• Общество
• 26 Декабря, 2013

Цивилизационные основы конституционного развития Кыргызстана

УДК: 342.41(575.2)(04)

Иван ЛЮБЧЕНКО, 
научный сотрудник  
Института философии 
и политико-правовых исследований 
НАН Кыргызстана

Основным противоречием в конституционном развитии Кыргызстана является тот факт, обстоятельство, что переход к состоянию общества, характеризуемого высоким уровнем развития права, основополагающей частью которого является конституционное право, сопряжен если не с полной, то, во всяком случае, с радикальной сменой исходной, исторической правовой основы, культуры и парадигмы, что в свою очередь не может не происходить без кардинальной смены самой культурной основы кыргызов. Данное противоречие является не только основным, но и одновременно основой остальных противоречий, а также трудностей, закономерностей и тенденций в развитии конституционного права в Кыргызстане. Становление нового конституционного права в Кыргызстане, как и права в целом, тождественно во многих отношениях преодолению определенных цивилизационных «изъянов».

Для того чтобы данная мысль была более ясной и приобрела предметное очертание, приведем достаточно простой пример взаимосвязи между культурой, ее важнейшей составной частью – экономикой, и правом, эффективностью последнего или, напротив, слабостью. 
В настоящее время практически во всех странах на официальном уровне признается, что коррупция наносит существенный ущерб не только экономике, но всем остальным важным сферам государственной и общественной жизни, в том числе политике и праву. С другой стороны, по тому, в каком состоянии находится коррупция в стране, ее уровень, методы борьбы с ней или фактическое бездействие властей и т. д., можно объективно судить о реальном состоянии всей системы права в стране. Зависимость здесь достаточно проста: чем выше уровень коррупции, тем ниже и хуже состояния права. Уровень коррупции, таким образом, является своеобразным показателем, критерием не только реального состояния права в стране, но и правовой культуры его народа. 
Высокий уровень коррупции свидетельствует, в частности, о значительной степени коррумпированности всей системы власти, ее трех основных ветвей – законодательной, исполнительной и судебной. Излишне говорить о том, что одной из важнейших функций конституционного права является правовое регулирование деятельности указанных ветвей, и по тому, как они функционируют, по их эффективности можно выносить суждение о реальном состоянии конституционного права в стране, как и праве в целом.  
Существует внешне простая связь и зависимость между уровнем коррупции в странах и уровнем благосостояния населения в них: чем выше уровень коррупции, тем ниже уровень жизни. Исключения составляют страны, богатство и относительно высокий уровень жизни которых формируются главным образом за счет экспорта сырья, полезных ископаемых. С другой стороны, эти же данные, если их рассматривать под правовым углом, определенным образом демонстрируют такую же простую и достаточно очевидную связь между уровнем коррупции, благосостояния и состоянием права в стране, которую можно выразить следующим образом: чем выше уровень благосостояния и ниже уровень коррупции, тем выше и лучше правовое состояние, ситуация в стране. Обратное утверждение так же верно, т. е. чем ниже уровень благосостояния и выше уровень коррупции, тем ниже и хуже правовое состояние, ситуация в стране. Причем во всех отношениях, т. е. с точки зрения состояния законодательной базы, исполнения законов, правовой культуры населения и т. д. 
В определенном отношении состояние и уровень коррупции в стране является своеобразным, но достаточно объективным показателем и критерием реального состояния системы права в государстве и каждой ее отдельной отрасли.        
С формальной точки зрения, закон, в том числе Конституцию, можно написать какой угодно. Однако будет ли он исполняться, и если даже будет исполняться, то в какой мере, каким образом, с какими издержками, надежностью  и т. д.  Очевидно, что все это в значительной мере будет определяться культурой народа, его правовым сознанием, традициями, привычками, поведенческими стереотипами, ценностной базы и т. д. Хотя, с другой стороны, состояние законодательной базы, характер, процедуры и оперативность принятия тех или иных законов, сам характер законов, те или иные тенденции, касающиеся процедурной стороны, и т. д. также на практике в значительной мере определяются общей культурой народа, составляющего населения того или иного государства. Как пишет М. Н. Марченко: «К объективным факторам, способствующим формированию целостности и единства системы права, следует отнести те материальные, социальные и иные условия жизни общества, которые определяют не только процесс возникновения и существования системы права, но и объективную необходимость ее слаженного и эффективного функционирования».1
Известный английский историк и философ, один из основоположников цивилизационной теории А. Тойнби писал: «Культурный элемент представляет собой душу, кровь, лимфу, сущность цивилизации; в сравнении с ним экономический и тем более политический планы кажутся искусственными, несущественными, заурядными созданиями природы и движущих сил цивилизации».2
