• Исторические страницы
• 30 Сентября, 2021

МИФ О НЕПРЕРЫВНОСТИ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

Бахытжан АУЕЛЬБЕКОВ, 
обозреватель
 

Весьма важным для понимания течения исторических процессов, в том числе и современных, является осмысление того, какое влияние оказали монгольские походы XIII века на формирование современной России и не только на нее. 

Мы говорили о том, что нашествие славян, предков современных русских, на территорию сегодняшней Центральной России началось вследствие закрытия пути «из варяг в греки» и вызванного этим обстоятельством экономической катастрофы, постигшей Киевскую Русь. Ее экономическая ниша резко сузилась, и избыточное население стало перемещаться на северо-восток. Причем перемещение это было не мирным (эту территорию населяли автохтонные угро-финские и другие народы, отнюдь не славянской языковой группы) и далеко не всегда добровольным.

Для дореволюционной российской историографии было важно создать миф о непрерывности российской истории, которая будто бы развивалась по восходящей со времен Рюрика и Киевской Руси вплоть до начала правления дома Романовых и далее. Тем самым «теоретически» обосновывалось легитимность самодержавия и самой империи. Советская историография, не в последнюю очередь по политическим мотивам, унаследовала от царской эту искусственную концепцию; она до сих пор является господствующей, хотя имеет не очень большое отношение к реальности. На самом деле Киевская и Московская Русь – это два разных политических и экономических образования: вторая политически имеет к первой отношение не больше, чем Америка к Британии, а экономически – даже еще меньше. Все это, в общем-то, хорошо известные факты, но они упорно игнорируются, потому как рушат всю конструкцию непрерывной линии развития российской государственности. Не было непрерывности. У Московской Руси была собственная история.
«Мы, люди ХХ в., так привыкли к эволюционной теории, что дискретность (разрывность) исторических процессов нами не воспринимается. В наше время кажется, что русские происходят если не прямо от питекантропов, то как минимум от скифов, конечно пахарей, а древние русичи XII в. совсем свои, вроде двоюродных дедов… В этом уверены все обыватели, многие ученые и даже писатели, кроме А. К. Толстого, показавшего в своих балладах глубину различия между Древней, Киевской и Московской Русью… Только в ХХ в. эта концепция подвергнута критике» (Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая Степь. Кн. 2).
Открытие в IX веке пути «и варяг в греки» вызвало к жизни Киевскую Русь, а его закрытие в XI веке привело ее к экономической катастрофе и политическому краху («каждый да держит отчину свою»). Экономика, изолированная от внешнеэкономических связей и при ничтожной емкости внутреннего рынка, стала стремительно деградировать, и на Руси на двести с лишним лет воцарился так называемый «безмонетный период» – денежное обращение свернулось, соответственно Русь возвратилась к натуральному обмену и использованию суррогата монет – серебряных слитков-гривен или различных иных заменителей денег. Монеты, главным образом арабские, постепенно исчезли из обращения, поглощенные гривнами, для которых они были сырьем. Гривны имели разные вес и форму. Наиболее распространенными на юго-западных русских землях с XI в. по 40-е гг. XIII в. были киевские гривны, имевшие шестиугольную форму и вес 140–160 г. С середины XIII в. до конца XIV в. их сменили новгородские гривны – длинные серебряные бруски весом 200–204 г., которые в XII–XIII вв. были платежной единицей северо-русских земель. Промежуточное место между новгородскими и киевскими гривнами занимали черниговские гривны, близкие по форме к киевским, а по весу – к новгородским. Слитки-гривны не имели широкого применения в обращении, потому что они представляли слишком большую ценность. Они были в основном средством накопления сокровищ или использовались знатью для крупных платежей. В мелких платежах вместо монеты использовались мех, иногда стеклянные браслеты, бусы, пряслица, стандартизированные ожерельица и даже раковины каури. Купля-продажа осуществлялась также путем непосредственного обмена одного товара на другой. Все это наглядное свидетельство деградации экономики и ее тяжелого упадка.
 Окончание безмонетного периода связано с постепенным восстановлением торговых связей (как внутренних, так и внешних), с началом распространения на Руси джучидских монет (серебряных дирхемов и медных пул Золотой Орды). Главные монетные дворы Золотой Орды располагались в Крыму, в столичном городе Сарай и Булгаре. Серебряная монета называлась «данг» (отсюда и слово «деньги»), медная – «пуло» (оба названия персидского происхождения). На одной стороне монет писались имя хана, его титул, почетные прибавки к имени и благопожелание. На другой – преимущественно название улуса, где была отчеканена монета и дата выпуска. 
