• Исторические страницы
• 20 Марта, 2024

АЙЮБ, или Homo Kazakus

Сейдахмет КУТТЫКАДАМ, 
писатель-публицист
 

 (Заколдованный век)

(Рассказ в рассказах)

СЕМЬЯ И СОСЕДИ ЧАСТЬ IV

СЕМЬЯ И СОСЕДИ
ЧАСТЬ IV

Глава 1. Общий двор
Жилье, которое получил Рахым, представляло собой саманный домик, в середине которого была прихожая, слева от нее – большая комната, сочетавшая в себе гостиную, столовую и детскую, а направо – поменьше, спальня супругов. Через полтора года после вселения в это жилище у него родилась дочь.
Домик находился в одном дворе с другим, более большим, домом из трех комнат, с широкой террасой. В нем жила семья Фарида – дородного мужчины лет пятидесяти, с блестящей головой без всяких признаков «растительности», казавшегося Сержану глубоким стариком, – состоявшая из нескольких поколений: грузной молчаливой жены, старшей дочери с мужем, младшей – красавицы Лизы и внучки Розы.
Фарид, говорливый, добродушный, с гортанным голосом, был обаятельнейшим человеком, который царил во дворе и как бы взял под свое крыло и семью Рахыма. Двор располагался на небольшом холмике, рядом по восточной стороне пролегала упомянутая нами выше балка, густо заросшая всякой растительностью, с юга высился огромный забор, за которым находилось небольшое кладбище, на юго-западе располагался скотный рынок, где продавали в основном лошадей, за рынком – городской базар, на севере, пониже, находились два соседских дома, в одном из которых и жила Нурсулу, а поверх них, вдалеке, виднелись горы Каратау.
В то время основным видом служебного транспорта являлся тарантас, он был и у Фарида.
Торебек к тому времени совсем ослабел и больше не работал. Он перевез семью на привычную окраину города, возле Станции: поздней осенью и зимой жил в глинобитном доме, а весной и летом в юрте, возле бахчи. Он часто в сопровождении Назипы ездил на автобусе, так как не мог усидеть на лошади, к народному лекарю в городе, а заодно заходил к своей старшей дочери. Рахым суетливо и радостно встречал своего тестя. Болезненный и высохший Торебек лежал на корпешке (узком стеганом ватном одеяле), и внук, к их взаимному удовольствию, взбирался на него верхом. Немногословный Торебек только поглаживал Сержана и говорил ласковые слова. И эти самые обычные слова деда отзывались чарующей музыкой в душе внука.
Однажды дед перестал приезжать, и внук стал расспрашивать родителей и гораздо реже приезжавшую бабушку: «Где дедушка?». Ему отвечали: дедушка уехал далеко-далеко и вернется не скоро. А Торебек в 1949 году отправился туда, откуда еще никто не возвращался. Неосознанная детская тревога, связанная с исчезновением деда и грустным видом старших, требовала психологической компенсации, и она нашлась.
У Фарида была собака, немецкая овчарка по кличке Борис, звучавшей как Парис (никто и не думал отождествлять его с похитителем Прекрасной Елены и возмутителем спокойствия Древнего мира: просто в силу тюркских особенностей выговора согласных это звучало так). Рослый, крепкий, сильный красавец пес с умными глазами жил в будке, расположенной во дворе напротив входной калитки. Много в мире хороших пород собак, но лучше овчарки, выведенной в Германии, нет.
С трех лет Сержан привязался к Парису и ревниво смотрел на любого, кто приближался к нему. Заметив это, Фарид, когда все обитатели обоих домов находились во дворе, громогласно объявил: «Хозяином Париса является Сержан, и без его разрешения к собаке не подходить!». Сержан целыми днями играл с псом, нацепив на него подобие уздечки, садился верхом и скакал по всей округе. Если он начинал соскальзывать со спины Париса, то тот прогибался до земли, и падение мальчика было безболезненным. Громкий лай собаки и радостный визг мальчика, сплетаясь, слышались повсюду.
Неизвестно кто обучил пса, но он по команде становился в охотничью стойку, бегал за камнем или палкой, заброшенными за стену на кладбище, причем, к восторгу всех зрителей, он одним сильным прыжком вскакивал на высокий забор, преодолевал его и через несколько минут возвращался с «добычей» в зубах. На зиму Сержан стелил в будке стеганое одеяльце и прибивал к входному отверстию рогожу, которая плотно закрывалась после входа собаки, то есть совершал действия, не очень значительные по форме, но приятные, по существу, и закладывающие основы дружбы. И Парис отвечал ему взаимностью.
Однажды, когда Сержан играл на улице один, вдруг его стала преследовать огромная мохнатая грязно-белая собака с налитыми кровью глазами и пеной изо рта. Мальчик в страхе побежал домой, но при входе во двор споткнулся и упал прямо на порог калитки. Чужая собака его догнала, но тут ей навстречу бросился Парис. Сержан оказался лежащим между двух рычащих собак. В этой ситуации друг Парис раздвинул задние ноги, и Сержан прополз между ними во двор. И как только он отошел на несколько шажков, его собака начала совершать молниеносные атаки на плечи противника, тот только поворачивал голову в сторону укуса, как Парис тут же отскакивал и вновь нападал на другое плечо. После таких атак чужак бросился бежать, а Парис стал преследовать его, кусая за ляжки, и клочья шерсти устилали их путь. Так мальчик узнал, что Парис не только милый и добрый пес, но и грозный боец и охранитель.
Когда Сержану было лет шесть, Парис вдруг исчез. Полдня мальчик бегал по всей округе, клича Париса, и нигде его не находил. Только вечером к нему подошла Лиза, обняла его и с печалью в голосе шепнула: «Парис умер». Оказывается, до этого два незнакомых человека, по виду охотники, долго наблюдали за Парисом, переглядывались, а затем обратились к Фариду с предложением продать им собаку. Старец, разумеется, отказал, и те в отместку через два дня подбросили Парису кусок свежего мяса с иголкой внутри. Вообще-то пес никогда не ел из чужих рук, и как это получилось, осталось необъяснимым. Фарид только увидел корчащегося от боли Париса с немым вопросом в глазах: «За что?». Старик заплакал, а пес с трудом уполз куда-то: благородная собака скрывает свою смерть. Фарид не знал, как сказать об этом Сержану, и попросил Лизу.
О смерти мальчик знал только то, что ее связывают с больными, немощными стариками, и долго не мог понять, какое отношение может иметь эта непонятная и мрачная смерть к прекрасному Парису. А когда до него, наконец, дошла ужасная, необратимая суть происшедшего, голова его пошла кругом, и он рухнул на землю. У Сержана резко поднялась температура до 42 градусов, и он начал бредить. Родители всполошились и не знали, что делать, прибежали соседи и срочно послали Лизу за врачом. Через минут сорок пришла терапевт районной поликлиники Алла Аркадьевна, худощавая женщина с греческим профилем и строгим выражением лица. Она долго осматривала мальчика, приставляла стетоскоп к груди, спине и бокам, простукивала грудь, посмотрела рот, глаза и с недоумением сказала родителям: «Я не нахожу причин болезни, вероятно, у вашего сына очень повышенная чувствительность». Произнеся эти слова, она невольно оглядела жилье, посмотрела на родителей, пытаясь как бы понять, как все это может быть связано. Затем она устыдилась тех мыслей, которые зарождались у нее в голове, и спросила: «А что случилось перед этим?» – «Умерла его любимая собака». – «Тогда все ясно», – сказала она, выписала жаропонижающие лекарства и посоветовала делать примочки. «Не волнуйтесь, все будет хорошо, только пусть мальчик не встает и три дня полежит в постели», – заключила она и ушла. И действительно через три дня Сержан выздоровел.
У Фарида была внучка чуть младше Сержана по имени Роза, худенькая девочка с изумительными глазами-пуговками. Порой Фарид, завидев Сержана, подзывал к себе Рахыма, и они начинали разговор о сватовстве, при этом все время громко смеялись, обнимали друг друга, хлопали по спинам и вели «серьезный» разговор о калыме. «Торговались» долго, Фарид запрашивал пять верблюдов, десяток лошадей, два десятка коров и отару овец, Рахым отвечал, что для такой чудесной невесты ничего не жалко, но предлагал по дружбе вдвое сократить требуемое. Согласие находили посередине и решали, что, как только Розе исполнится восемнадцать лет, они сыграют свадьбу на всю область. Затем они приглашали в «свидетели» взрослых из обеих семей, случайных гостей и торжественно заключали договор. Все шумно радовались и поздравляли «молодых». «Жених» краснел и убегал, а сосватанная «невеста» хлопала глазами, ничего не понимая.
В 1949 году у Рахыма родился еще один сын, он стал многодетным отцом и стал подумывать о том, как расширить жилплощадь.

