного комитета (ЦИК) и Совета народных комиссаров (СНК). В нем располагались, как сказано здесь в аннотации, семьи членов ЦК партии, наркомы и их заместители, выдающиеся военачальники, работники Коминтерна и Генпрокуратуры, члены президиумов ЦИК и ВЦИК, старые большевики. В числе прославленных обитателей этого престижного жилища были Косыгин, Баграмян, Берзин, Жуков, Конев, Малиновский, Тухачевский, Водопьянов, Каманин. В квартире 243 жила семья Ныгмета Нурмаковича, который занимал в те поры важные посты. 

– Но, как известно, не только своими жильцами был известен этот дом, а и тем, как с ними обошлась советская власть в те страшные тридцатые годы прошлого века. 
– Да, там, на первом этаже сейчас находится Музей, который так и называется «Дом на Набережной». Созданный 20 лет тому назад, он содержит в себе уникальный материал по истории репрессий. А начался он с того, что основатели его во главе с Ольгой Трифоновой, женой писателя, обнаружили в бывшем Донском крематории список жителей этого дома, расстрелянных по приговору, умерших во время следствия, покончивших с собой, не вернувшихся из лагерей, а также сгинувших в детдомах детей репрессированных. Всего в списке оказалось более 750 фамилий, что составляет 80 процентов жителей этого дома, и среди них фамилия моего дяди. 
Чтобы узнать хоть какие-то подробности тех событий, сын мой Адиль, политолог по роду занятий, работая в Москве, отправился в этот музей, познакомился со всеми его сотрудниками, и они любезно предоставили ему документы о Нурмакове. Так из них мы узнали, что дядю Ныгмета арестовали 3 июня 1937 года и вскоре расстреляли. Сразу после его ареста семью переселили в другую квартиру, а через две недели взяли и жену Зуфнун Ибраевну. После долгих допросов ей присудили восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Из них два года она провела в Бутырке, затем были Темниковские лагеря в Мордовии, этап в Сегежский лагерь Карелии и Карлаг в Казахстане. В 1945 году она вышла на свободу, но ей было запрещено в течение десяти лет выезжать в большие города. Потом она получила разрешение поселиться в Алма-Ате, а затем после реабилитации мужа ей было позволено вернуться в Москву, где она прожила до 1991 года. В 1991 году тетя Зуфнун, оставшись одна, приехала вновь к нам в Алма-Ату. Умерла она в 1998 году в возрасте 94-х лет. Детей Ныгмета Нурмаковича распределили в разные детдома. 
– Но вернемся к историческому Дому на Набережной. 
– Да. Оказывается, там, в музее, на каждого квартиросъемщика заведена отдельная папка со всеми собранными документами. Всего их шестьсот, то есть, шестьсот дел. Есть такая папка и на Нурмаковых. И если поначалу в ней содержались данные, полученные из короткой справки ФСБ, то Адиль добавил туда материалы, фотографии из нашего семейного архива. Впоследствии из ФСБ РФ ему удалось заполучить и более подробные сведения о дяде. 
– Например?
– Например, он добыл копии документов: ордера на арест и обыск, протоколы допроса, приговора суда Военной коллегии и другие. Он приобрел также «Расстрельную книгу» и вот этот «Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР». А главное, он нашел документы о месте дядиного захоронения. Интересно, что в третьем томе этого списка, на листе 88 под номером 16 значится живший к тому времени в Кисловском переулке один из лидеров Степного края Алихан Букейханов, а на странице 90 под номером 76 – мой дядя Ныгмет Нурмаков. А это значит, что они расстреляны в один день и одним списком. Подписан же весь список Сталиным и его соратником по борьбе с «врагами советской власти» Молотовым. Причем эти «враги» из третьего тома, как видите, собраны в разделе «Москва. Центр, 1-я категория». 
– То есть, их сортировали по особой системе и распределяли кого куда и кого с кем? 
– Действительно, органы работали четко и строго. Список для расстрела составляли по категориям: 1-й, 2-й, 3-й. Мне представляется, что категория определялась значимостью личности. И когда я смотрю целые тома этих расстрельных списков, то всякий раз удивляюсь. Подписи – Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов. А где-то лишь один Сталин. Или Сталин и Молотов. Представляете, столько людей расстрелять! Я не понимаю, что двигало умами деятелей, которые отправляли их на смерть? 
