• Исторические страницы
• 20 Февраля, 2024

АЙЮБ, или Homo Kazakus

Сейдахмет КУТТЫКАДАМ, 
писатель-публицист
 

(Заколдованный век)

(Рассказ в рассказах)

Легенды Туркестана

ЧАСТЬ III

Глава 8. Кореген

Кореген Нуралиев был средней сошкой в райкоме партии – он работал там заведующим общим отделом, не очень престижным. Штат отдела был небольшой, и в его ведении были делопроизводство, канцелярские и хозяйственные дела. Он обустраивал всех важных командированных и высоких гостей района временным местом обитания и постоянно крутился возле них и местных руководителей.
У него был особый дар: он знал буквально все обо всех важных людях не только республики, но и всех областей и первых руководителей городов и районов. Невозможно было понять, откуда он черпал свои уникальные сведения, но он знал о них все: какой они национальности, из какого рода-племени, из какого региона происходят эти чиновники, кто их жены и любовницы, кто привел их к власти, кто их враги, кто имеет на них наибольшее влияние – родственники, жена, любовница, друзья, сослуживцы. Кореген всегда заранее знал, какого важного чиновника упомянутых уровней повысят, переведут по горизонтали или понизят в должности, и кто займет их место.
В самом городе Туркестане он знал такие подробности трудовой и личной жизни всех более-менее приметных жителей, о которых никто не догадывался, включая сами объекты внимания Корегена. Его слава предсказателя судеб великих и не очень великих мира сего началась в 1962 году. В том году Динмухамеда Кунаева сместили с должности первого секретаря ЦК Компартии Казахстана, то есть с главной должности в республике, на место председателя Совета министров.
Все республиканские пророки в один голос заговорили о том, что теперь успешная большая карьера Кунаева пойдет под откос. И только никому не известный провинциал Кореген заявил в неофициальной атмосфере, в кругу руководителей и активистов района, что Кунаев через два года вернется на свою высокую должность. Все свидетели этого заявления иронично заулыбались. Через два года, когда Кунаев вновь неожиданно вернулся на должность первого секретаря ЦК Компартии Казахстана, они были сильно смущены.
Второе громкое его предсказание коснулось Никиты Хрущева: весной 1964 года Кореген сказал, что этой осенью он лишится своих высоких постов. Чиновники в большинстве своем не любили Никиту, поэтому не донесли «верхам», но все они испуганно взглянули на «чокнутого» коллегу и завертели указательными пальцами возле висков. Когда Хрущева сняли, все были шокированы.
Услышав об этих двух, связанных друг с другом случаях, где фиаско второго, привело к триумфу первого, первый секретарь райкома партии в присутствии членов бюро райкома с немалой долей иронии спросил его: что меня ожидает в ближайшее время? Кореген замялся и тихим голосом произнес: «Вас снимут через три месяца». Первый секретарь побагровел и хотел его тут же уволить, но решил потерпеть упомянутые три месяца. А к тому времени его действительно сняли.
После этого его слава распространилась далеко за пределы района, по всему югу Казахстана, и к нему зачастили различные функционеры, в основном областного уровня. Они селились в гостинице, приглашали туда Корегена и о чем-то его расспрашивали, а затем гости тут же покидали гостиницу, одни встревоженные, а другие радостные.
Кунаев не менее двух раз в год под разными предлогами посещал Туркестан. Секретом полишинеля была его тяга к этому городу, он всякий раз совершал скрытое паломничество в мавзолей Ходжи Ахмета Яссави. Там он уединялся у саркофага из редкого зеленого нефрита святого суфия и, вероятно, совершал молитву, а после этого проходил к колодцу в мавзолее и бросал туда монеты, якобы для измерения глубины, то есть совершал завуалированное подношение храму. Дело в том, что полное имя этого человека: Динмухамед Ахмедович Кунаев – состояло из религиозных символов: Дин – это религия, имеется в виду ислам, Мухамед – главное имя пророка, Ахмед – одно из дополнительных имен пророка, а «Кунаев» в казахском варианте происходит от слов «Кон ай», то есть Луна осени (меня). А луна, точнее, месяц – это визуально – небесный символ ислама. Все это Кунаев, конечно, знал и, будучи внешне правоверным коммунистом, в душе тянулся к религии. К концу жизни, когда коммунизм потерпел крах, он, не афишируя, стал исповедовать ислам.