Глава 2. Лиза
Украшением всей округи была Лиза, стройная, легкая, с итальянским профилем времен Ренессанса, озорными глазами и двумя косичками, которые то и дело вспархивали – она не ходила, а летала, и звонкий ее голосок звучал как музыка. Девушка одевалась в короткое по тем временам и свободное ситцевое платье и любила носиться на «мужском» велосипеде, так как дамских тогда не было. Когда она лихо заносила ногу, вскакивая в седло, подол ее платья взлетал, и перед изумленными мальчишками на краткий миг открывалась картина, заставлявшая учащенно биться их сердца. Парни ходили за ней толпами и нередко устраивали между собой петушиные бои.
Лиза окончила школу, уехала в Россию поступать в какой-то вуз и долго не возвращалась. После ее отъезда ходили смутные, непотребные слухи, с которыми связывали то, что она не желает приезжать в родной город, даже на похороны отца и матери, которые скончались. Автор не любит распылять рассказы о своих персонажах по всей книге, где надо все время возвращаться к началу, чтобы вспомнить: а что же с ними до этого было? Поэтому сейчас же доскажем эту краткую историю о Лизе.
Лиза вернулась только лет через десять, отца и матери уже не было в живых, а дом, в котором она родилась и жила, снесли. Приехала она к сестре. Некогда ветроногая девушка заметно изменилась, прибавила в весе, выглядела серьезной и уверенной в себе женщиной, и в ней трудно было узнать ту девчушку, которую помнили туркестанцы, но красоты в ней не убавилось, просто она стала другой, более зрелой. Приехала она не одна, а с мужем, колоритным мужчиной, явно важным работником, и двумя детьми – мальчиком и девочкой. Все четверо выглядели как идеальная семья. Они степенно прохаживались по городу. Лиза, как обычно делают провинциалы, уехавшие в чужие края и добившиеся там успеха, с милой улыбкой и легкой ностальгией рассказывала мужу про то, как она жила и росла в этом тихом, древнем и патриархальном городке. Встречая знакомых, она тепло здоровалась с ними, кое-кого обнимала и расспрашивала, как у них дела. Встречных подобных вопросов не звучало, всем было видно, что у нее все прекрасно.
Но вдруг к мужу Лизы подошел полинявший городской франт, который всем представлялся как Жорж, отвел его в сторону и что-то сказал. Мужчина покраснел, посуровел и исподлобья посмотрел на жену, а та, увидев такую его реакцию, побледнела и сникла... После этого их уже никогда не видели в Туркестане. Эта сцена произошла на улице, на глазах у многих, и сведущим из них не надо было и слышать того, о чем говорил Жорж, чтобы понять причину разности красок лица Лизы и ее супруга.
Вечером того же дня какие-то местные парни жестоко избили Жоржа и сбросили его в канаву. После этого случая друзья и знакомые отвернулись от него, и под воздействием этого остракизма он сильно изменился, перестал строить из себя стилягу, редко выходил из дома и стал называться своим именем – Жолдан.
Реакция консервативных туркестанцев по поводу этого происшествия, которые сами втихомолку осуждали Лизу за ее «легкомыслие», объяснялась следующим: во-первых, с их точки зрения, такой поступок недостоин мужчины, особенно если он герой этого давнего и случайного «романа», а во-вторых, он вынес сор из избы и «опустил» свою Лизу в глазах «постороннего», к тому же мужа. Сержан с грустью вспоминал эту историю и желал, чтобы она имела благополучное завершение для Лизы, ведь она была дочерью самого Фарида.

Глава 3. Переезд
В 1953 году случились три важных события: одно – для всей страны, второе – для Сержана, а третье – в жизни семьи Рахыма. В марте скончался Иосиф Сталин, в сентябре Сержан пошел в школу, а в октябре состоялся переезд в новый дом. Где-нибудь там, далеко за границей, в неведомых демократических краях, возможно, удивились бы тому, как смерть лидера государства можно отнести чуть ли не к семейным событиям, но это был Советский Союз, и это случилось с вождем «всех народов».
Автору приходилось читать множество описаний того, как это происходило в разных местах Советского Союза: от резкого безразличия до множества случаев массового умопомешательства. В Туркестане было так: возле радиоколокола, висевшего на столбе, собралось человек пять, которые со слезами на глазах выслушали эту печальную новость и уже через десять минут, утерев слезы, спокойно разошлись по своим делам. Люди при встрече обменивались краткими фразами: «Вы уже слышали?» – «Да, слышал». Только пикейные жилеты детально обсуждали этот вопрос, о чем мы расскажем позже.
После смерти Сталина все ждали перемен, никто не знал, каких, но перемен. Однако постепенно каждодневные заботы втянули людей в обычное житейское русло. Семья Рахыма быстро росла, и он, как мы уже говорили, задумал построить свой дом. Приступил к строительству весной 1951 года, когда его жена носила в себе четвертого ребенка. Место он выбрал необычное, к северу от их двора, на окраине города, где никто до них не селился, почва там считалась каменистой, покрытой галькой, единственным достоинством которого была близость расположения. К удивлению, не только других, но и самого Рахыма, он довольно быстро завершил строительство, и новый дом стоял, как принято говорить, в гордом одиночестве.
Дом получился прочный и основательный, но с малюсенькой прихожей, от которой шли три двери: налево – в каморку, прямо – в комнату квадратов двадцати пяти, направо – через узкий коридор в подобие гостиной квадратов тридцати. (Если гостям случалось заночевать, и они хотели ночью добраться до «удобств» во дворе, то они, сонные, в полной темноте метались в узком пространстве среди четырех дверей, чертыхаясь и спотыкаясь о многочисленную обувь, толкали наугад каждую из дверей, будили всех и... наконец вываливались во двор. Один из них, пьяненький, мучимый особо сильной нуждой, позже откровенно признался: в отчаянье он решил, что до конца своих дней не найдет нужных дверей.) Будь дом всего лишь на метр шире, прихожая стала бы удобнее и в ней можно было бы вешать одежду домочадцев и гостей, узкий коридор превратился бы в жилую комнату, а кладовка стала бы хозяйственной комнатой.
Для постройки Рахым взял кредит в банке – случай редкий для тех времен. Кредит был взят на десять лет, из и без того скромного семейного бюджета при разрастающемся семействе приходилось выплачивать проценты – и жить становилось все труднее.
Поэтому слово «кредит» в сознании Сержана стало олицетворением некоего паука, высасывающего кровь из людей, и много позже, когда заблудившийся в начале ХХ века капитализм через три четверти века вернулся и постучался в двери казахстанцев, все лихо брали кредиты (которые в условиях бешеной инфляции оказались весьма выгодными), а Сержан панически их боялся.
На глазах Рахым становился отцом многодетного семейства. Покорная жена, множество детей, полностью зависящих от него, и жесткая нужда, с которой все труднее было бороться, постепенно сотворили из него семейного диктатора, но не тирана: тирана из него не могло получиться в силу его легкого характера. (Эта слабая прививка сделала повзрослевшего Сержана нетерпимым к любым формам диктатуры и авторитаризма).
Воспитание детей у него строилось на четырех лапидарных заповедях:
1. Не лги;
2. Не пей (горячительного);
3. Не кури;
4. Избегай невежд.
(Если читатель помнит его первый позыв к свободной жизни, то он поймет, откуда произошли вторая и третья заповеди.)
Также он советовал придерживаться казахской максимы: «Перед тем, кто кланяется тебе, склоняй голову до земли, а перед тем, кто кичится, поднимай голову до небес» – и назидания: «Читай мудрые книги». Рахым полагал, что этих шести постулатов достаточно, чтобы подготовить детей к непредсказуемой жизни и направить их на верный путь, а там они уже должны шагать сами.
Он придавал большое значение гигиене и чистоте; похоже, в детском доме за их несоблюдение строго наказывали, и он это хорошо усвоил.
Рахым постоянно что-то делал во дворе, копался в огороде, сажал деревья, строил подсобные помещения и... забор, на возведение которого он, разумеется, в семейных масштабах потратил не меньше времени, чем китайцы на свою Великую стену.
Он строил его не торопясь, аккуратно и до занудства долго. Он совком клал глину, ставил на нее саманный кирпич, смотрел на него справа и слева, снизу и сверху, вблизи и издалека, прищуривался вначале левым, затем правым глазом, бесконечно его поправлял и только после того, как убеждался, что он идеально лег, клал следующий кирпич со всеми этими процедурами. На строительство забора вокруг своего участка, на которое другие, тоже работая одни, тратили максимум три недели, он потратил три года, но зато это был идеальный забор, который выглядел как эталон строительного искусства, готовый посрамить древних египтян. Ко всем своим работам он, конечно, в первую очередь привлекал старшего сына. Сержан никогда не чурался тяжелой работы: формовал саманные кирпичи, работал на стройке, разгружал в сорокаградусную жару горячий цемент, собирал хлопок и т. д., но с отцом он не выдерживал и часа, не из-за тяжести труда, а из-за его «садистского» способа строительства на пределах человеческого терпения.
Его спасало одно: любовь к чтению книг, и отец, желавший привлечь сына к какой-нибудь работе, увидев его за этим занятием, оставлял в покое и даже не ворчал, как обычно. Так что трудно определить, чего было больше в Сержане: истинного увлечения чтением или же желания избежать нуднейшей работы. Впрочем, он позже не без самоиронии говорил, что важнейшим стимулом для познания является не только стремление к истине, но и желание избежать рутины занудства.