При изучении этих документов, обращает на себя внимание то, что точно такой же, как у дяди, ордер «на производство ареста и обыска» выписан одной и той же рукой, безупречно каллиграфическим, очень красивым почерком и на имя Алихана Букейханова. Любопытно также, что одни и те же лица участвовали в самом аресте и допросах того и другого. А затем их в один день – 27 сентября 1937 года расстреляли. Нурмакову было в то время 42 года. 
Нам, родственникам, до этого не было известно, где именно было захоронено тело дяди Ныгмета. Теперь через Московский правозащитный центр «Мемориал» установлено, что он, как и Алихан Букейханов, закопан в большой общей могиле на кладбище Донского монастыря. И вот я вспоминаю, как жена дяди – тетя Зуфнун рассказывала мне о том, с какой периодичностью производились аресты в их доме. Как раз за несколько дней до того, как пришли за ним, увезли на «воронке» Тухачевского. А они жили в одном подъез­де. И вот дядя Ныгмет, оказывается, все говорил: «Что-то всех забирают. Абсолютно безвинные вроде люди, очень преданные делу советской власти, а их почему-то арестовывают. Вот и Михаила (это Тухачевский) забрали». А через несколько дней кагэбэшники приехали и за ним. Потом тетя Зуфнун рассказывала, что после того, как Ныгмета реабилитировали, большую помощь в возвращении ей всех прав, в том числе и на жилплощадь в Москве оказал Николай Михайлович Шверник. С ним и с известным болгарским коммунистом Георгием Михайловичем Димитровым они жили на одной лестничной площадке. А этажом ниже жил Тухачевский. Все они между собой хорошо общались.
– В Доме на Набережной жил «цвет политической жизни страны». Любое из названных вами имен – неповторимая страница истории. Какое положение на момент проживания в нем занимал Ныгмет Нурмакович?
– Будучи членом Президиума ВЦИК 16-го созыва, он был заместителем секретаря ВЦИК, а также заведовал двумя отделами при Президиуме ВЦИК – отделом национальностей и учетно-информационным. На эти должности он был выдвинут после того, как в 1929-1931 годах прошел в Мос­кве курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП (б). Вот здесь документ из архива о том, что он там учился. 
Работа в высших эшелонах власти была, как вы понимаете, более чем ответственной, и он отдавался ей полностью. Его всегда отличало стремление к справедливости и принципиальности. Это легко прослеживается в публикациях, которых у него только за время пребывания в Москве было более сорока. Преданный идее самоопределения и равенства всех советских республик, он занимался разработкой конкретных задач и действий в Казахстане. Время, когда все это происходило, было трудным. Шел процесс создания многонационального государства, и каждый шаг, каждое решение во многом определяли как настоящее, так и будущее входящих в единый союз малых и больших народов. О том, что именно было в поле зрения Нурмакова, говорят заголовки публикуемых им статей: «О Конституции», «Национальное строительство в РСФСР», «Власть Советов», «Жизнь национальностей», «Революция и национальность», «Состояние и задачи работы среди национальных меньшинств РСФСР» и т. п. Под его редакцией выходили также брошюры учетно-информационного отдела Президиума ВЦИК – «Из практики работы горсоветов в области промышленного производства», «Лучшие сельсоветы РСФСР» и другие. То были обзоры, обобщающие имевшийся в отделе фактический информационный материал по тем или иным областям жизни того времени.
– А это, судя по всему, фотографии тех лет?
– Совершенно верно. Здесь, например, дядя Ныгмет вместе с другими членами ВЦИК – Калининым, Ворошиловым, Ежовым, Булганиным, Буденным, Кагановичем и другими. А тут Буденный, Киселев, Калинин, Сулимов и Нурмаков среди делегатов от Красноярского края на 2-й сессии ВЦИК 16 созыва в 1936 году. Следующая фотография – Калинин и Нурмаков с представителями Таймырского национального округа и так далее. 
– Быть в числе руководителей молодого многонационального советского государства мог, конечно же, человек, достойно проявивший себя в работе. 