Отметим, что правовой план также представляется второстепенным и зависимым от культурного элемента. Совершенно очевидно, что между культурой – как в узком, так и широком смысле слова – и правом существует прямая и косвенная связь, когда культура, выступая в качестве естественной основы права, как и всех остальных элементов культуры – экономики и политики, определяет не только общие параметры права, но и ее специфику, все частные моменты и стороны. Если взять  положение, верность которого не может вызывать сомнений, в качестве исходного, то противоречие, которое мы приводили в начале статьи как основное, станет более чем очевидным. Мы имеем в виду то обстоятельство, что до контакта Кыргызстана с Российской империей кыргызский народ принадлежал к иному типу цивилизации по отношению к той, в которую он был фактически помимо собственной воли, в силу сложившихся обстоятельств, вовлечен. Суть в том, что данная цивилизация и соответствующая ей культура имели ряд серьезных отличий от той, к которой впоследствии кыргызы вынуждены будут адаптироваться, и чем глубже и больше этих отличий будет, тем сложней, болезненней и противоречивей будет происходить данный процесс, который не завершен и по сей день. Уточним, что речь идет не об отсталости кыргызского народа, а именно о его принадлежности к иной цивилизации. В советское время государство по идеологическим и политическим мотивам в историографии и других гуманитарных науках сосредоточивало свое внимание на отсталости кыргызского народа, которая из пропагандистских соображений была серьезно преувеличена. Напомним в данной связи, что и собственно российская история, а вернее, ее досоветский период был переписан новой властью настолько  основательно, что в значительной мере был оболган. Очевидно, что при таких условиях надеяться на объективную оценку истории и культуры других народов, входивших в состав огромного государства, не приходилось. Таким образом, политические мотивы и основания привели к грубой методологической ошибке или, вернее будет сказать, отклонению, которое значительно понижало вероятность правильной оценки культурных, общественных и правовых процессов, происходивших с кыргызским народом.
Куда более плодотворным по сравнению с материалистическим подходом, правильным с научной точки зрения и, что весьма важно, свободным от идеологических шор, заказа и предубеждения представляется цивилизационный подход, учитывающий в соответствии с собственным наименованием именно цивилизационную, культурную специфику народа, вовлеченного в те или иные процессы.
Кыргызы принадлежат к древнейшему народу Центральной Азии, который подавляющую часть своей истории существовал в условиях кочевой жизни, и по этой причине идеально был приспособлен именно к подвижным формам жизни, которые существенным образом влияли на весь культурный спектр этноса, его ментальность. Даже на момент присоединения Кыргызстана к России кыргызский этнос не представлял собой нечто единое и завершенное, во всяком смысле в политическом, экономическом и правовом отношении. Б. Аманалиев писал в данной связи следующее: «Социальные отношения киргизского общества XIX в., в составе которого насчитывалось около сорока племен, представляли собой чрезвычайно сложное явление. Переход от имущественных отношений патриархального родового уклада к имущественным отношениям феодализма в Киргизии был длительным».3 
Что же касается периодически возникавшего у кыргызов государства, то, несмотря на его значительную мощь в определенные периоды истории, его существование не было настолько длительным, чтобы государственные формы жизни успели вкорениться в массовое кыргызское сознание настолько, чтобы кыргызы надежно и бесповоротно могли перейти к оседлости, а с ней и к исключительно государственному бытию. Однако даже если по стечению обстоятельств это произошло бы, из этого не следует, что кыргызы создали бы государство, близкое по формальным и прочим признакам не только к европейским государствам, но и к восточным деспотиям. Восприятие кыргызского народа как одного из восточных народов справедливо только в географическом плане, но не всегда в культурном. Так, на ряд существенных различий между классическим восточным государством и государством енисейских кыргызов указывает Г. А.  Мукамбаева в своей монографии «Манас и право»: «Восточные государства все были абсолютными монархиями, деспотиями по форме правления, обладали мощным чиновничьим аппаратом, в основе их экономики лежала государственная форма собственности, а частная собственность имела второстепенное значение. Государственный аппарат возникает из необходимости единого, централизованного руководства народом, необходимости их объединения и осуществления масштабных ирригационных работ. Кочевые государства по форме правления возникли первоначально как монархии с выборным ханом, т. е. демократия была сопутствующим элементом власти ханов енисейских кыргызов, потому что родоплеменная знать, имевшая огромные численности скота, была полунезависимой, и если бы не внешняя угроза, еще надолго каждый хан был бы себе ханом. Но постепенно власть хана становится сильной… Однако, в отличие от классически характеризуемых восточных деспотий в кочевых государствах тюрков, у кыргызов власть монарха-хана нельзя назвать абсолютной… Власть кыргызского хана ограничивалась волей родоплеменных ханов, созываемых на курултай, и советом старейшин своего непосредственного племени, а также в такой совет входили главнокомандующий, дружинники, наиболее близкие воины, предводители, чародеи, служители культа. ... Родоплеменные вожди были фактическими лидерами во всех политических, государственных вопросах и по современному сравнению являли собой родоплеменных партийных босов. Эта родовая особенность в партийных симпатиях сохраняется и в наше время».4 