Глава 4. Рахым и Рсалды
Мы уже давно говорим о Рахыме и Рсалды, и, думается, пора описать более подробно характер их взаимоотношений. Но вначале немного об их племенном происхождении, которое некогда играло важную роль в жизни евразийских кочевников, а сейчас является большей частью предметом шуточных споров, а иногда, к сожалению, и политических спекуляций.
В самом родовом сознании нет ничего грешного, оно глубоко пронизывает память человечества и до сих пор сохраняется у многих народов: индусов и итальянцев, японцев и арабов, индейцев и монголов, шотландцев и туркмен, обитателей знойной Африки и жителей хладного Севера. Поэтому по нему нельзя судить о степени цивилизованности тех или других. Вообще любому обществу свойственна дифференциация, и, строго говоря, не суть важно, что лежит в основе самоидентификации той или иной социальной группы – кровное родство, традиции, привилегии, вкусы, интересы или выгода.
Казахи, согласно шежире (генеалогическим преданиям), подразделяются на три ветви: Старший, Средний и Младший жузы (жуз по-арабски – часть целого, а по-казахски – сотня (родов)).
Старший жуз ранее обитал на юге Казахстана, Средний – на севере и на востоке, а Младший – на западе, но сейчас все они перемешались. Все попытки поставить какой-либо жуз выше не имеют под собой никакой основы, иначе не было бы единого народа: никакой жуз не согласился бы на подчиненное положение. Однако каждый из них имел свои особенности (так же как каждый народ), афористично изложенные в крылатых выражениях:
Старшему жузу дай палку 
и приставь его к стаду,
Среднему жузу дай перо
и отправь на словесное состязание, 
Младшему жузу дай копье 
и направь на врага!
Однако наивно видеть за словами «стадо», «дискуссия» и «копье» конкретные вещи – здесь речь идет о символах. Для номадов «стадо» – символ богатства и благополучия, «словесное состязание» – искусства и культуры, «копье» – рыцарства и воинской удали. Позже, с укреплением советской власти, с переменой образа жизни, когда почти все казахи, покинув родовые земли, забыли свои племенные обычаи и традиции, жузовские различия стерлись. Но применительно к нашим персонажам старшего поколения эти условные жузовские определения более или менее подходили, или, возможно, против своей воли мы к ним подводим.
Торебек – из племени алшын, его жена Назипа – уйсунка, а Рахым – аргын. Эти племена были своего рода символами Младшего, Старшего и Среднего жузов. (Вообще-то, в составе Младшего жуза отдельного племени алшын нет. Но как объяснял историк Нурболат Масанов, в Туркестане, как столице Казахского ханства, проживали представители многих племен и младшего жуза. Из-за их относительной малочисленности, они объединились и стали называться общим именем алшын). Впрочем, на этом оставим краткий этнографический эскиз и перейдем к центральным персонажам.
Не было столь разных людей, чем Рахым и Рсалды. Рахым обладал явно сангвинической натурой: по природе деятельный, энергичный, веселый, несмотря на тяжелые детство и юность, он мог каждый день говорить часами без остановки и, если кто-то из домашних перебивал его, искренне возмущался: «Раз в году я хотел немного поговорить, и то мне затыкают рот». (Позже его сын Сержан для себя отметил: если какой-то казах, закрыв глаза, запрокинув голову, не обращая внимания на реакцию окружающих, любуясь собой, заливается соловьем, то, как правило, это его соплеменник – аргын.)
Из партийных руководителей Казахстана 30-х годов XX века он часто вспоминал двоих: с ненавистью – Филиппа Голощекина и с симпатией – Левона Мирзояна, первого он называл извергом, второго – Мирзажаном (в вольном переводе – «благородная душа». В минуты раздражения он как истинный северянин относил всех своих домочадцев к южанам и называл их сартами.
Рсалды, дочь Торебека и Назипы, – типичный меланхолик: редко улыбалась, мало говорила, молчаливость была свойственна ей от рождения и была усилена бурным и непрерывным словоизвержением мужа, когда невозможно было вставить слово. Она целый день бегала по хозяйству, ходила за продуктами, готовила, убирала, стирала, обустраивала огород, разводила то кур, то уток, то кроликов, чтобы накормить большую семью.
В одном они были схожи: к обоим ходили люди со своими проблемами, но по разным обстоятельствам. Все знали, что Рахым грамотен и хорошо знает законы, и его часто избирали заседателем в районный, а позже, после получения Туркестаном городского статуса, в городской суд. Поэтому к нему нескончаемым потоком шли просители – написать то или иное заявление: для получения пенсии, наследства, участка или досрочного освобождения и т. д. И делал это он с удовольствием. Прошения писал он убедительно, ясно, красивыми готическими буквами со всякими затейливыми загогулинами и в конце добавлял слова, доставшиеся советским канцеляристам от царских времен: «К сему...». Почти все прошения, написанные им, удовлетворялись, а он за это не только не получал вознаграждения, но и порой даже нормальной благодарности от клиентов. Тем не менее, Рахым был доволен самим результатом и, казалось, сам удивлялся, как это у него получается.
К Рсалды ходили женщины со всей округи, чтобы излить душу. Обычно при посиделках женщин каждая из них старается переговорить другую, почти не слушая собеседниц. А ее великий дар молчания и умение слушать привлекали многих женщин. Обычная картина была следующей. Рсалды сидела, подвернув под себя ноги и не задавая лишних вопросов, не перебивая, молча слушала гостью. Та изливала потоки красноречия по поводу гадостей, творимых по отношению к ней другими, особенно женщинами, и о том... как она все это смиренно терпит. Довольно часто злыми персонажами этих исповедей были женщины, которые тоже ходили к Рсалды, но она никогда не упоминала про них и не давала оценки всему, что ей говорилось, а просто слушала.
От союза столь разных людей родилось шестеро детей, и все они были разными, порой доходившими до полярности.