– Естественно. И вся предыдущая деятельность Нурмакова тому яркое подтверждение. Все дело в том, что пять лет – с 1924 года по апрель 1929-го он был председателем Совнаркома Казахской АССР. Преемник Сакена Сейфуллина. В энциклопедической справке Данияра Ашимбаева и Виталия Хлюпина «История продолжается: двадцать один казахстанский премьер» (оказывается, до Карима Масимова у нас был 21 председатель Совнаркома) мы читаем: «Сакен Сейфуллин стал самым молодым премьером – в 28 лет. Он был слишком ярок, всегда занимал самостоятельную позицию, спорил, отстаивал свое мнение. Но благодаря этой яркости и горячности, а также острому перу и языку быстро нажил себе недоброжелателей. Критиковали его со всех сторон – и за провалы в работе, и за реальные и мнимые кадровые ошибки, вынудив уйти в отставку спустя два года». 
Сейфуллин был третьим руководителем нашей республики, а четвертым стал Ныгмет Нурмаков – человек с довольно богатым общественно-политическим опытом. Причем, руководство его республикой пришлось на времена организатора и исполнителя расстрела царской семьи, недоброй памяти ставленника Центра, первого секретаря Крайкома партии Казахстана Филиппа Исаевича Голощекина. «Нурмаков – умница и труженик, – объясняет нам та же самая энциклопедическая справка, – будучи, как и Сейфуллин, выпускником Омской учительской семинарии, начинал свою карьеру в ныне почти забытой партии «Уш-Жуз», которая первой попыталась адаптировать социалистические идеи к местной почве. Также сидел он в колчаковской тюрьме, потом руководил уездным ревкомом, отделом губкома партии, возглавлял краевой трибунал, был вторым секретарем крайкома партии. Будучи в 1923-1924 годах наркомом юстиции и прокурором республики, он многое сделал для создания органов юстиции, суда, прокуратуры и укрепления социалистической законности.
В переломные годы коллективизации и оседания Нурмаков, сколько мог, пытался сдержать ультрареволюционный загиб Центра и местных исполнителей во главе с Голощекиным. Занимая взвешенную позицию, стремился мирно «врастить» бая и кулака в социализм, найти компромисс и уберечь казахский аул и русское село от классового погрома». 
– Если можно, скажите несколько слов о присланном в Казахстан Голощекине. 
– Я знаю только по документам, что он был направлен к нам в октябре 1925 года для «наущения большевистских кадров искусству классовой борьбы и искоренения в рядах местного партийного аппарата преступной мягкотелости» (чувствуете формулировочку!) в ходе хлебозаготовительной кампании. Цель этой кампании – отобрать у сельчан хлеб. Пройдясь «Малым Октябрем» по казахскому аулу, Голощекин, по определению автора книги «Хроника великого джута» Валерия Михайлова, снискал известность одного из жесточайших и бескомпромиссных церберов-администраторов, которых Сталин причислял к внутрипартийному «ордену меченосцев». В подмогу таким, как он, на село направляли различных уполномоченных и рабочие отряды из числа городских активистов. 
– Как долго пробыл Голощекин в Казахстане?
– До 1933 года. 
– Минуло столько лет, а о нем до сих пор вспоминают с содроганием. 
– Еще бы! Масштабные антикрестьянские репрессии, расстрелы и высылки баев, кулаков, а заодно и середняков, перегибы и извращения «голощекинского режима», экспроприация и конфискация, классовая борьба в ауле, голод и связанные с ним эпидемии, массовые откочевки населения в другие края – вот что характеризует те годы в нашей республике. При Голощекине, но уже после отъезда Нурмакова, здесь, в республике начались годы «великого перелома». «Классовый натиск», насильственное объединение в колхозы, а то и просто преследования в ходе продовольственных заготовок привели к крестьянскому движению сопротивления. Первые организованные выступления в Казахстане начались осенью 1929 года. Сначала восстали сырдарьинские крестьяне, их поддержали жители других селений, затем выступления недовольных приняли характер мятежей и охватили всю республику. Проходили выступления и во время заготовок скота. Людей возмущало то, что спускаемые сверху нормы сдачи вдвое-втрое превышали его реальное наличие, ну, и, конечно, методы, которыми проводились эти акции. 