Так вот, при очередном посещении Туркестана Кунаеву рассказали об уникальных способностях Корегена и его знаменитых пророчествах о нем и Никите Хрущеве. Кунаев встретился с ним и, говорят, спросил у Корегена: как долго он будет править? Тот ответил: очень долго! Повеселевший Кунаев предложил ему на выбор две высокие должности: заместителя начальника хозуправления Совмина республики с переездом в Алма-Ату и предоставлением квартиры и заместителя председателя райисполкома в самом Туркестане. Кореген деликатно отклонил оба предложения и сказал, что ему нравится его работа и большего он не хочет. Это произвело впечатление на партийного сановника, входившего в пятерку самых могущественных людей в СССР.
Позже Корегену местные руководители тоже несколько раз предлагали повышение, но он всякий раз отказывался. После того как Коммунистическая партия была разогнана и Казахстан получил независимость, райкомы упразднили, вместо них ввели районные акиматы, и Кореген перешел туда – заведовать подобным же отделом. По какой-то причине Кореген прикипел к этой неприметной должности и не хотел уходить с нее ни вверх, ни вниз, ни вбок. Были два случая, один – в советское время, а второй – в годы независимости, когда новые первые руководители хотели его сместить с этой должности. Но им тут же позвонили из Алма-Аты, из самых высоких кабинетов, и дали совет не делать этого. Естественно, они тут же отказались от своих намерений.
Местные шутники говорили: все меняется – мир, держава, система, республика, вожди – только Кореген остается на месте. И это действительно было так: распалась Советская империя, мир в корне изменился, Казахстан стал абсолютно другим, а Кореген, который приступил к этой работе в 1960 году в возрасте 27 лет, проработал на ней 40 лет и ушел с нее по собственной воле. За это время сменилось одиннадцать секретарей райкома в советское время и семь акимов района в годы независимости.
Крупные чиновники из разных краев все это время по-прежнему встречались с Корегеном, но старались это делать тайно, одни его приглашали в Шымкент, другие – в соседний Кентау, где они и беседовали. Его предсказания всегда оказывались точными. Был случай, когда второй человек в республике приехал к Корегену в мае 1989 года, и они долго говорили наедине. Высокопоставленный чиновник вышел полный смятения, чувствовалось, что в нем огромная радость борется с большими сомнениями. Вскоре он стал первым лицом в республике, и надолго.
Однажды с паломничеством в мавзолей Ходжи Ахмеда Ясави приехал лидер крупнейшей мусульманской державы и, услышав от казахстанского коллеги о прорицателе Корегене, пожелал встретиться с ним. Кореген под разными предлогами стал категорически отказываться от встречи, но из уважения к высокому гостю его привели чуть ли не силой. Крупнейший государственный деятель внимательно посмотрел на местного Нострадамуса и серьезным тоном спросил о своей дальнейшей судьбе. По древним поверьям провидцам нельзя лгать, и все присутствующие почувствовали мучительную и тяжелую внутреннюю борьбу в Корегене. Он побледнел, задрожал и сказал только четыре слова: «Вас ждет большая беда!».
Встревоженный гость уехал, но не прошло и месяца, как он неожиданно скончался по неизвестной причине. После этого Кореген заперся в своем доме и отказался что-либо предсказывать, кто бы и как бы его ни уговаривал.

Глава 9. Вахап и Зейнап
Зейнап была одной из самых красивых девушек в Туркестане в середине тридцатых годов. Для того чтобы описать ее, нужен чарующий язык персидских поэтов Средневековья, а мой грубый язык тюркского кочевника передает лишь банальную форму.
Субтильная, стройная, луноликая, с нежным взглядом и походкой богини, она была пределом мечтаний многих юношей, но досталась Вахапу. Вахап тоже был неплох собой: молодец с танцующей походкой и дерзким взглядом. Он нравился многим девушкам. Они поженились в 1935 году, и все решили, что это достойная пара. Они любили друг друга, и плоды любви не замедлили появиться, в 1942 году у них уже было трое красивых детей: два мальчика и девочка.
И в этот год Вахапа забрали на фронт, а после этого, через полгода, родилась еще одна девочка. Судьба его миловала, и он не погиб, только получил пару небольших ранений. Но вот война закончилась, жены мужей, которые вернулись с фронта, плакали от счастья, а вдовы, глядя на них, выли от горя. Только Зейнап не имела повода ни для счастливых, ни для горьких слез.
О Вахапе ничего не было известно. В последнем кратком письме, датированном январем 1945 года, Вахап писал, что он в составе 155-й стрелковой дивизии Второго украинского фронта участвует в ожесточенных боях в Венгрии, то есть жив и здоров. И после этого не было никаких вестей. Родственники и подруги успокаивали Зейнап, что Вахап, возможно, получил какое-то ранение и лежит в госпитале, но он жив, иначе давно уже пришла бы «черная бумага».