Глава 5. Дети
Дети были разными, все – читающими, но они читали разную литературу, а самое главное – по-разному, и будет интересно проследить, как, кроме прочего, это сказалось на их судьбе.
Старший сын, Сержан, в отличие от других детей, называл мать по имени, с отцом был не так почтителен, и это огорчало мать. Как-то она пожаловалась своей матери на это, но Назипа приняла сторону внука и объяснила, почему.
«Рсалды, – сказала она, – по нашей древней традиции старший сын всегда считается младшим сыном деда и бабушки с основной, отцовской, стороны (я представляю материнскую линию). И он, как правило, при их поощрении дерзит своим родителям. У Сержана нет деда и бабушки по отцовской линии, но он каким-то образом ощущает себя равным с вами. И отнесись к этому с пониманием». И Рсалды успокоилась.
Мы хотим ограничиться этим о Сержане, так как у нас впереди еще долгий разговор о нем, и читатели сами могут составить свое впечатление о старшем сыне. Но о его отношениях с младшими братьями и сестрой скажем сейчас.
В казахской семье положение старшего сына особое – не по привилегиям, как в средневековой Европе, а по обязанностям. Родители, родив и воспитав старшего сына, считают, что тем самым они выполнили свою главную миссию, а все заботы о последующих детях, сколько бы их ни было, – это уже его дело. Бывает, что старший сын не может нести груз обязанностей не только за других, но и за себя. В таком случае его обязанности возлагаются на следующего сына, а в крайних случаях, когда все дети мужского пола оказываются несостоятельными, груз ложится на плечи одной из сестер. И она становится «старшим братом» и тянет всех других детей за собой, то есть в любом случае это удел одного человека. Возьмите любую многодетную казахскую семью – и вы увидите там вечно озабоченного старшего брата, порой в юбке, на которого сыплются все претензии и недовольства.
Конечно, заботы о младших легли и на плечи Сержана, и он никогда не задумывался о том, почему это так, и нес их. С самого раннего детства он привык заботиться о младших: вместе с ними решал задачи по математике, объяснял физику, рассказывал сказки и необычные истории, порой придумывая их на ходу. Он не позволял никому обижать их, включая отца, и заступался за них, а также за мать, часто принимая удар на себя.
Когда они окончили школу, он, используя свои связи, устраивал их в институты, успокаивая свою совесть тем, что все так поступают. Затем он помогал им найти подходящую работу и вел их по жизни своими советами. При этом, пытаясь внушить им уверенность, все время нахваливал их.
И все эти заботы Сержана о братьях и сестре воспринимались как должное, обычное явление природы и не ценились ими. Напротив, любую пустяковую помощь, оказанную Сержану, они, как правило, долго помнили и постоянно напоминали о ней. Единственным исключением был средний брат Момын. В любом случае будет интересно понаблюдать, какими получились дети Рахыма.
Расскажем об этом вкратце.

5.1. Айгуль
После Сержана Рсалды родила дочь – ее назвали Айгуль (Лунный цветок), она действительно была неплоха собой и похожа на бабушку Назипу, только ростом заметно выше и имела отцовский нос с горбинкой. Миленькая, с миндалевидными глазами, она выглядела потерянным созданием и росла мечтательной девушкой, получавшей представление о женской доле в основном из романов, потому что росла сплошь в мужской среде, состоявшей из отца, пятерых братьев и молчаливой матери.
Она любила романы о высокой любви и зачитывалась произведениями Бальзака, Стендаля, Дюма-старшего, Вальтера Скотта, Тургенева, Ауэзова и, конечно, Александра Грина. Последний, как и многие люди с исковерканной судьбой, уходил в созданный в своем воображении райский мир и в «Алых парусах» создал образ неземной мечтательницы Ассоль, соблазнивший многих замкнутых советских девушек.
Айгуль тоже все время ждала принца из «Алых парусов». Правда, рядом моря не было, поэтому ее фантазия родила образ рыцаря на белом Тулпаре (сказочном коне), в алой рубашке, который прискачет и увезет ее в неведомые прекрасные края.
Она достигла совершеннолетия, расцвела, но рыцарь не появлялся, вот ей уже двадцать пять – а его все нет. Конечно, появлялись какие-то парни, но все это было не то, да и намерения свои они проявляли не очень явно.
И вот, наконец, появился один, с ярко выраженным желанием добиться ее руки. Он не был похож на стройного рыцаря, даже наоборот, толстый, смуглый до черноты, с явным видом друга Бахуса, но с высшим образованием, полученным в Молдавии, то есть чуть ли не за границей.
И после недолгих размышлений и разговоров с матерью она решила отдать ему свою руку... но сердце оставила себе.

5.2. Момын
Третьим ребенком был сын, Момын. Он с самого рождения отличался от других детей, как старших, так и младших. В нем было больше от нагаши (родственников матери), чем от отца. Чуть выше среднего роста, он выглядел гигантом среди остальных малорослых членов семьи. Малоразговорчивый, стеснительный, Момын чем-то напоминал Алешу из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Он был любимцем матери.
Когда его стали готовить в школу, отец, как всегда, собрался отдать его на русское отделение. Но вдруг Рсалды непривычно решительным тоном заявила мужу: «Я тебе его не отдам. Остальных детей куда хочешь определяй, но Момын будет учиться только на казахском отделении!». Рахым опешил, но вид Рсалды говорил о том, что на этот раз она настоит на своем, и он не стал спорить. На другой день, не доверяя своему мужу, Рсалды сама отвела Момына на казахское отделение школы.
В отличие от других детей в семье, Момын в основном читал казахскую литературу, хорошо знал всех ее классиков, и ему очень нравилось слушать разговоры об исламе. В среде, все более становившейся русскоговорящей, только Рсалды и Момын говорили на казахском языке, и когда появлялась бабушка Назипа, для них был праздник, они садились в кружок и долго и с увлечением вели какие-то свои разговоры.
Момын был «белой вороной» среди детей, и это стало особенно видно, когда он окончил школу: если после нее его братья и сестра стремились в вузы, то Момын, конечно, не без воздействия матери, заявил, что хочет поехать в Бухару и поступить в медресе. Отец при этом умыл руки, сестра и младшие братья пытались его отговорить, но, как это ни странно, Сержан поддержал решение мальчика, за что заслужил благодарность матери. Момын поступил в медресе, окончив его, вернулся в Туркестан и через некоторое время стал имамом местной мечети.

5.3. Жумыскер
Этот сын был почти полной копией Рахыма, и он тоже испытывал интерес к литературе, но в отличие от других читающих детей, чтение для него не было «пустым» занятием – он пытался извлечь из книг достойные примеры для подражания. Жумыскер читал неторопливо, порой укрывался книгой, пытаясь проникнуть в смысл слов. И он был мастером на все руки, быстро обучался любому ремеслу и вечно над чем-то копался. Жумыскер стал главным помощником отца во всех хозяйственных делах, причем, в отличие от Сержана, он никогда не спорил с ним, а просто все делал по-своему – быстро и ловко, да так, что тот только любовался, смотря на то, как это у него получается, и не пытался настаивать на своем. При этом Рахым осуждающе поглядывал на Сержана, как бы говоря: «Вот с ним приятно работать, не то, что с тобой».
Отец говорил, что этот его сын похож на своего мастерового деда, а так как дети не знали, каким был тот дед, то Сержану казалось, что этот дар неким извилистым путем дошел до него от двоюродного деда по материнской линии, Шамши. Он был не так хитер и ловок как Шамши, но получил от него многие его таланты – а особенно, умелые руки, в которых все спорилось.
Двое младших братьев, относивших себя к эрудитам и считавших физический труд унижением для себя, наблюдая за тем, как Жумыскер постоянно в поте лица работает, посмеиваясь, говорили: «Каждому – свое!». Жизнь подтвердит это древнее высказывание, но не в их пользу.

5.4. Адаскан
Четвертый сын, Адаскан, родился крепким и сильным мальчиком и мог бы стать выдающимся спортсменом, но в детстве увлекся Джеком Лондоном, и это изменило его судьбу. Изображенные писателем сильные, волевые люди, не останавливающиеся ни перед чем, завораживали Адаскана. И он решил стать похожим на таких сверхлюдей, которые, преодолевая невероятные трудности, в конце получают все: деньги, власть и красивых женщин. Мелкую домашнюю работу он презирал и говорил: дайте мне настоящую мужскую работу! А так как семья никогда не бралась за осуществление грандиозных проектов под стать ему, он так никогда ничего и не делал. А все, что делалось в семье для всех, в том числе и для него, он воспринимал как должное.
Как и следовало ожидать, увлечение Лондоном вполне закономерно привело его к Шопенгауэру. Он купил его двухтомник и никогда не расставался с ним, с презрительным видом взирая на всех этих мелких людишек, не понимающих значение воли в судьбе человека.
Адаскан позволил своему старшему брату устроить его в институт и каждую сессию «сдавать» за него экзамены. В институте этот шопенгауэрианец, человек концентрированной железной воли, неожиданно увлекся абсолютно противоположным учением – йогой. Он перестал следить за собой, отрастил длинные волосы, одевался как попало и даже стал гуру для полутора десятков молодых людей, которые буквально молились на него. Многие экзальтированные девушки заглядывались на него, но он так и не женился.
После окончания института Адаскан, последний киник, бросил хорошую работу и стал подрабатывать на жизнь тасканием мешков на рынке. Назло обывательским предрассудкам он, следуя Диогену Синопскому, поселился, правда, не в бочке, а в заброшенной каменной башне, прервал все отношения с родными и близкими и стал вести жизнь истинного анахорета.
Однажды в Туркестан приехали туристы из Индии, некоторые из них, прослышав об Адаскане, пожелали встретиться с ним. Придя к нему в каменную башню, они застали его сидящим на старой рваной кошме в традиционной тюркской позе, напоминающей позу лотоса. Они молча уставились друг на друга и просидели так в течение шести часов, не сказав ни слова. Индусы вышли потрясенные и стали уверять, что такого мудреца они никогда не встречали.