– С начала 1930-х годов, утверждает статистика, то есть, в период повальных крестьянских волнений и восстаний, в Казахстане откочевало с мест своего жительства около трехсот тысяч хозяйств. В том числе 83 тысячи в Северо-Западный Китай и Афганистан. 
– Да, а сколько миллионов погибших было в период конфискаций и голодомора! И представьте себе – добиться такого чудовищного результата сумел человек, который за все время своего пребывания в Казахстане не посетил ни одного аула. 
– Но ведь ему многое объясняли, его вразумляли!
– Конечно, поскольку Голощекин, осуществляя авантюристическую политику сплошной коллективизации в кочевых аулах, считал, что экономические условия там необходимо изменить. Причем, изменить незамедлительно и, если надо, насильственным путем. Сталинский посланец, он приехал в Казахстан делать революцию. И главное было – во что бы то ни стало добиться выполнения поставленной задачи. Отличительные особенности казахстанского уклада интересовали его лишь с точки зрения скорейшего установления нужного ему порядка. Была выдвинута им и осуществлялась варварским путем теория «немедленного оседания» и перехода от скотоводства к земледелию. То есть, веками кочевавшему народу предлагалось срочно переменить образ жизни и перейти на оседлость. Такая постановка вопроса означала катастрофу. Однако эти доводы не вызывали нужной реакции у прокуратора молодой казахской республики. Наоборот, чтобы скорей добиться результата, он прибегнул к формуле «разделяй и властвуй!». То есть, поставил задачу расслоить аул на бедных и богатых и вызвать в нем классовую борьбу. Отчасти это удалось. И, приветствуя первые результаты, Голощекин пошел дальше. Если отношения в ауле, говорил он, выливаются в неприятие баев бедняками, то нужно помочь бедноте в классовой борьбе против баев. И если это гражданская война, мы за нее. То есть, он был не прочь разрешить этот конфликт крайними мерами, называя их малым Октябрем. 
– Но ведь это и было как раз то, что называется политикой геноцида, направленного на уничтожение казахского народа!
– Безусловно. И ей категорически возражала передовая казахская интеллигенция, на которую опирался в своих государственных проектах Нурмаков. То были заместитель председателя Совнаркома РСФСР Турар Рыскулов, «национал-уклонисты» (определение Голощекина) Султанбек Ходжанов, Сейтгали Мендешев, Назир Тюрякулов. Например, тогдашний нарком просвещения Смагул Садвакасов, выступая с высоких трибун, всякий раз подчеркивал, что во главе крестьянского вопроса должна стоять идея гражданского мира, а не гражданской войны. Без этого, говорил он, мы поведем наше хозяйство к развалу. 
Вступая в полемику Голощекина с Садвакасовым на Третьем пленуме крайкома 1926 года, примерно так же высказался и выступавший докладчиком председатель Казсовнаркома Ныгмет Нурмаков. «Некоторые товарищи думают, – говорил он, – что положение в ауле безвыходное, или же мы имеем один-единственный выход – экспроприировать байское хозяйство. Я думаю, товарищи, что после десятилетнего существования Советской власти в Казахстане имея в руках пролетарского государства все командные высоты, мы обладаем достаточной силой, чтобы иными методами воздействовать на аульного бая, не прибегая к такому методу, к какому прибегнула наша партия в период завоевания власти в первые дни Октябрьской революции». И он предлагал ослабить мощь бая посредством налоговой политики, развития кооперации и других способов. 
Проблем было много, и всякий раз решение их для Нурмакова осложнялось тем, что ему приходилось все время противостоять Голощекину – человеку жесткому и жестокому. Возникали постоянно конфликты как политического характера, так и личностного. Из архивных документов видно, например, сколь принципиален был дядя Ныгмет в вопросе территориальной целостности Казахстана, когда речь шла об отторжении входившей в него Оренбургской губернии к Российской Федерации. Выступая после основного доклада Голощекина на бюро Казкрайкома в октябре 1925 года, он сказал: «Территориальный вопрос для нас – это острая проблема. С ней тесно связана судьба нашей республики. Причина, высказанная здесь (преобладающее число русских среди жителей), не может быть основанием для такого решения. Во многих уездах республики число русских больше коренного населения, но это не значит, что все эти территории должны быть переданы России. Это равносильно ликвидации республики. Такая постановка вопроса не выдерживает никакой критики, поэтому мы категорически возражаем». Позже, выступая с докладом в Москве, он снова выскажет эту мысль, мотивируя ее тем, что Казахстан отнюдь не тяготится огромными размерами своей территории. 