Зейнап пошла к районному военкому, он сказал: «Зайдите через месяц, я напишу куда следует, и постараюсь узнать о судьбе вашего мужа. Раньше не получится, так как сейчас трудно установить, какое военное подразделение куда передвинули». Через месяц райвоенком сообщил Зейнап, что Вахап не числится ни среди убитых, ни среди раненых, находящихся в госпиталях. Она молча ушла, не зная, что думать. Только через два долгих года пришло письмо от Вахапа. Почтальон отдал конверт старшему сыну, и он с криком: «Мама, мама, письмо от папы!» – вручил его Зейнап.
Она от счастья чуть не задохнулась: «Слава Аллаху, жив!». И так как не умела читать, вскрыв конверт, она передала его сыну и попросила прочесть письмо. Впрочем, это было не письмо, а маленькая записка, и она гласила: «Зейнап, я полюбил тут одну девушку и остаюсь здесь, на Украине. Прости меня и береги детей. Вахап».
Зейнап побледнела, глаза ее закатились, и она упала на пол. Сын зарыдал, услышав его плач, прибежали другие дети и заплакали хором. После этого, как шептали женщины, Зейнап пустилась во все тяжкие, ее, наряженную и накрашенную, стали видеть в обществе важных командированных в ресторане, в сумерках к ее дому подъезжали на тарантасах смеющиеся мужчины и увозили ее с собой… А несколько раз заезжал шофер на автомобиле, редком звере в этих краях, и она, оставив детей на попечение родных, к большому их неудовольствию, уезжала на неделю в областной центр, Шымкент, как поговаривали, к очень большому начальнику.
Примерно через год после начала веселой жизни Зейнап на окраине города «неизвестные» доброхоты довольно быстро выстроили ей большой и светлый дом с красной черепицей на крыше, с подсобными постройками и засадили двор фруктовыми деревьями. Зейнап переехала туда с детьми, и, так как дом стоял особняком, какие-то мужчины и женщины с наступлением темноты приезжали к ней и шумно веселились, а на это время она детей отводила во времянку и оставляла их одних. Родственники и подруги теперь избегали ее, но на это, кажется, она вообще не обращала внимания.
Весной 1950 года, через пять лет после окончания войны, в старый дом, где раньше жила Зейнап, а теперь обитали ее старшая сестра Шайзада со своей семьей, вечером кто-то постучал в окно. Сестра открыла дверь и, к своему изумлению, увидела... Вахапа с рюкзаком на плече. Она испуганно вскрикнула и отскочила в прихожую. На ее крик выскочили муж и дети, и все тревожно уставились на Вахапа. Их реакция его не удивила, но почему они встречают его, а не его семья? Тревога хозяев сменилась смущением, и они впустили нежданного гостя в комнату, где они сидели. И за чаем они объяснили Вахапу, что Зейнап переехала в новый дом, а этот оставила им. Вахап задумался над этим, и смутное беспокойство стало овладевать им.
Тем временем Шайзада срочно отправила одного из сыновей к Зейнап – предупредить ее о приезде Вахапа. У той в гостях были трое мужчин и две женщины, и веселье – в разгаре. Мальчик постучал в дверь и передал вышедшей Зейнап новость. Зейнап угостила его конфетой и, вернувшись к гостям, вызывающе крикнула: «У нас будет еще один важный гость – мой блудный муж!». Гости решили, что это шутка, но Зейнап сказала, что никаких шуток и всем надо оставаться на своих местах. Но гости тут же быстро ретировались. А Зейнап, обхватив голову руками, села на стул. Прошел час – мужа не было, тогда она убрала со стола бутылки со спиртным, привела детей и посадила их за стол. Дети с аппетитом принялись есть.
Тут в дверь тихо постучали – Зейнап не сдвинулась с места, постучали громче – она не двигалась, тогда младшая дочь быстро вскочила и открыла дверь. Дети увидели незнакомого обросшего мужчину сумрачного вида с тревожно бегающими глазами, испуганно взглянули на мать – и не узнали ее: она была бледна до синевы (если бы они знали штампы, то сказали бы – «как смерть»), жилы на ее лице вздулись, а глаза чуть не вываливались из глазниц. Наконец старший из детей догадался, кто это, и быстро, забрав брата и сестер, выскочил вместе с ними из дома. И они в страхе спрятались во времянке.
