• Культура
• 24 Июля, 2013

Жуковский и Пушкин – Гофман и Ирвинг: литературная взаимосвязь

Елена ЛОМОВА,

кандидат филологических наук,

доцент кафедры русского языка и

литературы КазНПУ им. Абая

В последнее время особенно актуальны теория рецептивной эстетики и рецептивный подход в современной науке. В русле этой проблемы «русский» Гофман преподносится как научное и художественное явление, и в связи с этим выявляются и актуальные проблемы русского гофмановедения. Рецепция творчества Гофмана явно прослеживается в повести В. Одоевского «Сильфида», сказках В. Аксакова, цикле повестей А. Погорельского «Двойник, или мои вечера в Малороссии», «Истории двух галош» Соллогуба.¹

Далее романтическая традиция Гофмана обнаруживается в творчестве М. А. Булгакова², а также в лирике А. Блока и его символической эстетике.³

Соотношение литературных текстов Блока и Гофмана раскрывается в разрезе теории абсурда как эстетической и философской проблемы. Романтизм Гофмана оказал свое влияние на формирование и развитие теоретического дискурса об абсурде, и способы моделирования абсурда в литературе символизма в связи с этим обнаружились в творчестве А. Белого, Д. Хармса и в русскоязычной прозе В. Набокова.

Абсурд стал пониматься как универсальный феномен, возникающий в кризисные моменты истории, и ставший в литературе и культуре в целом трансформационным механизмом преобразования при переходе из обычной сферы в сферу нового и неожиданного, из привычной формы смысла – в инновационные. В своей универсальной междискурсивной и межкультурной сущности, абсурд является развитием творческого акта, устремленного к «сверхсинтезу», к совмещению в художественном тексте разнородных дискурсивных элементов, а также несводимых воедино сторон изображаемой действительности.

В этой связи отдельным направлением литературоведческого исследования становится вопрос о взаимодействии прозы Н. В. Гоголя и Д. Ирвинга.⁴

В прозе обоих писателей обнаруживается общность сюжетных мотивов, обусловленная типологическим сходством. Например, мотивы кладоискательства, вещего сна и таинства портрета.

Исследователи выявляют огромную роль мифа в творчестве романистов и его художественное переосмысление.

Типологическая общность Гоголя и Ирвинга видится также в обращении к героическому эпосу, к циклизации и мистификации. Гоголя и Ирвинга отличает близость эстетических воззрений, которая сказалась в художественных принципах и в особенностях воссоздания художественного мира обоих авторов. Образы рассказчиков Ирвинга и Гоголя довольно схожи. Это порою комические персонажи, наделенные смешными и нелепыми чертами.

Иногда образ рассказчика двоится и множится, и в нем появляются качественно новые черты. Из шутника и балагура он превращается в поэта, тонкого лирика и исследователя. Рассказчики на страницах прозы Гоголя и Ирвинга живут независимой от автора жизнью и потому воспринимаются читателями как реальные лица.

Дистификация, игра с читателем, имеющая давнюю традицию, стали излюбленными приемами Гоголя и Ирвинга, и проявились в творчестве обоих писателей особенно ярко. В российском литературоведении появляются работы, выясняющие место Ирвинга в становлении русско-американских связей. Исследователей в России интересует имя и литературное наследие писателя в оценке русской журнальной критики и специфика его переводов.⁵

Отдельно изучается проблема соотношения Ирвинга и готической традиции в русской литературе первой трети XIX века.

Художественный мир Ирвинга рассматривается с точки зрения его взаимодействия с русской национальной концептосферой в пределах литературного процесса в 20-30-х годах XIX века и возможностей его перевода в категориях, понятных носителям русской концептосферы.

На материале прозы Д. Ирвинга и, в частности, его романа «Правила Дома Сидра», исследуется также проблема американского сленга в художественном тексте и возможности его передачи на русский язык.

Например, Т. В. Толстинина дает классификацию просторечий, используемых персонажами Ирвинга, прослеживает эволюцию от жаргона к сленгу, приводит разновидности этого сленга и выявляет причины его возникновения и трудности восприятия русскоговорящим читателем.⁶

Личность и творчество В. Жуковского представлено в англоязычном литературоведении во многих аспектах, включающих в себя исследование личности писателя, начиная с 1820 года по наше время, и изучение прижизненных переводов и критических публикаций о Жуковском в период с 1820 по 1860-е годы. Кроме этого, на Западе существуют монографические исследования, посвященные проблематике и жанровой структуре его произведений. Предметом научного интереса остаются произведения Жуковского в составе англоязычных антологий русской литературы и лирика поэта в английских переводах.

Представление о творчестве Жуковского в англоязычном культурном пространстве XIX–XXI веков складывается из множества разнообразных исторических интерпретаций, состоящих из литературоведческих и критических работ и его англоязычных переводов.

История англоязычного Жуковского показывает, что к настоящему моменту, благодаря многим его переводам и литературно-критическим работам, «его поэтическое наследие сделалось частью британской и американской культуры».⁷

В истории восприятия творчества Жуковского были довольно разные периоды, и оценка его творчества не оставалась неизменной, но сам факт почти двухсотлетней истории изучения его наследия в англоязычных странах является непреложным доказательством жизненности его поэзии и плодотворности ее исследования.