В той же энциклопедической справке Данияра Ашимбаева и Виталия Хлюпина «История продолжается: двадцать один казахстанский премьер» говорится о том, что Нурмаков не слыл мягкотелым, напротив, всегда четко и жестко, а главное, грамотно и аргументированно отстаивал свою позицию. Читать его доклады и выступления тех лет, отмечают они, одно удовольствие – мысль ясная, речь грамотная, без истерик и пафоса. Иллюстрацией тому доклад «Строительство Казахстана» на Третьей сессии ВЦИК в ноябре 1928 года. Пытаясь обратить внимание союзного руководства на самые трудноразрешимые и острые проблемы в жизни республики, он ставит перед Центром конкретные, не терпящие отлагательства задачи. Прежде всего они касаются сельского хозяйства, промышленности, развития транспорта в Казахстане, а также необходимости культурного подъема. Среди них, например:
– борьба с джутом и бескормицей, для чего необходимо увеличение площадей под луговые сенокосные угодья, расширение сенокошения и снабжение аульчан сельхозинвентарем; 
– в связи с ликвидацией крупных байских хозяйств создание крупных животноводческих совхозов; 
– строительство Туркестано-Сибирской железной дороги и выделение союзных ассигнований на ирригационное строительство для развития рисоводства вдоль будущей магистрали; 
– развитие зерноводства с завозом сельскохозяйственных машин, которые распределяются для Казахстана в мизерных количествах и по остаточному принципу;
– восстановление и усиление развития крупной промышленности Казахстана, занимающего одно из первых мест по числу ископаемых богатств в СССР. 
Намеченный темп развития цветной металлургии в контрольных цифрах пятилетки, говорит он, недостаточно обеспечивает интересы и нужды Советского Союза. Именно поэтому край как необходимо увеличение производительности Карсакпайского медеплавильного завода в полтора раза больше намеченного, восстановление Спасского медного завода, развитие Риддеровского предприятия, развитие месторождений угля и руды Экибастуза, нефти Эмбы, золота Степняка и т. д. и т. п. 
Выступая же с заключительным словом на этой сессии, Ныгмет Нурмакович говорит об объективных основных трудностях строительства Казахстана на том этапе. Прежде всего это неорганизованность огромной территории, где на тысячу квадратных километров приходится лишь один километр железнодорожной линии, где нет никаких других дорог и где средством общения и связи является только верблюд. И это в многонациональной республике, 43 процента населения которой составляют люди двух десятков национальностей и неграмотность среди них, кроме русского и украинского населения, колеблется от 90 до 95 процентов. Далее, говорит он, в наследство от царских времен Казахстану досталась межнациональная рознь переселенных в свое время сюда людей двадцати национальностей, при наличии которой государственное и культурное строительство осложнено. Так же по той же традиции живы в степи до сих пор такие пороки и бытовые преступления, как взяточничество, административный произвол, скотокрадство и т. д. 
Но самым сложным для построения социализма являлось то, что значительная часть населения Казахстана круглый год кочевала на расстоянии от пятисот до тысячи километров в центральной части республики, а также в Адаевской, Букеевской и Прибалхашской степях. «Может быть, найдутся товарищи умнее меня, – рассуждал по этому поводу дядя Ныгмет, – которые докажут ссылками на авторитеты, что при кочевом образе жизни можно построить социализм, но я пока в этом не убежден. До тех пор, пока громадное количество кочующих хозяйств не будет приведено хотя бы в полукочевое состояние, говорить об этом – значит говорить попусту». 
Постоянно напоминал он и о необходимости достаточных денежных вложений во все мероприятия по строительству Казахстана, однако органы РСФСР недостаточно обращали на это внимание. И вот здесь я подчеркнул то, что мне особенно понравилось. Это тот момент, который характеризует Нурмакова. «Такое отношение, – говорит он с трибуны, – к запросам практических работников национальных республик в аппаратах наших центральных органов совершенно несовместимо с принципами советской власти и коммунистической партии. И нужно признать, что в аппаратах наших центральных органов много еще старого барахла, которому чужды интересы малых национальных республик». Чувствуете, как резко выступает он! «Мы говорим о бюрократизме в нашем Казахстане, а я должен сказать, что мы в этом отношении берем пример с нашего федерального центра». Представляете, критика какая!