5.5. Кыныр
Самый младший сын по имени Кыныр был своеобразным человеком, при всей своей несомненной материальности он еще обладал свойствами призрака. Все знали, что он существует, но не были уверены, что их не обманывают чувства в тот или иной момент, так как он мог таинственным образом буквально раствориться в воздухе. Обычно это случалось, когда начиналась какая-нибудь работа, но как только она завершалась и все садились трапезничать за стол, он сразу же обретал материальную плоть, причем обладавшую выдающимся аппетитом.
Кыныр обладал еще одним поразительным даром: если ему случалось оказаться среди сотен людей, его глаза навыкате умудрялись каким-то чудом фиксировать малейшие промахи каждого из этих людей в отдельности. И в случае надобности он мог бы их детально описать, в малейших подробностях. В делах семьи он абсолютно не участвовал, но был уверен, что все достижения семьи и каждого ее члена происходили благодаря его мысленному воздействию, а все промахи – оттого что не слушались его советов, большинство из которых он тоже давал про себя.
Кыныр тоже много читал, но трудно было определить, что. Он ходил вначале с одной книгой, не закончив ее, брался за другую и, оставив ее на половине, хватался за третью. Но его «начитанности» было достаточно для того, чтобы сочинять и рассказывать всем по многу раз сентиментальные истории о своем высоком благородстве, бескорыстии и стремлении служить людям. При этом в его глазах появлялись слезы умиления собой.
Людей, особенно близких, это раздражало, но он считал, что просто не нашел нужных слов, и бесконечно искал их совершенную форму. Новая болтовня еще более досаждала людям, и он думал: «Эти жалкие люди не понимают моих высоких помыслов, но вот я напишу великий роман о Новом человеке, в котором все, конечно, узнают меня самого и поразятся своей слепоте». И он представлял себе, как ему присуждают самую престижную литературную премию в мире и толпы людей падают перед ним на колени, а он снисходительно прощает им их слепоту.
Все эти выдумки Кыныра о себе еще больше убеждали людей не только в нереальности его слов, но и в призрачности его самого. Поэтому, когда он исчез из Казахстана, никто не обратил на это внимания. Говорят, в последний раз его видели то ли в Берлине, то ли в Париже, то ли в Мадриде, где он через беднягу друга-переводчика рассказывал какому-то викингу, крепко удерживая обоих, нескончаемую сагу о себе. Хотя кто знает: может, это его призрак?!
Итак, мы представили характеры Рахыма и Рсалды и воспитанных ими детей. Вероятно, здесь будут уместны рассуждения в конфуцианском духе. Древний китайский мудрец не боялся обвинений в простоте и рассматривал семью как мини-государство, а государство – как большую семью, поэтому, наверное, хочу я того или нет, но выведенные мной персонажи ведут себя не только как члены некой условной семьи, но и как социальные типажи.
На семью и общество оказывают влияние многие факторы: эпоха, политический режим, культура, традиции, обычаи, менталитет, этические нормы, модель воспитания и – в огромной степени – материальное благосостояние. Большинство населения в СССР, особенно в описываемое нами время, жило в бедности. После получения независимости в постсоветских странах большая часть национального богатства досталась кучке людей, а большинство населения так и не выбралось из бедности, причем на послевоенном уровне.
Бедность – очень зыбкая привилегия. В бедной семье (бедной стране) все хрупко, и только твердое соблюдение рациональных правил может поставить ее на ноги и даже привести к процветанию. Ведущим в семье должен быть самый разумный и опытный, каждый должен знать свое истинное место и вносить посильный вклад в общее дело. Причем каждый должен быть уверен, что всегда может рассчитывать на поддержку каждого, – это и создает единый дух семьи (страны), способный преодолеть все трудности и достичь успеха.
Леность, эгоизм и пустые иллюзии – главные враги такой семьи и такого общества. Об этих простых истинах говорили все выдающиеся моралисты во все времена. Увы, как показало наше бездушное время, оказывается, соблюдение простых истин – самое сложное дело.

Глава 6. Прием Рсалды
Рсалды никогда не задумывалась над тем, любит ли она своего мужа. Рахым был муж как муж, ничем не хуже, чем у других женщин, и этого ей было достаточно. Она видела, как порой вечерами муж частенько поглядывал на часы с нетерпеливым видом, по которому даже такая неискушенная женщина, как она, понимала, куда торопится ее муж. Но она никогда не устраивала сцен, хотя однажды, когда Рахым потерял чувство меры, сказала, что она не такая дура, которая ничего не понимает. Рахым смутился и... стал осторожнее.
Рахым тоже не испытывал к своей жене особо нежных чувств – главное, смотрит за детьми, выполняет домашнюю работу и не задает лишних вопросов: что больше нужно от жены? Но один случай, более чем через двадцать лет совместной жизни, изменил его отношение к ней. Соседский сын, малый лет тридцати, избил их подростка-сына и, мало того, разбил ему голову железным штырем. Вообще в семье Надыра, которого за глаза называли Надыр-шайтан, отец и трое его сыновей славились разбойными привычками. (Своей кличкой «шайтан» Надыр был обязан тому, что он ревностно читал молитвы пять раз в день, регулярно ходил в мечеть, но стоило его друзьям – забулдыгам показать ему бутылку с греховной водой, а это они, как правило, делали, когда он молился, то он тут же завершал свою молитву и пил с ними). Рахым хоть и был слабоват, но не был трусом, и, взяв в руки палку, собрался проучить обидчика. Но он понимал, что ждать виктории ему не приходится. Видя его неуверенность, Рсалды решила, что нужны иные действия.
Она побежала к русскому соседу, старому казаку Афанасию, уже слышавшему о скандале. Афанасий не любил хамовитых Надыр-шайтановичей и поддерживал теплые соседские отношения с семьей Рахыма, который не раз помогал ему в оформлении всяких бумаг. Афанасий, заядлый охотник, часто ездил на Шошка-кёль – Свиное озеро, где в камышах водилось много кабанов, на которых он охотился. И так как в его семье не было малых детей, у него дома, в зале, висела двустволка, заряженная картечью.
Рсалды, зайдя в их дом, поздоровалась и попросила у него ружье, но тот его не дал и ушел в другую комнату, но с видом человека, который не удивится, если в его отсутствие у него без разрешения его заберут. Молчуньи хорошо понимают мимический язык, поэтому Рсалды смело сняла двустволку со стены и, убедившись, что она заряжена, пришла с ним домой. Она силой всучила ружье удивленному мужу и потащила его к вражескому дому. И, делая вид, что она с трудом удерживает мужа, завопила: «Ой, Рахым, не надо, не делай этого. Люди добрые, помогите мне удержать этого безумца!!!».
От этих криков все, разумеется, тут же попрятались по своим домам и стали наблюдать из-за шторок, что же будет дальше. Приблизившись к дому Надыр-шайтана, Рсалды направила ружье в руках Рахыма на шиферную крышу и выстрелила картечью, снеся полкрыши, а затем, резонно решив, что все домочадцы уже легли на пол, второй выстрел направила на самое большое окно. Грохот выстрелов, осколки шифера и стекла, рассыпавшиеся с визгом, рама, разлетевшаяся вдребезги, и зияющая дыра вместо окна произвели устрашающее воздействие. С криками: «Сумасшедший, что ты сделал?!» – она как бы из последних сил вырвала ружье у Рахыма и, поколачивая его прикладом в спину, погнала мужа домой.
Уже через час все женщины ближайших кварталов были у Рсалды. Валаамова ослица с испуганным видом держала речь: «Да вы же не знаете, что Рахым – самый настоящий сумасшедший, его ни в коем случае нельзя злить. Аллах свидетель, как мне трудно с ним жить!». И стала рассказывать всяческие истории о подвигах своего мужа: самая невинная среди них была о том, как Рахым на фронте один пленил пятерых здоровенных фашистов и доставил их в штаб. Все женщины ахали и охали, в немалой степени из-за того, что впервые слышали такое словоизвержение от Рсалды. На другой день весь город только и говорил о вооруженном нападении «сумасшедшего» Рахыма.
Все замерли в ожидании, чем все это закончится. Никаких жалоб в милицию со стороны четырех разбойников не поступило, напротив, Надыр через посредников вышел на Рахыма, и все четверо со смиренным видом явились в его дом просить у него прощения. Причем Надыр-шайтан на глазах семьи Рахыма спустил штаны с виноватого сына и крепко отстегал его ремнем. Увидев это, Рахым милостиво их простил, но предупредил, чтобы такого больше не было. После этого многие стали издалека подбегать к Рахыму, чтобы поздороваться, и все стали очень осторожны с ним, а сам он проникся уважением к своей жене.
Между тем атмосфера в семье стала меняться, и тому причиной был язык. К удовольствию отца, все дети стали говорить дома на русском языке, и даже Момын, чтобы общаться с братьями и сестрой, все больше переходил на русский. И вот тогда, как мы уже говорили об этом, Рсалды, решив, что она может потерять и Момына, лично отвела его в казахскую школу, стала чаще приглашать свою мать к себе, и они втроем все время говорили о чем-то на казахском языке.
В то время Назипа жила со старшим сыном Салмаханом, который перевез своих детей в город, чтобы они могли учиться в городской школе, и, конечно, определил их на казахское отделение. Назипа, ходившая между двумя семьями, невольно сравнивала их детей между собой. И вот как она выражала свое мнение в откровенных беседах с Рсалды: «Дети Салмахана послушные, трудолюбивые, они знают наши обычаи и традиции, но им трудно что-то объяснить. А твои дети, кроме нашего Момына, плохо говорят на родном языке, ничего не понимают в обычаях, но они быстро улавливают твою мысль. Не знаю даже, что лучше».