Становление и развитие англоязычных литературоведческих работ о Жуковском укладываются в несколько этапов, включающих информативно-документальный, критико-литературный на грани художественного, сравнительно-типологический и научно-исследовательский. В англоязычном варианте художественный мир поэта неизбежно подвергается переосмыслению на самых разных уровнях, в соответствии с особенностями национальной концептосферы.

Если переводы XIX века в духе романтического времени не ставили задачи комплексного сохранения оригинала и несли в себе очевидный отпечаток самодеятельной инициативы, которая по-разному проявлялась, например, в переводах Бауринга и Сондерса, то переводы начала ХХ века обнаруживают гораздо более бережное отношение к оригиналу.

Работы Ч. Коксвелла и С. Баура демонстрируют не только контекстуальную и стилистическую близость к подлиннику, но и любовное, обостренное внимание к его поэтической форме.

После попытки составления хронологических, следующих друг за другом переводов с преобладающими тенденциями в литературе следует признать историю этих трансляций «однолинейной темы прогрессирующим процессам, при которых каждый последующий перевод оказывался лучше предыдущего».

Однако каждый последующий перевод по сути становился и более современным его прочтением, зачастую более глубоким и соотносимым актуальным запросам исторического периода его создания. И множественность, и многообразие англоязычных интерпретаций жизни и творчества Жуковского подтверждают значимость его наследия для мировой литературы и определяют своеобразие английского взгляда на лирику Жуковского как потенциально трансформирующийся жанр.

Англоязычная пушкинистика особенно плодотворно развивается на Западе в 60-90-е годы двадцатого столетия, и в ней можно довольно четко выделить тематическое и методологическое направления научных исследований.⁸

Тематическое направление включает в себя философско-художественную проблематику пушкинских текстов, определение роли поэта в мировой культуре, изучение пушкинского эпистолярия, проблем и особенностей трансляции пушкинских текстов, а также работу с дневниками и рукописями великого поэта.⁹

Методологическое направление подразделятся на психо-динамическое, сосредоточенное на изучении феминистических и гендерных тенденций в пушкинских текстах, и направление семиотическое. Семиотический подход англоязычной пушкинистики рассматривает знаки (образы-символы) в пушкинских текстах, нашедших отражение и выражение в различных сферах социальной жизни и образующие общий семиотический фон художественного повествования. Исследователи Запада выделяют отдельные символы (цвет, цифры, одежда, внешность), лингвистические единицы (молчание и речь), а также имеет место раскрытие знаковых особенностей пушкинской прозы с точки зрения текстологии. Кроме этого, сама фигура Пушкина рассматривается как значимая знаковая составляющая в русской и мировой литературе в целом.

В методологических исследованиях англо-американской пушкинистики XXI века, кроме традиционных методов анализа пушкинских текстов, активно применяются и инновационные, такие, как например, метод герменевтического круга, медленное чтение с элементами деконструкции, а также различные методы исследования художественного текста, предлагаемые сторонниками психоанализа.^10,11,12

Литература

1. Голова К. В. Рецепция творчества Гофмана в русской литературе первой трети XIX века. Дисс. канд. филол. наук. Магнитогорск, 2006.

2. Новикова Т. В. Романтическая традиция Э. Т. А. Гофмана в творчестве М. Булгакова. Дисс. канд. филол. наук. Нижний Новгород, 1999.

3. Субботина Г. А. Блок и Э. Т. А. Гофман: традиция романтизма в символической эстетике. Дисс. канд. филол. наук. СПб, 2005.

4. Тюрин С. В. Место Д. Ирвинга в России 20-30-х годов XIX века. Дисс. канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2007.

5. Федулова. Гоголь и Ирвинг. Дисс. канд. филол. наук. Тверь, 2005.

6. Толстинина Г. В. Американский сленг в художественном тексте и проблема его передачи на русский язык: на материале романа Д. Ирвинга «Правила Дома Сидра». Дисс. канд. филол. наук. М., 2007.

7. Белогонова Е. С. Личность и творчество Жуковского в рецепции англоязычной культуры. Дисс. канд. филол. наук. Томск, 2009.

8. Таратухина Ю. В. Основные проблемы и особенности современной англоязычной пушкинистики: семиотическое направление. Дисс. канд. филол. наук. Ульяновск, 2002.

9. Черняховский Д. Н. Биография А. С. Пушкина в литературоведении 1920-1930 годов в СССР и Русском Зарубежье: генезис, эволюция и методология. Дисс. канд. филол. наук. М., 2005.

10. Briggs A. Alexander Pushkin: A critical Study, 1992, 423 p.

11. Urbanic A. Pushkin Studies on the West. Pushkin Rewiew, 1998, №1, p. 234–235.

12. Wood A. Pushkin’s Rusalka Restored. British East-West Journal, 1999, № 11, p. 11–13.