– Да. Чуть позже такое уже с рук не сошло бы. Последовал бы расстрел. 
– Что, собственно, с ним потом и случилось, хотя деловые качества и политическая состоятельность, его смелость и прямота в суждениях позволили ему довольно долго оставаться на посту руководителя. 
В свое время говорили о том, что он против конфискации и экспроприации потому, что его родственники – баи. Жена его Зуфнун была ведь из зажиточных. Но, конечно, все эти суждения неверны. Ныгмет Нурмакович имел свои убеждения, и все они были продиктованы любовью к своей земле, желанием улучшить жизнь своих соотечественников. Просто тем, кто так говорил, было удобно именно так объяснять его позицию. 
– Но ведь выступая открыто против линии Голощекина, Нурмаков, конечно же, вызывал у него раздражение? 
– Разумеется, поэтому-то Голощекин и хотел все время избавиться от неудобного предсовнаркома. Свидетельством тому одна из их диаложных перебранок. На одном из заседаний Нурмаков говорит, что в Семипалатинском, Каркаралинском и других районах республики гибнет скот, там джут. На что Голощекин: «Неправда, я в это не верю. Вы были в тех районах, где живут ваши родичи!». Нурмаков: «Вы поосторожнее – родичи тут ни при чем!». Голощекин: «Я за свои слова отвечаю». Нурмаков: «Все-таки я прошу быть осторожнее со своими словами. Я тоже не бросаю слов на ветер и отвечаю за все, что говорю». Мешали Голощекину и другие думающие, болеющие за свой народ казахские деятели, которых он, передергивая понятия, обвинял в местном национализме. «Нужно ее (казахскую интеллигенцию), – говорил он с трибуны, – привлечь к деловой работе, нужно ее нивелировать. Но это не исключает (!) борьбы с буржуазно-националистической идеологией». И еще: «Когда я говорю о группировках, я имею в виду национализм. Когда я упоминаю садвакасовщину, я имею в виду и ходжановщину, и рыскуловщину, и мендешевщину, и всех тех, кто был с ними. Одним миром они помазаны». 
Этим миром был у него помазан и Нурмаков. Но нивелировать его никак не удавалось, и потому он ел его поедом или интриговал. Ему даже удалось в марте 1928 года добиться от него заявления об отставке и провести это решение через бюро Казкрайкома, о чем он сразу информировал Москву. Однако надеждам его не суждено было сбыться. Пришло согласованное со Сталиным письмо от Кагановича: со смещением Нурмакова пока воздержаться. Тогда Голощекин второй раз пишет по тому же адресу и получает ответ от Молотова: Нурмаков будет работать до очередного съезда Советов Казахстана. То есть, Центр дядю Ныгмета поддержал, потому что, видимо, ценил его. Он же не раз выступал в Москве, поскольку был делегатом двух съездов партии, XV Всероссийской партконференции, ряда съездов Советов СССР, РСФСР и Казахстана, постоянно выступал там как член Президиума ВЦИК и был ценим как толковый руководитель. И вот что интересно – о многих его современниках говорят разное. А о нем нигде никогда ничего плохого не говорилось и не писалось. 
– Но ведь он действительно был порядочный человек! 
– Да, судя по воспоминаниям его современников, он был именно таким. Вот я нашел в свое время газету, где ветеран труда и партии Шакир Уалиев пишет о том, как он встречался с Нурмаковым в Москве. Дважды Шакир-ага был там в командировке – в 1932 и 1935 годах. И поскольку они были земляки, он нашел его в здании ВЦИК, где тот работал, и рассказал ему о трудностях, которые переживает народ Казахстана. Выслушав его, дядя Ныгмет сказал: «Об этом положении я знаю и довел о нем сведения до Калинина, правительства СССР и написал письмо самому Сталину. С таким же письмом к нему обратился и зампред правительства РСФСР Турар Рыскулов. Была назначена комиссия, она подтвердила наши сведения. Голощекин же в свою очередь даже не оправдывался, он просто сказал, что в ходе коллективизации и экспроприации умерли в основном те баи, у которых были конфискованы их скот и добро. Сейчас мы добились того, чтобы была создана вторая комиссия для работы в Казахстане». И вскоре действительно вторая комиссия была создана. По итогам ее расследования была признана полная ошибочность прежней политики партии в области животноводства на территории Казахстана, и Голощекин был снят с работы. На его место в республику прислали Левона Исаевича Мирзояна. Кстати, когда к партийному руководству здесь пришел Мирзоян, он пригласил Нурмакова вновь занять должность председателя Совнаркома, но дядя Ныгмет отказался. Об этом говорила тетя Зуфнун. 