Включение Кыргызстана в состав Российской империи означало начало принципиально нового этапа в истории кыргызского народа, который, как покажут дальнейшие события, будет означать переход во многих отношениях в новое для кыргызов цивилизационное и культурное состояние, которое, по сути, навязывалось извне. 
Российское государство, активно и успешно проводившее на тот момент имперскую политику, занималось приобретением новых территорий, которые в перспективе должны были в соответствии с давней имперской традицией бесповоротно включены в состав единого российского государства. Последнее обстоятельство для кыргызского народа означало, в частности, лишение его всякой альтернативы для развития по собственному усмотрению, в соответствии с исконными культурными традициями и ценностями. С этого момента внешняя сила в лице Российской империи стала в целом определять направление и характер развития права в Кыргызстане.
Политика царизма была строго ориентирована на закрепление на новых территориях, когда конечной целью было полное и безоговорочное завладение ими.
В конце XIX века граф К. К. Пален составил «Сборник киргизского обычного права», который  включал в себя в общей сложности 264 статьи, размещенные в 3 разделах. Более чем скромный по современным меркам объем свода законов обычного права объясняется рядом достаточно простых причин. Перечислим их, поскольку эти причины обусловлены цивилизационной спецификой кыргызов, на которой мы акцентируем свое внимание. Во-первых, тем, что обычное право кыргызов, которые были представлены различными племенами и родами, каждое из которых было хозяйственно и политически автономным, распространялось на относительно небольшое количество лиц, что само по себе предполагало небольшое количество законов, призванных регулировать отношения внутри племени или рода. Отметим попутно, что небольшое количество кыргызов имело и свои положительные стороны в том смысле, что это существенно облегчало им переход к принципиально новой правовой системе. Во-вторых, экономической, хозяйственной спецификой родов, характеризуемой относительно слаборазвитыми орудиями производства и производственными отношениями, что в свою очередь обусловливало  незначительный по объему, интенсивности и разнообразию имущественный оборот. И, в-третьих, тем, что имущественные, общественные и межличностные отношения внутри родов поддерживались главным образом не системой обычного права, а другими регулятивными средствами и формами. Понятие «род» само по себе предполагает, что его члены находятся в той или иной степени родства, а отношения между родственниками, как известно, поддерживаются несколько иначе, чем между чужими друг другу людьми. К тому же на характер взаимоотношений между членами общины сильное влияние оказывали ее низкие производственные возможности, которые существенно усиливали взаимозависимость индивидов, образующих кочевой социум. В результате самостоятельность индивида была незначительной, и последний был целиком подчинен общинным нормам, требованиям и ценностям, имевшим четко выраженный коллективистский характер. В монографии Г. А. Мукамбаевой «Манас и право», на примере енисейских кыргызов, достаточно подробным образом описан механизм поддержания взаимоотношений внутри традиционной общины, в который органично была вписана система обычного права, не являвшаяся, по сути, основным регулятивным элементом этого механизма.    
«В нормативную систему енисейских кыргызов, – пишет Г. А. Мукамбаева, –  входили такие социальные нормы, как: обычаи..., моральные нормы, религиозные нормы, эстетические нормы, правовые нормы... Силой, поддерживающей и контролирующей их действие, были род, племя, они обеспечивались авторитетным мнением сородичей, старейшин рода, убеждением и принуждением всего рода, жили и сохранялись в сознании людей, выражали волю рода, племени и были в силу незафиксированности в письменном виде более консервативными. Обычаи, нормы обычного права складывались исторически длительный период..., и потому такие правила поведения передавались из поколения в поколение и в силу их неоднократного применения входили в привычки людей... Закрепляющие порядок правила поведения – обычаи, в какой-то части унаследованные от далеких предков при зарождении родов и племен, постепенно формируются в систему норм, регулирующих семейные, родственные, имущественные отношения и т. д. Возникают обычаи, которые передаются из поколения в поколение и соблюдаются в подавляющем большинстве добровольно, но имея как контролирующую силу – власть общественного мнения и т. д. Власть общинного мнения у кочевых народов азиатской расы имела силу закона, такой она оставалась долгое время, вплоть до наших дней...».5