Вахап даже не сделал попытки остановить их – он вошел в комнату, пропахшую табаком, спиртным и особым тошнотворно-терпким запахом, остающимся после разгула. Теперь он понял истинную причину испуга свояченицы и ее семьи. Вахап, сгорбившись, стоял посреди комнаты, Зейнап поднялась и встала напротив, они смотрели друг на друга в упор ненавистным звериным взглядом и... молчали. Минут через двадцать Вахап прошел в другую комнату, оказавшуюся спальней, подошел к кровати и упал на нее.
Вахап остался. Но они как бы не видели друг друга и ни разу не заговорили. Мало того, Зейнап вообще замолчала и перестала не только выходить со своего двора, но даже входить в собственный дом и навсегда поселилась во времянке. Она прервала отношения со всеми родственниками, подругами, знакомыми, соседями и буквально ни с кем не общалась. Зейнап оделась во все черное и никого не пускала к себе, даже своих детей. Она делала всю домашнюю работу, но, как только появлялся кто-то посторонний, тут же скрывалась в своей времянке. Распоряжения детям она отдавала жестами, и они со временем научились хорошо их понимать. Даже когда скончались отец и мать Зейнап, она не вышла со двора, чтобы проводить их в лучший мир.
Вахап устроился на работу, мастером на кирпичный завод, купил велосипед и везде разъезжал на нем. Он мало с кем общался, но на все тризны и тои ходил. Много лет спустя, когда Вахап умер, Зейнап заперлась у себя, не участвовала в похоронах мужа и не вышла на заупокойную молитву. К тому времени сыновья женились, дочери вышли замуж и все эти браки, заключались с иногородними, так как местные не хотели родниться с их семьей – Зейнап не присутствовала на их свадьбах. Младший сын и дочери разъехались, Зейнап осталась жить в том же доме со старшим сыном, и никто так и не узнал, сколько она еще прожила, когда умерла, кто и где ее похоронил. Через многие-многие годы далеко не суеверные люди утверждали, что в домах, куда приходила беда, они до этого, в полночь, на их крышах видели женщину в черном, похожую на Зейнап, сидящую возле дымовой трубы…

Глава 10. Нурсулу
Этой женщине мы уделим больше внимания, так как она была, пожалуй, самой известной личностью того Туркестана, который все более покрывается тенью забвения и обрастает легендами, – звали ее Нурсулу, или Светоносной красавицей. В молодости она соответствовала своему имени, но житейские тяготы так основательно потрепали ее, что к тому периоду, о котором мы рассказываем, ее нельзя было назвать женщиной, входящей в старость со следами былой красоты. Муж ушел на войну и не вернулся, и она осталась одна с тремя детьми: двумя дочерьми и сыном. Похоронка пришла в сорок третьем году, когда ей было всего 30 лет, старшей дочери – десять, второй – шесть, а сыну – четыре года.
После того как муж ушел на фронт в сорок первом году, она сама тащила детей, но надежда, что муж вернется с фронта и ей станет легче, поддерживала ее. Первые два года после известия о смерти мужа ей оказывали помощь его родственники, но затем они стали исчезать один за другим, и Нурсулу надеяться было не на кого. Выживала она тем, что покупала молоко у колхозников, делала из него простоквашу и продавала ее. Она, как будто предвидя, что когда-нибудь торговля будет кормить ее, назвала вторую дочь Саудагуль, а сына – Саудабаем (сауда – торговля).
Злые языки называли ее сплетницей, но это был несправедливый навет. Это сейчас самые страшные сплетники – телевидение, интернет и газеты. Тогда первых двух не было, а третьи читали только интеллигенция и чиновники. Нурсулу выполняла важную социальную роль распространителя информации, и справлялась она со своей миссией виртуозно. Она не просто передавала обществу то, что увидела или услышала от других, но и тщательно обрабатывала сюжет, преподнесенный жизнью, лишнее выбрасывала, добавляла свое – и получалось настоящее художественное произведение устного жанра. Когда она рассказывала свои истории с самым серьезным видом, люди покатывались со смеху и торопились пересказать другим. Мгновенно объект ее внимания становился «героем» дня, на него показывали пальцем, и только о нем все говорили.
Жаль, что все это никем не записывалось, а ведь она могла остаться в памяти людей как Бирбал или Ходжа Насреддин. Ее языка боялись и старались ее не трогать, а если кто-то обижал Нурсулу, то кара была незамедлительной и всегда своеобразной. Мы к ней еще вернемся, а пока скажем, что она была соседкой семьи Рахыма и Рсалды, и это напомнило нам, что пора вспомнить об этой молодой парочке. Начнем с Рахыма.