Далее. Лет семь-восемь назад у меня состоялась встреча с ныне, увы, уже покойным президентом Ассоциации репрессированных Бекбулатом Мустафиным, который считал дядю Ныгмета своим старшим братом, учителем, и его книга «Строительство Казахстана» была его настольной книгой. 
«Нурмаков, – говорил Бекбулат-ага, – один из виднейших деятелей Казахстана и Советского Союза. У него всегда были прогрессивные взгляды. Он был грамотным, прекрасно владел как родным казахским, так и русским языками. Поддерживал нэп, выступал против конфискации, участвовал в подготовке проекта первой Конституции республики. Считал, что Казахстан не должен быть сырьевой базой для других республик. Ставил вопросы перед Центром о помощи в разведке недр и их разработке. Много делал он также и для повышения духовной и политической культуры казахстанцев. По его инициативе была переведена на казахский язык и издана самая необходимая на тот момент разнопрофильная литература. Он курировал журнал «Кзыл Казахстан», представлял Казахстан во Всесоюзном комитете по подготовке алфавита для восточных народов СССР. Работая в Москве, продолжал оказывать помощь в решении важных вопросов развития производительных сил Казахстана. 
Мне нравилось, что Ныгмет Нурмакович был человеком принципиальным, честным и не боялся говорить то, что считал нужным сказать. В этом плане известен один такой случай. Когда он вместе со Смагулом Садвакасовым – зятем Алихана Букейханова приехал в Москву на курсы марксизма-ленинизма. Группу слушателей принял Сталин. В разговоре с ним Нурмаков и Садвакасов спросили, кто именно будет преподавать им? Сталин назвал несколько фамилий, сообщив при этом, что марксизм-ленинизм будет читать он сам, на что они сказали: «Ну, учение марксизма-ленинизма мы знаем не хуже вас!». Вот так. Тогда так, на равных, разговаривать с вождем еще не возбранялось, и Сталин это оценил». 
Тогда же вспоминал о дяде Ныгмете и бывший партработник Айтжан Бутин. Он тоже знал его лично и рассказывал: «Впервые я увидел Нурмакова в 1925 году. Этот человек мне сразу понравился – он был очень вежливый, скромный и уравновешенный. Со старшими говорил как старший, а с ребенком как ребенок. Я, пока у меня квартиры не было, жил у Нурмаковых два месяца. Ныгмет был очень трудолюбивый – работал до двух-трех часов ночи, а в семь утра шел на службу. Однажды я написал критическую статью про Сакена Сейфуллина. Он прочитал ее, вызвал меня и сказал, что такими делами лучше не заниматься. Сакен Сейфуллин – большой человек, а ты недостаточно объективно отразил суть его деятельности. Помня это наставление, я если и писал потом критические статьи, то лишь после того, как досконально изучал все о человеке. 
Или вот еще один из эпизодов. Из него явствует, что представлял из себя Голощекин, а также виден характер отношений между ним и Нурмаковым. Собралось как-то у нас бюро Казкрайкома, где основным докладчиком был нарком сельского хозяйства. Голощекин задал ему несколько вопросов, тот ответил что-то, что не понравилось Голощекину, и он, обратившись к Ныгмету, сказал: «Ты объясни этому барану все, как следует, а то ведь он чего-то не понимает». Грубо так. От такой откровенной беспардонности Ныгмет побледнел: «Вы что же это члена правительства называете бараном? Но ведь это неэтично, это некрасиво. Извинитесь немедленно!». Голощекин ничего не ответил, встал и ушел в другую комнату. Около получаса он не появлялся. Мы сидим, ждем. Потом пришел через полчаса и сказал, что на сегодня заседание закончено, все свободны. И вот тогда между членами бюро был такой разговор: «Конечно, он сейчас звонил Сталину и рассказал, как дерзит Нурмаков ему – первому секретарю крайкома». 