Глава 7. Буйный козленок
После того как Рахым и Рсалды переехали в новый дом, Нурсулу не находила себе покоя. Она долгие годы была их соседкой и привыкла к ним. Каждый день она приходила к Рсалды, благо было недалеко, и донимала ее своими вопросами-сомнениями: строить ли ей себе дом возле них или нет? Рсалды отвечала: «Решайте сами». Наконец Нурсулу решилась и построила нечто среднее между домом и времянкой и поселилась в нем со своими детьми. До базара было дальше, зато ближе к поставщикам молока и рядом с привычными соседями, словом, ей здесь понравилось.
То ли случайно, то ли нет, но после ее постройки многие тоже заторопились сюда, вскоре вокруг появилось много домов, и здесь возникла своя махалля (городская община). На новом месте Нурсулу, конечно, не оставила своих проделок, обо всех не расскажешь, но об одной поведаем – незабвенную историю о ее любимце, нет, речь пойдет не об одном из ее детей, а о козлике.
Нурсулу держала козу, которая давала молоко, пользовавшееся спросом у людей с определенными недугами. Эта коза родила козленка, и он стал объектом особого ее внимания. Она поистине с материнской теплотой ухаживала за ним. Мало того, когда ее небольшая семья трапезничала, то этого холеного, гладкого и упитанного козлика она сажала на самое почетное место, подкладывала под него яркую корпешку (стеганое одеяльце), а под бок – подушку. И козлик, полулежа за низким азиатским столиком, выглядел весьма важно. Нурсулу ставила перед ним тарелку с капустой или морковкой, и он ел аккуратно, ничего не разбрасывая.
Нурсулу дала ему кличку Томаш, созвучную с оберегом сына – Томан. К двум годам этот Томаш вырос в крепко сбитого, красивого и наглого, ростом почти со взрослого козла с дерзким и насмешливым взглядом. Он никого, кроме Нурсулу, не признавал, лазил по заборам и деревьям, бросался на возвращавшееся с пастьбы стадо, атаковал вожака-козла с бубенчиком, а тот, распугивая остальных, бросался прочь от него. И люди, чертыхаясь, долго ловили своих овец, коз и коров.
Он бесстрашно задирал всех собак округи и был их грозой, следы его острых рогов носили на своих телах многие из них. Томаш был не просто нагл, но умен и предусмотрителен, как опытный разбойник, он не лазил в огороды ближних соседей, а только дальних, а колхозное кукурузное поле навещал особенно часто. Несколько раз его ловили, но, помня, кто его хозяйка, экзекуции не подвергали, а сажали под замок в какой-нибудь сарай.
Нурсулу, вернувшись с базара, сразу же звала его и, не услышав отклика, пускалась на его поиски, а смеющиеся встречные, конечно, указывали ей, где томится ее любимец. Она подходила к дому пострадавшего хозяина и с умильным видом спрашивала его: а не встречался ли ему Томаш? Тот отвечал, что не видел. Тогда Нурсулу нежным голосом взывала: «Томашжан, душенька Томаш, где ты?» В ответ раздавался козлиный рев. Нурсулу без лишних слов открывала двери «тюрьмы». И заключенный с победоносным видом степенно выходил оттуда.
Весь город добродушно смеялся над проделками Томаша и потворствами Нурсулу. Но находились и те, кто осуждал его хозяйку. Один из них – Алтынбай. Это был низкорослый, тучный, чернявого вида человек с окладистой бородой и брезгливым выражением лица. Он работал заведующим складом хозяйственных товаров и имел немалый левый доход. Алтынбай говорил: «Эта Нурсулу сошла с ума: разве можно животное сажать на тор (почетное место) и воздавать ему почести, как человеку? Это ведь грех!»
Слух о высказываниях Алтынбая, конечно, дошел до Нурсулу, но она сделала вид, что ничего не знает. После некоторого времени, когда эти разговоры поутихли, Нурсулу с несчастным видом подошла к Алтынбаю и жалобным тоном сказала: «Дорогой Алтеке, свет моих очей, мой бедный Томаш, мой ненаглядный тяжело заболел, не осмотрите ли вы его и не прочтете ли исцеляющую молитву для него? Я знаю, как ваше время дорого, поэтому примите, пожалуйста, мое скромное подношение за вашу важную услугу». И протянула ему сверток, где был отрез ситца и пять рублей – по тем временам немалый подарок.
Алтынбай был известен умением щупать пульс с проникновенными заклинаниями и... слабостью к подношениям, поэтому он дал согласие, сопроводив его словами: «Дорогая Нурсулу, как жаль, что твой единственный сын так тяжело заболел. Я сочувствую тебе и, конечно, приду, чтобы произнести заклинание». Нурсулу не стала скупиться на поток благодарности.
В назначенный день заклинатель подъехал на осле к дому Нурсулу, сошел с него и вошел в большую прихожую-комнату, где сидела убитая горем Нурсулу. При виде Алтынбая она встала, открыла дверь в большую и единственную жилую комнату, которая была затемнена. В середине нее лежал больной, укрытый многими одеялами. Алтынбай сел у его ног и стал говорить успокоительные слова: «Саудабай, сынок, ты не волнуйся, сейчас я прослушаю твой пульс, прочту молитву, и тебе станет хорошо». Он сел повыше и стал постепенно раскрывать одеяло, чтобы осмотреть больного, и тут... перед ним в полутьме возникла страшная голова с рогами и жидкой бородой и пронзительно заблеяла. Алтынбай завопил: «Прочь, шайтан!» – и бросился вон из дома.
В тот день многие прохожие стали свидетелями весьма живописной картины: впереди, выпятив живот, бежал Алтынбай, за ним – блеющий козел с явным намерением поднять на рога столь уважаемого человека, за козлом – орущий осел, за ослом – Нурсулу с жалобно протянутыми руками, а за ней – толпа кривляющихся и задыхающихся от смеха детей и взрослых.
После этого случая Алтынбай полгода нигде не показывался.

