• Образование
• 20 Января, 2014

Брюссельский опыт

На филфаке Казахского национального 
педагогического университета им. Абая 
читает лекции профессор из Бельгии Евгений Казарцев. Наш автор, 
профессор Мереке Уюкбаева 
задала ему несколько вопросов.

– Евгений Вячеславович, скажите, ведь включение казахских вузов в Болонский процесс и, в частности, кредитная технология обучения требуют от наших университетов высокой академической мобильности и уровня знаний, соответствующего развитым странам. Но не кажется ли Вам, что советское образование, которое было у нас, уже давало достаточно высокий уровень?
– Советское образование, безусловно, давало высокий уровень знаний, но, к сожалению, не во всех областях. Что же касается филологии, то можно сказать, что и лингвистика, и литературоведение в СССР находились на очень хорошем уровне. Я закончил Санкт-Петербургский государственный университет и знаю, что даже в постсоветское время, в 1990-е годы, подготовка лингвистов была на высоте. Конечно, наверное, нужно было реформировать советскую систему, но не обязательно было ее ломать. Главное, мне кажется, надо было постараться сохранить прежний уровень образования и науки в тех областях, в которых он действительно был высоким. Но при этом следовало оживить науку и образование новыми кадрами, создать для этого благоприятные условия. То есть я считаю, что  нужно было просто поддержать так называемую «советскую», а на самом деле, российскую науку. И, прежде всего, поддержать экономически! Ведь в 1990-е годы в университеты и академии шли многие энтузиасты. Да и просто оставались еще энтузиасты старой закалки. Эти люди были готовы работать даже даром в надежде на перспективу. В те годы все более или менее случайные люди сошли с пути, оставили науку. Таким образом был осуществлен очень строгий отбор. Казалось бы, чего лучше: ничего не нужно проверять, не нужны никакие рейтинги – и так все ясно, остался в науке – герой! И государство теперь может тебе помочь. Но не тут-то было... К сожалению, этот благородный энтузиазм был обречен, для него не создали условий ни тогда, ни потом. А нынешняя реформа с ее чисто бюрократическим характером, боюсь, просто сломает  многих из прежних энтузиастов. 