Глава 11. Возмужание
В 1938 году его призвали в армию, в феврале 1940 года он участвовал в советско-финской войне, ползая по финским сугробам в лесах, но уже 12 марта война закончилась. В июне 1941 года, как раз накануне его демобилизации, началась советско-германская война, и он принял в ней участие, в январе 1942 года получил тяжелую контузию и ранение в левую руку, которая плохо двигалась (и только лет через семь восстановила свою работоспособность). И его списали.
Таким образом, провоевав немногим более полугода, он оказался участником двух войн. Особых подвигов он не совершал, выполнял приказы командиров и воевал, как все. Боевых наград в годы войны он не имел, так как во время его участия в них они были редкостью.
После войны он получил, как и многие другие участники, орден Отечественной войны II степени, медаль «За победу над Германией» и несколько военно-юбилейных наград. После госпиталя он решил не возвращаться в Актюбинск, а поехать в Алма-Ату, чтобы поступить в один из вузов. Поезд, в котором он ехал, на станции Туркестан сделал остановку на один час для устранения какой-то поломки.
Рахым вышел из поезда и, прогуливаясь перед вокзалом, на углу ближайшей улицы увидел табличку с надписью «Районный комитет комсомола». Он вошел туда. Комитет находился в трех небольших комнатах, одна из которых была кабинетом первого секретаря. Дверь была открыта, и за ней приземистый парень давал какие-то указания девушке, похоже, совмещавшей обязанности инструктора и секретарши. Когда девушка вышла, парень повернулся к нему и поинтересовался: «Что тебе нужно?». Рахым объяснил, что он просто так заглянул.
Тот пригласил его зайти в кабинет, и Рахым узнал, что он первый секретарь, зовут его Кенес Оспанов. Оспанов стал расспрашивать его и, узнав, что он едет с фронта после ранения и хорошо владеет русским языком, спросил: «Ты, конечно, комсомолец?» И после утвердительного кивка продолжил: «Послушай, у меня свободны две должности заведующих отделами, давай оставайся и принимайся за любую из них. Через несколько месяцев мой второй секретарь перейдет на другую работу, и если ты себя проявишь, то это место будет твоим».
Рахым ответил, что комсомольская работа его не привлекает. Оспанов сделал другое предложение: «Я знаю, что есть одна неплохая должность в райисполкоме. Если хочешь, я могу за тебя походатайствовать». Рахым сказал, что он собирается поступать в институт и не может устраиваться на постоянную работу. Тогда последовало еще одно предложение: «Парень, ты мне нравишься, знаешь, у нас тут недалеко есть детский дом, расположенный в райском месте – Кушате, там недалеко горы, рядом речка и роща, у детского дома хорошее хозяйство. Ты посмотри на себя, на кого ты похож: сущий скелет! Там будешь сыт, а обязанность заместителя директора по воспитательной работе, которую я предлагаю, совсем не обременительная. В конце концов, поработай месяца три – не понравится, уезжай и поступай в свой институт».
Это предложение устраивало Рахыма, действительно до вступительных экзаменов еще было время, можно было недолго поработать здесь, отъесться, подзаработать денег, а после этого уехать в Алма-Ату. И это же детдом! Почему бы не взглянуть на него с другой стороны. Рахым согласился, и, конечно, он тогда не знал, что тем самым навсегда связывает свою дальнейшую судьбу с Туркестаном.
Первый секретарь тут же написал записку, вручил ее ему, посадил его в свой тарантас и сказал кучеру, куда его надо отвезти. Часа через полтора Рахым туда доехал. Место оказалось действительно прелестным, но здание, в котором располагался детдом, было запущенным: окна разбиты, двери кое-как держались на петлях и кругом царил беспорядок.
Директор детдома, Берик Ашимханов, тучный человек среднего возраста, безразлично принял от него записку, прочитал ее, отвел Рахыма в небольшую комнату в здании и сказал: «Здесь ты будешь жить».
Штат детдома был явно раздут и состоял только из родственников директора, которые все приворовывали, поэтому дети были одеты как попало, а судя по их голодным глазам, и еда была не ахти. Рахыму, знакомому с жизнью детдома изнутри, не стоило труда во всем этом быстро разобраться. И уже через десять дней работы он зашел к директору и сказал, что детей плохо кормят, им не уделяют должного внимания и у них запущенный вид.
Естественно, Ашимханову это не понравилось, и он решил сразу же резко и жестко указать этому сопляку и чужаку на его место: «Эй, ты, послушай, не лезь не в свое дело, не то тут же выгоню с работы».