7.1. Жертва
Сержан полюбил этого буйного козлика, который стал милостиво подпускать его к себе. Со временем они подружились и вместе лазали по заборам, деревьям, бегали взапуски, купались в пруду, бодались, причем Томаш старался не посадить шишки на голову подростка.
Временами они совершали дальние прогулки, через большое поле к речке с плакучими ивами и вязкой джидой. В пути Сержан рассказывал веселые мальчишеские истории и Томаш кивал ему в ответ, как бы подтверждая, что он все понимает. Иногда козлик начинал подолгу и по-особому, с переливами, блеять. И тогда он озорно смотрел на мальчика и как бы спрашивал: а понимаешь ли ты меня?
– Знаю я тебя, – отвечал ему Сержан, – в голове у тебя одни шалости. После этого козлик поднимал передние ноги и стоя на задних, лез обниматься с мальчиком.
Однажды Томаша не стало видно. Сержан решил, что его опять посадили в какую-нибудь темницу и Нурсулу, конечно, как всегда, вновь выручит его. Но Нурсулу, похоже, вовсе не была обеспокоена его исчезновением и не думала его разыскивать. Озадаченный Сержан обратился к матери, но та уклонилась от ответа, а бабушка сказала: «Да что может случиться с твоим Томашем? Бегает, наверное, где-нибудь».
Он пошел к Саудабаю, тот просто помахал головой. К Нурсулу он не стал подходить, боясь ее расстроить. И тогда он нехотя спросил отца, тот буркнул в ответ:
– Ты что, не знал? Нурсулу его зарезала.
Сержан растерянно переспросил:
– То есть как зарезала?!
– Самым обычным образом, как всех животных.
Наконец-то до Сержана дошел смысл слов отца. Он тогда не знал библейско-коранической истории о готовности Авраама к особой жертве, но ему показалось, что Нурсулу принесла в жертву своего сына и его брата.
Сержан во второй раз тяжело заболел, а ему тогда было чуть больше десяти лет. У него вновь поднялась температура, и его бил озноб. На этот раз за дело взялась бабушка. Все его тело она обмазала горячим курдючным жиром, затем, добавив в этот жир немного сажи со дна котла, взяла немного этой смеси своим мизинцем и стала круговыми движениями осторожно вводить его в пупок Сержана. Введя его до конца, она минут пять крутила своим пальцем в пупке. Вытащив его, бабушка насыпала в правую руку щепотку соли и стала водить ею вокруг головы Сержана, постоянно приговаривая какие-то заклинания. Затем пошла к крану во дворе, смыла соль, продолжая бормотать, налила холодной воды в пиалу, подошла к Сержану, набрала в рот воды и неожиданно прыснула на голое тело внука, повторила это три раза.
Сержан каждый раз вздрагивал, но после этих магических процедур почувствовал, как будто с его головы и тела сняли металлические обручи, и он тут же уснул и проспал более суток. Когда проснулся, то ощущал в себе некоторую слабость, но чувствовал себя здоровым.

7.2. Кара
После жертвы Томаша не прошло и двух недель, как несчастья стали сыпаться на семью Нурсулу: она сама поскользнулась и сломала правую ногу, к тому же сплетницы стали шептать: «Саудакүлдің етегіне кір тіді» («Подола Саудагуль коснулась грязь»). Все это произошло против воли девушки: в сумерках возле карьера ее подстерег огромный, как бугай, Сасыкбай и взял ее силой. Узнав об этом, Саудабай той же ночью нашел его дома, ворвался к нему и нанес несколько ударов ножом, но, вероятно, не очень глубоких, так как Сасыкбай выжил.
Судили обоих, на суд не удалось привести Саудагуль, но так как Сасыкбай не отрицал своей вины, ему дали пять лет, а Саудабаю – два года. Узнав об этом, Сержан не находил себе места, он по детской простоте души обвинял себя и возносил жалобные молитвы к небу, как это делала бабушка: «Но я же не хотел, чтобы ты карал Нурсулу, Тенгри, прости ее. И почему ты, Всеведущий, наказал ее безвинных детей?!».
Саудагуль полгода нигде не показывалась. И вот однажды к их дому подъехали какие-то люди на двух верблюдах и трех конях. Трое мужчин и одна женщина зашли в дом. Обычно, когда приезжают гости издалека, то приглашают близких соседей, чтобы они составили им компанию. На этот раз Нурсулу не пригласила даже родителей Сержана. А Зауре, старшая дочь, была без мужа. Часа через три гости вышли из дома, а за ними – плачущие Нурсулу и Зауре, поддерживая под руки бледную и безучастную Саудагуль. Ее посадили на верблюда с балдахином, на другого села женщина-гостья, к верблюдам приторочили какие-то тюки, мужчины сели на коней, и этот небольшой странный караван тронулся в путь. После этого Саудагуль никогда не возвращалась в Туркестан.
Как выяснилось, это были сваты из Макта-Аральского района на юге области: отец, мать, дядя и брат жениха. Самого жениха не было, и, естественно, Саудагуль не знала, каков он из себя. Враги Нурсулу открыто злорадствовали: а она постарела, почернела, сжалась в комок и больше никому не досаждала.