Что же касается кредитных технологий в образовании, могу сказать, что эти технологии приняты далеко не во всех развитых странах и далеко не во всех ведущих университетах. Мне кажется, что задача вообще состоит не в том, чтобы слепо следовать чужому опыту, перенимать какие-то новые, еще неопробованые экспериментальные модели, а в том, чтобы брать лишь лучшее, что есть в других странах и что уже прошло испытание временем, и добавлять это к тому хорошему, что было и что еще пока есть у нас. 
По поводу академической  мобильности хочу сказать, что Казахстан на этом пути делает большие, уверенные шаги: приглашаются специалисты из разных стран, осуществляется обмен студентами. Министерство образования и вузы командируют казахстанских специалистов, ученых и педагогов за границу для повышения квалификации. Я знаю, что все эти программы по обмену стоят немалых денег, но я абсолютно уверен в том, что это очень хорошее и надежное вложение средств, которое работает не только на перспективу, но и сегодня уже значительно повысило международный рейтинг Казахстана. 
– Легко ли Вам было после работы в Санкт-Петербургском университете адаптироваться в Европе? Были ли у Вас трудности?
– Конечно, трудности, наверное, есть всегда, когда человек переезжает из одной страны в другую. Но главная трудность связана с тем, что ученому, а особенно русскому ученому сегодня приходится быть не просто мобильным, а сверхмобильным. Для того чтобы осуществить определенную научную идею, реализовать какой-то замысел, проект, часто требуется поддержка, которую исследователь можем получить не в какой-то одной стране, а только в нескольких странах. При этом, как правило, такую поддержку тебе на родине никто не окажет. Из-за этого приходится много ездить, подолгу жить то в одном чужестранном месте, то в другом. Однако у меня не было никаких адаптационных трудностей, когда я начинал жить в Германии, в Голландии или в Бельгии, поскольку я знал языки и всегда интересовался культурой этих стран. А вот год назад я был приглашен на достаточно длительный срок на стажировку по гранту фонда Фулбрайта в США. Честно говоря, я немного побаивался ехать в Америку, поскольку плохо представлял себе эту страну. Но, тем не менее, и в Америке мне удалось достаточно легко адаптироваться. Я даже думаю, что американский менталитет в чем-то ближе российскому, чем западноевропейский. Во всяком случае, у меня сложилось ощущение, что, в целом, иностранцу в Америке значительно легче живется, чем в Европе.
– Вы публикуете свои стихи. Кем Вы себя больше ощущаете, ученым-филологом или поэтом? 
– Дело в том, что я стал заниматься филологией именно потому, что меня интересовали стихи, поэзия. В юности я хотел стать поэтом, а стал стиховедом. Меня интересует как устроен стих у разных народов, как влияет язык на формирование структуры стиха, какова природа поэтического творчества и т. п. Но, несмотря на свою увлеченность наукой о стихе, я все же не переставал и не перестаю писать стихи. А иногда мне даже удавалось печатать их в центральных журналах. Вот недавно я собрал и издал в Петербурге небольшую книжку стихотворений, которую назвал «Точка невозврата». В ней собраны произведения, где сделаны попытки осмыслить тот жизненный рубеж, который я прошел в недавнем прошлом, связав свою жизнь в России с новой жизнью в пространстве западной культуры.
– К какому современному направлению поэзии относится Ваше творчество? Почему в науке Вы считаете себя неоструктуралистом?
– Я не отношу свое творчество к какому-то конкретному направлению в современной поэзии, хотя, наверное, то, что я пишу, так или иначе связано с классическими образцами русской поэзии. Можно было бы назвать это направление неоклассическим. К нему сейчас, наверное, относятся многие известные и неизвестные авторы, пишущие по-русски. Таким образом, в поэзии я, очевидно, как и многие, неоклассицист. А в науке, скорее всего, неоструктуралист. К этому направлению, напротив, принадлежат немногие исследователи, те, которые применяют, как правило, точные методы к анализу структуры текста.  Дело в том, что в своих научных работах я опираюсь на ту традицию, у истоков которой стояли формалисты, потом она развивалась некоторыми структуралистами. В настоящее время эти методы переосмыслены, они усовершенствованы, их применение расширено, и они направлены в сторону когнитивной науки. Этот новый этап развития филологии, основанный на применении точных методов и пересмотренных структуралистских подходов, по-видимому, можно охарактеризовать как неоструктурализм.
– Нужны ли в наше время знания по литературе? Что происходит с культурой и литературой во время экономического кризиса?
– Читать и знать художественную литературу необходимо любому мало мальски образованному человеку. Литература – это не только наша связь с многовековой культурной традицией, литература развивает наш духовный мир, формирует язык и личность. Мы не можем развиваться, не в состоянии овладеть своим языком в совершенстве, не соотнося свой собственный опыт и свой идиолект с классическими образцами. Во все времена литература служит человеку и духовной, и языковой опорой. Можно сказать, что в наш жестокий экономический век, с его кризисами, дефолтами, обвалами рынков, именно, литература является одним из тех спасательных кругов человечества, которые не дают ему погибнуть. 
– Может ли художественная литература изменить мир? Зачем вообще создаются произведения литературы?
– Полагаю, что литература уже давно изменила мир и продолжает все время его менять. Причем к лучшему! Формирование художественной литературы в той или иной стране всегда выводило тот или иной народ на более высокий уровень развития. Любой народ обретает свое бытие, начинает жить и мыслить, лишь тогда, когда он научается осознавать себя через произведения искусства и литературы, в которых отражается его сущность. Если хотите, литература – это мировоззрение народа, его характер, его образ мыслей, его жизнь, его история и его язык. По существу, литература – это и есть сам народ. 
Распространенным является мнение о том, что произведения художественной литературы нужны для реализации эстетической функции языка. Это мнение, в целом, верно, но мне кажется, что функция литературы не только эстетическая, хотя само по себе эстетическое воздействие важно. Литература, в целом, формирует наш духовный мир и сама является его порождением. Она представляет собой одну из высших форм реализации человеческого интеллекта.  
– Очень интересно! А Вас вдохновляет наша жизнь? Каковы Ваши впечатления от Алматы? Какой Вам видится судьба образования в Казахстане?
– Честно признаться, я просто влюблен в Алма-Ату или, как теперь принято говорить, в Алматы! Это прекрасный, культурный город! Мне нравится его многонациональный, евразийский облик. Он вдохновляет меня, как и удивительная природа Семиречья! Признаюсь, что я с большим воодушевлением принял приглашение приехать к вам, чтобы преподавать в старейшем вузе вашей страны, в Национальном педагогическом университете имени Абая. У этого университета очень богатые традиции. Я это знаю по его филологическому факультету, на котором работали многие известные литературоведы и лингвисты, в том числе замечательный стиховед  А. Л. Жовтис. И сегодня кафедра русской литературы – это высокопрофессиональный коллектив, с которым меня и моих коллег в разных странах связывают давние профессиональные и дружеские отношения. Сейчас я преподаю студентам русского отделения и вижу, с каким вниманием они слушают лекции, как они тянутся к знаниям! С какой любовью они изучают русскую словесность! А ведь эти студенты скоро станут учителями, преподавателями, возможно, некоторые из них найдут себя в науке. Поэтому для меня очевидно, что в нашей области, в русистике, судьба образования в Казахстане находится в хороших руках.
– Как приятно это слышать! Большое Вам спасибо за беседу! Поздравляем с Новым годом и желаем Вам больших творческих успехов!