Ему казалось, что этих слов достаточно, чтобы его новый подчиненный понял, с кем имеет дело. Но тот, вместо того чтобы раз и навсегда заткнуться, вдруг резко вскинулся, глаза его засверкали от гнева, и он прокричал: «Да как вы смеете со мной так разговаривать?! Развели здесь бардак, семейственность, издеваетесь над детьми... Знаете, что с вами надо сделать?» И, выпалив эту тираду, Рахым выскочил из кабинета, громко хлопнув дверью.
Ошеломленный Ашимханов впал в тяжелое раздумье. Первой его мыслью было тут же выгнать с работы этого выскочку, но затем пришли другие мысли: а если этот мальчишка поднимет шум? А если его специально прислали, чтобы раскрыть его делишки? В военное время это грозило. Он боялся даже думать о том, чем это могло грозить. Всю ночь он не спал, терзаемый дурными предчувствиями.
На другой день он вызвал Рахыма к себе и осторожно взглянул на него: вдруг он все сказал сгоряча, а сегодня одумался и готов просить прощения. Но по его задиристому виду он понял, что тот и не думает отказываться от своих слов и дерзкого поведения. После этого Ашимханов стал деликатно «воспитывать» Рахыма, причем тон его постепенно скользил от наставительного к примирительному. Недели две шла эта тайная психологическая борьба, и к ее концу директор сдался. Постепенно все дела в детдоме стал решать Рахым: готовил копии приказов к увольнению одного за другим всех родственников директора, а тот их молча подписывал. Теперь, как только кто-то заходил в кабинет директора по какому-либо вопросу, тот тут же погружался в бумаги и говорил, что очень занят и поэтому пусть обращаются к его заму.
В главном здании и пристройках детдома начался ремонт, они стали цивилизованнее на вид, комнаты – чище, одежда воспитанников – опрятнее, а еда – вкуснее. Дети обрели веселый и здоровый вид. Как-то приехала представительная комиссия из областного центра и, увидев хорошее состояние детдома, вынесла благодарность директору за его образцовое руководство. А в областной газете появилась небольшая статья на эту тему. Ашимханов цвел от удовольствия, а Рахым только улыбался.
В детдоме учебные занятия не проводились, а в двух километрах, в поселке Кентау, была школа. Рахым через районо договорился, что эта школа примет к себе его воспитанников. Каждое утро, ровно в 8.15, по дороге недалеко от детдома из Туркестана в Кентау проезжала грузовая машина с высокими бортами, которая везла ежедневную почту с вокзала. Рахым уговорил шофера, чтобы он попутно довозил детей до школы в сопровождении одного из воспитателей.
После окончания занятий дети выходили на окраину Кентау, и редкие попутные машины и частые телеги с удовольствием подвозили детей до детдома. А в теплые и погожие дни, коих на юге большинство, дети веселой гурьбой шли пешком. За этими хлопотами мечта об институте, обучении в Алма-Ате была забыта, Рахым полностью погрузился в разрешение бесконечных проблем детдома. Вскоре все в округе уже знали, что именно заместитель директора решает почти все вопросы, и обращались к нему с различными просьбами.
Однажды к нему пришел высокий, худой и бледный человек и спросил, не найдется ли у него какой-нибудь работы полегче, так как после ранения он не может выполнять тяжелую. У детдома было небольшое стадо овец, коз и коров, но оно никак не прирастало, животные были тощие, а коровы давали лишь по литру молока в день, которого едва хватало на кашу для малолетних. Ашимханов с Рахымом уже подумывали о том, не пустить ли их под нож.
Рахым предложил тощему гиганту пасти это стадо, и тот согласился. Это был Торебек. Он сразу же принялся ухаживать за стадом, увидев его старания, Рахым уговорил Ашимханова совершить рейд по ближайшим колхозам, чтобы они выделили детдому животных, кто сколько сможет. Те помогли, и стадо возросло. Усилиями Торебека животные стали набирать вес и хорошо плодиться, уже через год детдом имел в своем рационе значительную часть своего мяса, масла и молока. Да и сам Торебек в этом благостном месте, выполняя работу по душе, почувствовал себя лучше. В холодное время года он снимал для своей семьи полдома или даже небольшой дом в маленьком селении, а с начала апреля до середины ноября ставил юрту на берегу речки возле рощицы. Торебек периодически приглашал Рахыма в гости в свою юрту, и тот стал изредка бывать у него. Пастух относился к Рахыму как к сыну, а вся его семья – как к почетному гостю. Хозяин сажал его на тор возле себя, вел ласковые разговоры с ним.