Все вышеперечисленные обстоятельства, взятые в своей совокупности, объясняют, почему в традиционной кыргызской среде право не стало основным элементом в механизме, регулирующим отношения внутри социума, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы имеем в виду в первую очередь консервативный характер правового сознания кыргызов, который сохраняется и в настоящее время во многом благодаря тому, что в Кыргызстане и сейчас продолжают существовать некоторые характерные элементы традиционного общества. Уточним данную мысль. 
Независимо от того, к какому типу цивилизации относится тот или иной социум, если в нем преобладают традиционные элементы, то для него свойственны следующие типологические черты:
− экстенсивный тип экономики, обус­ловленный существенным преобладанием сельского населения над городским и, соответственно, сельской экономики – над индустрией;
− слабая восприимчивость, внутреннее неприятие, отторжение инновационных элементов культуры,  разрушающих традиционное общество с характерным низким эволюционным потенциалом;
− высокая устойчивость социальной структуры, базирующаяся на сословной организации общества с низкой внутренней социальной мобильностью;
− высокий уровень рождаемости, что в условиях относительно низкой продолжительности жизни приводит к заметному преобладанию в возрастной структуре страны молодых людей; 
– четкая ориентированность ценностной системы социума на семейные и коллективистские начала и принципы в противовес индивидуалистским принципам, ценностям и ориентирам.
Даже при поверхностном взгляде можно убедиться в том, что для достаточно большой части населения современного Кыргызстана, особенно той, которая проживает в сельской местности, свойственны многие традиционные формы жизни. 
На момент вхождения Кыргызстана в состав Российской империи кыргызский этнос целиком представлял собой традиционное общество, и с этого времени для него начинается процесс модернизации, т. е. трансформации парадигмы «традиционного общества» в парадигму «современного общества», перехода от закрытого типа общества к открытому, от негибкой, консервативной, с низкой адаптивной способностью  к окружающей среде системы к гибкой и динамичной модели развития. В этом, собственно, и состояла и состоит суть развития Кыргызстана независимо от того, происходило это под влиянием и давлением внешних сил и обстоятельств, как это было на первоначальном этапе модернизации, либо это происходит осознанно и целенаправленно, как в настоящее время. Кроме того, в этом состоит, как мы утверждали в начале данного раздела исследования, основное противоречие и трудность, а вернее, это то, что порождает множество трудностей в процессе модернизации, в том числе правовой. 
Как справедливо пишет С. С. Алексеев: «Собственность имеет первостепенное значение в жизни общества тогда, когда она выступает в виде персонифицированной, частной собственности. Именно тогда она является своего рода продолжением человека, становится источником его силы и могущества в вещах, в природе»6. Очевидно, что частная собственность имеет под собой глубокую психологическую мотивацию, поэтому законы, закрепляющие за конкретными лицами собственность, которую принято называть частной, с необходимостью возникают во всех законодательных системах с той лишь разницей, что в одних она занимала (или занимает) центральное место, а в других – второстепенное, подчиненное, что объясняется главным образом цивилизационной спецификой или, другими словами, историей и культурой народа, его техническими возможностями, производственными.  Так, у кочевых народов, как пишет Г. А. Мукамбаева, «земли носили более общественный характер, принадлежа роду в виде пастбищ, а скот принадлежал каждому в виде частной собственности, военная добыча также делилась и переходила в частную собственность воина и его семьи. Основным держателем собственности являлся род, который решал все вопросы обеспечения жильем (юртой), одеждой, пищей, военной амуницией воинов рода, его снабжением необходимым перед походом, содержанием старых родственников, женщин, детей, их воспитанием, похоронами, поминками и т. д. … Частная собственность членов родов не была ничьим объектом контроля, она приумножалась и защищалась самим родом».7
Как показывает мировая история, народы и государства, у которых был развит институт частной собственности, и при этом он не находился в подчиненном положении к другим формам собственности, как правило, обнаруживали и обнаруживают в настоящее время больший динамизм в экономическом развитии по сравнению с народами и государствами, в которых частная собственность по тем или иным причинам – культурно-историческим, ментальным, экономическим, политическим – находилась в подчиненном положении к другим формам собственности.

г.  БИШКЕК

Литература
1. Марченко М. Н. Теория государства и права. М.: Зерцало, 2001, с. 440. 
2. Тойнби А. Постижение истории. М.: Айрис‑Пресс, 2006, с. 279.
3. Аманалиев Б. Общественная психология и религиозные предрассудки [Текст] – Ф.: Илим,  1970, с. 3. 
4. Мукамбаева Г. А. Манас и право. Бишкек, 2004, с. 154–155.
5. Мукамбаева Г. А. Манас и право. Бишкек, 2004, с. 225–226.
6. Алексеев С. С.  Теория права. М.: Изд. БЕК, 1995, с. 25.
7. Мукамбаева Г. А. Манас и право. Бишкек, 2004, с. 153