Глава 8. Загнанный гений
Во дворе одного из соседей, друга Рахыма – Мергена Есенжанова, во времянке уже около года жил приблудивший человек, ставший его работником. Это был сутулый русский мужчина неопределенного возраста (от 50 до 65 лет), с большой кудлатой головой и тусклыми, невыразительными глазами. Он выполнял всякую работу по двору, копался в огороде и помогал хозяину в мелком строительстве. Ел он вместе с семьей Мергена, занимая скромное место в конце стола. Дважды в неделю ему выдавали по чекушке водки (0,25 литра) и двадцать пять рублей в месяц (при примерно средней зарплате семьдесят рублей), и, казалось, он был доволен своей жизнью. Звали его Козма – искаженное на казахский лад имя Кузьма.
Как-то у Мергена забарахлил его старый радиоприемник «Родина», Козма взялся его починить, хозяин снисходительно улыбнулся и дал ему попробовать. Часа через три Козма принес радиоприемник, и, к удивлению Мергена, он не только стал чище ловить, но и увеличил диапазон принимаемых радиоволн. После этого к Козме все соседи стали носить на починку радиотрансляторы, электрические плитки и даже различные часы, и он все аккуратно приводил в порядок. В качестве платы ему несли кто что мог: овощи, фрукты, лепешки, сливочное масло, творог... Спиртное он не брал, считая достаточным того, что ему дает Мерген.
Как-то к Мергену заехал его младший брат Еркин из Жанакоргана, учившийся в выпускном классе казахской школы, попросить совета. Козма более-менее усвоил казахский язык и из домашнего разговора понял, что речь идет о поступлении Еркина в горно-металлургический институт в Алма-Ате. Но сомнения одолевали их. Козма понял природу этих чувств: в один из приездов Еркина он говорил с ним и убедился, что у него блестящие математические способности и физику он одолеет, но плохо владеет русским языком. Братья опасались экзамена по этому предмету.
Козма отозвал Мергена в сторону и стал убеждать, что его младшего брата надо отправить на обучение в Москву. Мерген, выразительно смерив его взглядом, сказал, что его брату это не по силам, да и русского языка он не знает. Козма заявил, что у него есть один знакомый, который постарается помочь Еркину. В ответ Мерген улыбнулся, не сказав ни слова, пошел в дом и с иронией сказал Еркину:
– Этот наш оборванец говорит, что может устроить тебя в один из московских вузов.
Раздраженный тон Мергена был вызван непривычным бахвальством Козмы.
– В какой? – заинтересовался Еркин, не обращая внимания на раздражение брата.
– Зачем это тебе, неужели ты веришь, что Козма, бездомный бродяга, который скитается по миру, может знать больших ученых в самой Москве?!
– А ты знаешь, я сам подумывал поехать в Москву и попробовать поступить там на учебу. Падать – так с верблюда, а если не удастся, то в следующий раз поеду в Алма-Ату.
Мерген скептически покачал головой, но не стал разубеждать брата.
В середине июня 1957 года Еркина собрали в дорогу, рассчитывая только на капризную удачу. Перед выходом из дома, улучив момент, Козма отвел Еркина в сторону, вручил ему потрепанный конверт и сказал: «Отнеси его по указанному адресу». Еркина смутил вид конверта, и он, стараясь, чтобы никто не увидел, быстро запихнул его во внутренний карман пиджака, а в поезде переложил его на дно чемодана и забыл о нем.
Поезд до Москвы шел четверо суток, за это время Еркин познакомился с одним молодым человеком, который не раз бывал в столице. Они вместе сошли с поезда на Казанском вокзале, и попутчик довел Еркина до метро, посадил в электропоезд, объяснив, где нужно сойти и как дойти до вуза.
В приемной комиссии института – одного из лучших технических вузов с математическим уклоном – его словарного багажа хватило, чтобы объяснить, на какую специальность он хочет поступить, и по вывешенным на доске образцам заполнить бланки. Но, судя по недоуменным взглядам молодых людей, работавших в приемной, похоже, студентов, слушавших его речь, для сдачи экзаменов по русскому языку этого было явно недостаточно. Ему дали направление в общежитие, где его поселили в одной комнате с тремя юношами: двумя русскими и грузином.
Несмотря на плохое знание языка, независимое и невозмутимое поведение Еркина внушило им уважение, и они с ним не так легко и свободно, как между собой, с трудом, но все же общались. Начались экзамены, два из них – по математике, устно и письменно – он сдал на «отлично», на физике экзаменатор заколебался, что ему поставить: «хорошо» или «отлично». И уже хотел ему поставить первую оценку, но сидевший рядом старший из экзаменаторов, невольно слушавший ответы Еркина, шепотом спросил у своего коллеги о его решении. Тот на листке вывел 4, тогда старший взял экзаменационный лист Еркина и, увидев две пятерки по математике, задал ему вопрос о природе света. Еркин довольно коряво, но верно и подробно ответил. Экзаменатор вывел ему оценку «отлично». Но на последнем экзамене – сочинении по русскому языку – случилось неизбежное, он получил «неуд».
К этому времени двое из обитателей его комнаты уже выбыли из строя, и остался один, Андрей из Ленинграда. Андрей, узнав о его неудаче, взяв Еркина с собой, повел его к секретарю приемной комиссии и стал убеждать его в том, что для этого вуза важно физико-математическое мышление, а не язык. Секретарь ответил, что этот вопрос не подлежит обсуждению, разве что этот молодой человек может пойти к ректору, впрочем, без всякой надежды на успех.
Андрей посоветовал Еркину все-таки пойти к ректору, по его словам, это нестарый, лет сорока, профессор, довольно доступный и понимающий молодежь. Еркин колебался, но тут вспомнил о письме Козмы, а так как терять ему было нечего, вернулся в общежитие и взял его в качестве предлога для визита к ректору.
В большой приемной толпилось много важных по виду людей, а секретарша, женщина средних лет, строгого вида, объясняла им, что сейчас Алексей Михайлович говорит по телефону с министром и им надо подождать. Еркин, неуверенно озираясь, подошел к секретарше и сказал, что хотел бы передать письмо ректору. Она спросила, от кого. Еркин стушевался и не знал, что ответить. Тогда она попросила показать его. Парень еще более смутился и, сунув руку в карман, наполовину вытащил конверт и застыл в нерешительности.
Тут один из этих важных людей, помоложе, высокий брюнет с веселыми глазами, сказал: «Смелее, молодой человек, доставайте ваше послание». Увидев старый, потрепанный желтый конверт, он сказал добродушно, но не без толики иронии: «Видимо, оно написано веков десять назад. А что, Ангелина Петровна, – продолжил он, обращаясь к секретарше, – передайте его нашему шефу, возможно, здесь содержится важная научная тайна какого-нибудь средневекового алхимика из Согдианы?»
– Вечно вы что-то придумаете, Захар Кондратьевич, – проворчала секретарша, но, взяв конверт, осторожно открыла дверь ректора и, убедившись, что шеф закончил телефонный разговор, вошла в кабинет.
– Алексей Михайлович, члены приемной комиссии хотят доложить вам о результатах вступительных экзаменов. Можно их впустить? – сказала она, сжимая в руке конверт и не решаясь вручить его.
– А что у вас в руках? – спросил ректор.
– Какой-то молодой человек из Средней Азии принес его.
– Дайте его мне.
Секретарша отдала конверт.
Алексей Виноградов взял в руки конверт с адресом его вуза и его фамилией, написанными простым карандашом, без обратного адреса и фамилии отправителя. Взглянув на него, он, похоже, узнал своеобразный почерк и пришел в волнение. Ректор как-то непривычно, чуть ли не жалобно, взглянул на свою секретаршу и попросил ее пока не пускать к нему членов комиссии. Как только секретарша вышла из кабинета, он нетерпеливым движением быстро вскрыл конверт. В нем были записка и школьная тетрадь с какими-то вычислениями.
Записка без всяких предисловий гласила: «Алексей! Я сделал кое-какие наброски о сверхпроводимости, но зашел в тупик. Мои мозги уже не те, поэтому поколдуй над этим. Я думаю, тебе удастся найти решение. И когда ты завершишь работу, опубликуй ее от своего имени. Про меня никому ничего не говори. Податель этого письма – математически одаренный молодой человек, но он пока не справляется с нашим могучим языком. Помоги ему. Искать меня не надо, когда ты получишь это письмо, я уже буду в другом месте». Ни даты, ни подписи, ни фамилии.
Минут через двадцать ректор вызвал кнопкой секретаршу и сказал ей, чтобы она впустила к нему Еркина. Еще минут через пятнадцать он вновь ее вызвал, и она, выйдя от него, позвонила в приемное отделение и срочно потребовала документы какого-то абитуриента. В приемной все переглянулись, воззрились на озадаченное лицо секретарши и ничего не поняли.
Дело Еркина решилось в тот же день. Экзаменационная комиссия по русскому языку и литературе вынесла решение: «Ввиду исключительной математической одаренности абитуриента Есенжанова... его оценку по сочинению – 2 (неуд.) – изменить на 3 (удовл.). Так Еркин стал студентом одного из лучших технических вузов в мире. (Позже он защитит докторскую диссертацию, станет профессором, академиком Казахской академии и известным ученым в своей сфере науки.)
После этого Еркин позвонил брату и сказал, что поступил в институт, и задал вопрос: где Козма? И услышал ответ: неожиданно уехал – неизвестно куда!
По поводу того, кем же был на самом деле Козма, в городе ходили разные слухи, конечно, надуманные. Но учитель математики в школе имени Ленина, узнав о том, с каким пиететом отнесся к его записке сам Виноградов, в этих слухах нашел какое-то рациональное зерно и предположил, что Козма был крупным ученым, директором одного из московских НИИ, который по навету попал в Карлаг в 1949 году, а когда вышел оттуда в 1956-м, то не захотел возвращаться в Москву.
Однако ни фамилии, ни отчества, ни настоящего имени Козмы и кем он приходился ректору Виноградову: старшим братом, другом, коллегой или научным руководителем – туркестанцы так и не узнали.
А Алексей Михайлович, придя домой, тут же стал вчитываться в ученые записи из конверта. Они представляли собой логически стройно выписанную теорию с множеством физико-математических выкладок и пояснений к ним. На десятой странице автор, похоже, ошибся и густо замазал какие-то вычисления. После этого шли еще какие-то записи, но они не были завершены, так как автор, возможно, понял, что пошел неверным путем.
Виноградов более года сидел над этой тетрадью и чувствовал, что решение где-то рядом, а однажды его осенило – и он нашел его. Перед ним встал вопрос: включать в соавторы «Козму» или нет? Включить – значит загубить проект, но не включить, не позволяла совесть. Тогда он сделал официальные запросы в министерства внутренних дел и академии Казахстана, Киргизии, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана с просьбой сообщить ему адрес и место работы такого-то, если он находится на их территории. От всех он получил отрицательные ответы. Впрочем, этого и следовало ожидать.
После долгих колебаний Виноградов все же опубликовал работу по сверхпроводимости, завершавшую исследования голландского физика Камерлинг-Онесса, от своего имени. Она вызвала большой эффект в научном мире, Виноградов стал академиком, вице-президентом АН СССР, Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской и трех Государственных премий, почетным доктором ряда зарубежных академий.
Однажды Виноградов смотрел по телевизору передачу о какой-то знаменитой картине великого художника, у которой путем просвечивания рентгеновскими лучами нашли второй слой с другим изображением, и тут его как подбросило. Он достал из сейфа старую тетрадь с учеными записями «Козмы» и попросил своего сына, молодого ученого, который пошел по его стопам, просветить замазанный текст и установить, что там было написано вначале.
Сын принес фотоснимки первичного текста и с любопытством взглянул на своего отца. Виноградов прочитал... и побледнел: там описывалось верное завершение той самой задачи, над которой он бился год с лишним.

(Продолжение следует…)