За другими разговорами мы недосказали, как же сложилась семейная жизнь у Торебека и Назипы. Они с годами полюбили друг друга. Назипа вырастила пятерых детей: старшая и младшая – дочери, трое средних – сыновья.
Старшей дочери мы уделим свое внимание по причине, которая станет яснее позже. Она была чернявой и хрупкой, с нетипичными для казашки огромными черными глазами, полными грусти. Казалось, когда мать носила ее, вся ее печаль сконцентрировалась в ней. Став девушкой, она не искала себе подруг и не ходила на скромные, но шумные вечеринки военных лет, на которые то там, то тут собиралась молодежь со всей округи.
Когда в их юрте стал появляться Рахым, она все время избегала его, не зная, как общаться со столь важным человеком. Рахым обратил на нее внимание, а так как наивный и непосредственный молодой человек не умел скрывать своих чувств, то вскоре родители Рсалды это заметили и стали обсуждать между собой его позывы.
Торебеку Рахым нравился, да и Назипе он приглянулся, и они пришли к единому мнению, что этот парень подойдет их дочери. После этого мать поговорила с Рсалды и объяснила, что ей не стоит избегать Рахыма.
Дочь испугалась и не хотела даже слышать об этом даже от любимой матери, а Рахым не знал, как к ней подступиться. Тогда Назипа пригласила к себе лукавую тетушку, славившуюся умением сводить молодых людей, и уже через полгода Рахым и Рсалды нашли согласие и решили вместе идти по жизни.

Глава 12. Укрощение
Рахым женился на Рсалды в 1944 году, никакой особой свадьбы не было. В детдоме жених устроил небольшой стол для воспитателей и персонала, а Торебек зарезал овцу и пригласил нескольких соседей. Вначале молодожены жили в комнате у Рахыма, но с окончанием войны детдом расформировали, детей передали в детдом в Туркестане, а на его месте создали пионерский лагерь со своим начальством. Рахыму пришлось искать не только новое жилье, но и другую работу. Он начал с жилья. Снял в аренду у одной вдовы полдома на Станции, цена была божеская, да и вдова хотя и была говорливая, но в дела молодых не вмешивалась и всячески старалась помочь им.
Рахым был уверен, что с работой не будет особых проблем, люди с русской грамотой были нужны везде. Первый визит он, как и следовало ожидать, совершил в привычный районный детский дом. Там директор его любезно принял и сказал, что человеку с профессиональным опытом работы и грамотностью он, конечно, найдет подходящую работу, если даже ему придется кого-нибудь передвинуть. И попросил его зайти завтра. На другой день, когда пришел Рахым, директор был еще любезнее, но сказал, что сейчас при всем его старании никак не получается что-либо для него подобрать, но вот через полгода появится очень хорошая вакансия, и поэтому ему лучше прийти тогда.
Рахым поблагодарил его, но сказал, что так долго он не может ждать, и пошел в ремесленное училище. История повторилась: любезная встреча и еще более любезные проводы. Далее он обошел еще ряд организаций, но везде ждало то же самое. Рахым не хотел идти к Кенесу Оспанову, ставшему к тому времени секретарем райкома, но выхода не было. Он пришел в его приемную в райкоме, Оспанов тут же его принял, обнял и спросил, как идут его дела.
Узнав про трудности с поиском работы и про то, как встречали и как выпроваживали Рахыма, Оспанов понимающе улыбнулся и сказал:
– Это результат твоей чрезмерной самостоятельности, ты на будущее умерь свой пыл и научись не высовываться перед начальниками. Я не знаю, как там у вас, северян, но у нас, южан, это не любят. Усвой этот урок, чтобы в последующем у тебя не было проблем. А твой вопрос мы сейчас же решим. Ты опять хочешь устроиться в детдом?
– Нет, уже не хочу. И вообще не хочу идти туда, куда я уже обращался.
– Послушай, умерь свою строптивость, научись считаться с обстоятельствами. У нас не так уж много мест, куда тебя можно пристроить.
Посмотрев на нахохлившегося Рахыма, он примирительно сказал:
– А чем бы ты еще хотел заняться?
– Может быть, бухгалтерией? Я окончил соответствующие курсы.
Секретарь снял трубку и позвонил заведующему орготделом райкома.
– Где у нас есть свободная должность бухгалтера?