Вообще резкие перепалки между Голощекиным и Нурмаковым были нередкими. С Голощекиным дядя Ныгмет, мягко говоря, жил не дружно. Почему? Да потому что он был во многом не согласен с его деятельностью в Казахстане. Голощекин строил свою политику на уничтожении народа, что вылилось, в конечном счете, в геноцид. Дядя Ныгмет был против этого и прямо говорил ему о своем несогласии, что отражено во множестве документов. Доказательный материал об этом собран моим сыном Адилем, многое на эту тему я прочел в казахских газетах, а также в диссертации Болата Кабдошева, который много работал в архивах. Вот взятый диалог из отчета крайкомовского заседания 1927 года, где обсуждалась идея «малой Октябрьской революции в Казахстане». Голощекин говорит: «А что если мы опять не придем к единому выводу?». Нурмаков: «Для решения спорных вопросов есть вышестоящие органы». Голощекин, показывая на зал: «Так вот же наш высший орган», на что Нурмаков отвечает: «Вы, наверное, думаете, что я неграмотен. Но вы ошибаетесь. Устав партии я знаю хорошо. Вышестоящие органы – это конференция, Центральный комитет, съезд партии. А если нужно, то мы можем обратиться и в Коминтерн». 
И еще Бутин, считавший дядю Ныгмета великим человеком и называвший его «улы адам», пишет: «Нурмаков бы очень внимателен к людям. Однажды была конференция, и не всем делегатам хватило места в гостинице. Тогда он прямо ночью пришел в эту гостиницу, освободил кабинет директора и поселил их. Он был из тех, кто всегда тут же решал вопросы, с которыми к нему обращались. Поэтому перед его кабинетом обычно сидели люди. Был Нурмаков также против конфискации. Потому что, говорил он, казахский народ живет в основном за счет животноводства. И если мы заберем у населения, включая баев, скот, то получим обратное тому, что ожидается: погибнут люди». 
– Такой уровень деятельности предполагает крепкий фундамент знаний и жизненного опыта. Откуда это?
– Знаете, сейчас люди заканчивают школы, гимназии, институты, аспирантуру, учатся в академиях. А в то время все было несколько иначе. Сначала Ныгмета отдали в начальную аульную школу. Затем было двухклассное русско-киргизское (то есть, русско-казахское) училище в Каркаралинске, где директором в то время был не кто иной, как Ахмет Байтурсынов. После окончания училища, чей курс послужил хорошей основой для дальнейшего освоения знаний, богатый родственник Ныгмета Хасен Акаев едет в Омск на какое-то крупное мероприятие по подготовке 300-летия Дома Романовых и берет его с собой в качестве переводчика. 
– Это сколько же лет было Ныгмету?
– 14 или 15. А там его замечают известный географ, член Императорского русского географического общества Григорий Николаевич Потанин и его близкий друг – преподаватель русского языка и литературы, а также библиотекарь Омской учительской семинарии Александр Никитович Сидельников. Они удивляются, что мальчик из далекого степного края достаточно грамотен, хорошо говорит по-русски, и говорят баю, что его надо бы отдать учиться, у него большое будущее, на что тот отвечает: «Да-да, пускай учится!» и оставляет его там. Следует отметить, что в последующем этот бай всячески помогает ему, в том числе и материально. Сидельников же и Потанин со своей стороны позаботились о том, чтобы Ныгмету дали стипендию, и он оканчивает эту учительскую семинарию. Однокашниками дяди по семинарии были Магжан Жумабаев, Сакен Сейфуллин, Абильхаир Досов и другие ребята. Компания, как говорится, хорошая, и они организовали такое тайное общество казахской молодежи под названием «Бирлик», то есть «Единство». Активными членами этого общества были Нурмаков и Сейфуллин. 
– И чем же занимались эти молодые люди?
– Они пропагандировали казахскую культуру – давали концерты, проводили беседы, организовывали выставки, самодеятельные театральные представления, объясняли,