Тот ответил, что сейчас узнает и через пятнадцать минут сообщит. Через пятнадцать минут он сам зашел в кабинет секретаря и сообщил, что есть только две свободные должности: первая в одной из тех организаций, где Рахым уже был, а вторая в районном отделении Госстраха. Секретарь райкома поблагодарил его и, когда тот вышел, сказал Рахыму: «Ну, от первой ты уже отказался, а на вторую пойдешь?». Рахым понятия не имел, что такое Госстрах, но звучало солидно, поэтому он ответил: «Пойду». Оспанов тут же поднял трубку и позвонил. Ему ответили, он уделил минуты две традиционным любезностям и сказал:
– Я нашел для тебя хорошего, грамотного парня-бухгалтера. Принимай его.
На том конце провода, похоже, пытались выяснить, о ком идет речь, но секретарь не стал называть фамилию Рахыма и сказал:
– Я его хорошо знаю и отвечаю за него.
Там что-то еще попытались сказать, но секретарь отрезал:
– Я тебе сказал, что он грамотный специалист, поэтому сейчас же принимай его на работу. А представится тебе он сам уже через двадцать минут.
Так Рахым стал бухгалтером. В это время его жена была уже в положении. Жериком (жерiк, жерiгi – прихоть) Рсалды стала соленая сушеная рыба, благо для ее добычи не требовалось героических поступков. Она ела рыбу в больших количествах, а затем пила воду ведрами и не могла напиться. Живот ее раздувался как барабан. Назипа ей говорила: «Послушай, перестань есть эту чертову рыбу и пить в таких количествах воду. Того и гляди, у тебя лопнет живот». Но Рсалды ничего не могла с собой поделать, как только у нее чуть спадал живот, она начинала есть соленую рыбу и тут же пить воду. Назипа не знала, что делать, и однажды позвала к себе всех известных в городе и его ближайших окрестностях толкователей жерика как женского, так и мужского пола и попросила объяснить ей, что за плод носит в себе ее дочь. Все прорицатели молчали, не зная, что ответить: в их практике такого не встречалось. В отчаянии Назипа сказала: «Вероятно, она носит в себе либо верблюда, либо какую-нибудь чудо-рыбу!» Но нормальный размер живота Рсалды не подтверждал эти гипотезы.
После этого Назипа сказала Торебеку: «Послушай, может, твоя дочь чем-то больна, покажи ее святому старику». Старец был смотрителем мавзолея Ходжи Ахмеда Ясави и славился как лекарь и мудрец. Торебек привел дочь к нему, в его келью у мавзолея, и рассказал о проблеме дочери. Старец попросил Рсалды пройтись перед ним несколько раз, послушал ее пульс, посмотрел язык и жестом руки велел ей выйти. И, не обращая внимания на Торебека, стал бормотать какие-то странные слова: «Дщерь рождена в печали, и знание рождает печаль. Печаль в печали стремится к истине и порождает жажду». Затем старец, как бы очнувшись, сказал Торебеку: «Дочь твоя здорова. Иди, да поможет Аллах Всемогущий твоей дочери и твоему будущему внуку!» Торебек из этих слов понял только одно – что дочь его здорова, об этом он сказал жене, и она успокоилась.
Через полгода у Рахыма родился первенец, а у Торебека – первый внук, «матерью пуповины» которого стала говорливая хозяйка. Так казахи называют ту, кто разрезает пуповину младенца, и считают, что при этом она мистическим образом «награждает» его своим характером. Мальчика нарекли Сержаном («вольнолюбивой душой»), чересчур обязывающим именем в этом сложном мире. Услышав о появлении ребенка в семье Рахыма, Оспанов пробил ему небольшой коммунальный домик недалеко от его работы, и они переехали в город.
В дальнейшем Рахым, за исключением двух неудачных попыток в других сферах, работал в должности бухгалтера и не выезжал из Туркестана. А Оспанов неуклонно шел вверх по партийной лестнице: вначале стал первым секретарем соседнего района, затем секретарем обкома партии в Шымкенте, оттуда пошел на заведующего одним из важных отделов ЦК Компартии Казахстана.
Оспанов, в отличие от многих партийных функционеров, не слишком озабоченных делами «тех, внизу», как- то чувствовал свою ответственность за судьбу Рахыма: все-таки из-за него он не поступил в институт – и не раз говорил Рахыму: «Послушай, подумай о своем будущем, вступай в партию, поступи на заочное отделение какого-нибудь вуза, и я помогу тебе сделать неплохую карьеру», но Рахым деликатно отказывался. Может быть, из-за этой его скромности при независимом поведении Оспанов всегда, при любой своей должности, принимал Рахыма по его просьбе и помогал решать его проблемы, впрочем, не очень обременительные.

(Продолжение следует)