Ну а позже, экономически окрепнув, древнерусские княжества стали чеканить и собственные монеты. Впрочем, тогда они были скорее «допечатками» к ордынским монетам. Так, на первых монетах Дмитрия Донского и его сына Василия на лицевой стороне помещали изображения воинов и слова: «Печать великого князя». На обратной – имя хана Тохтамыша и титул «Султан». Сохранять все эти атрибуты было выгодно из-за «авторитетности» денежной единицы Золотой Орды. Денежное обращение в ней было хорошо налажено, ордынский данг имел хождение во многих пограничных с Ордой государствах, а также использовался в международных расчетах, потому что был из хорошего серебра. Отсюда и множество подражаний ему среди русских монет. Данг был популярным и качественным образцом, на который ориентировались русские монетные мастера. Первые русско-татарские монеты содержали грамотно нанесенные арабские надписи. По мнению российских исследователей, это говорит о том, что в чеканке принимали участие и ордынские мастера. На рубеже XIV и XV веков монетный чекан появляется во всех важнейших русских княжествах и республиках.
Иначе говоря, так называемое «монголо-татарское нашествие» привело не к разорению Руси, а к ее экономическому возрождению и возвращению в мировую экономику. Что, собственно, и имело отдаленным последствием создание современной России. Не будь стремительного похода Батыя, судьба Руси наверняка была бы печальной, – ее разорвали бы на куски бесконечные внутренние конфликты (вызванные упадком экономики и как следствие нехваткой ресурсов для функционирования княжеств) и внешние силы, и скорее всего, Россия попросту не состоялась бы. Подключение северо-восточных княжеств Руси к экономической и политической системе Золотой Орды и стало тем решающим фактором, который в будущем привел к созданию Московской Руси, а столетия спустя имел следствием и еще более масштабные результаты.
Вообще же по поводу денежной системы домонгольской Руси можно сказать следующее.
Если мы откроем научную литературу, то увидим, что первые монеты, которые начал чеканить на Руси князь Владимир I и продолжили его сыновья Святополк Окаянный и Ярослав Мудрый, назывались «сребреники» и «златники». Однако ни в одном историческом источнике (летописях, берестяных грамотах, правовых актах) эти слова не встречаются. На самом деле, историческая наука до сих пор не знает, как называли первые древнерусские монеты люди того времени. И когда впервые в XIX веке в России нашли клады и курганы с невиданными доселе и неизвестными ученым серебряными и золотыми монетами, им придумали соответствующие названия – золотые назвали златниками, серебряные – сребрениками. Почему? Термин «златник» был взят из текста договора 912 г. между Русью и Византией. Вот историки и окрестили найденные золотые монеты «златниками», поскольку подлинное название этих монет им установить не удалось. Ну а по созвучию придумали и «сребреники». На самом деле, что означают упомянутые в договоре 912 года «златники», никто не знает и, видимо, уже никогда не узнает. 
Точкой отсчета, положившей начало научному изучению монет древнерусской чеканки, стал клад, найденный крестьянином, пахавшим поле неподалеку от города Нежина весной 1852 года. Неожиданно плуг выпахал горшок, в котором находилось около двух сотен непонятных потемневших от времени кружков. Наивный крестьянин отнес горшок с «кружками» местному писарю, который, поняв, что это не что иное, как серебряные монеты, начал их распродавать. Монеты так бы и разошлись по рукам, если бы о ситуации случайно не узнал профессор из Нежина Михаил Тулов. Ему удалось раздобыть несколько монет, которые он незамедлительно отправил киевскому профессору истории Волошинскому. Тот определил, что монеты чеканены в правление князей Владимира Святославича и Ярослава Мудрого. В итоге, стараниями неравнодушных людей удалось сохранить для науки около 150 монет. Фактически, на сегодняшний день, это почти половина всех известных подлинных сребреников.
На сегодняшний день известно около 350 сребреников и всего 11 златников. На фоне сотен тысяч арабских дирхемов и западноевропейских денариев, найденных на территории Руси в кладах, курганах, при археологических раскопках и случайных находках, это число ничтожно мало. Соответственно, играть какой-либо существенной роли в товарно-денежных отношениях эти монеты не могли. Они были декларацией политического суверенитета Древнерусского государства на рубеже X–XI веков. Чеканка златников была своего рода политическим заявлением Древнерусского государства о своей независимости и значимости. А денежное обращение в государстве обеспечивалось за счет иностранных монет, к примеру, арабских или византийских.
Ничего необычного в этом нет. Хазарский каганат, например, был богатым государством, но собственной монеты тоже не печатал, поскольку основой его экономики была транзитная торговля и взимание пошлин с караванов, проходивших через его территорию. Поэтому Хазария в чеканке собственной монеты и не нуждалась, используя арабские дирхемы, которых у нее было в изобилии. Точно так же и экономика Киевской Руси базировалась на обслуживании пути «из варяг в греки» и в собственной монете тоже не нуждалась. (Некоторые историки вообще считают, что упомянутые «златники» были вовсе даже не оборотной монетой, а чем-то вроде медалей, выдаваемых за заслуги; но это вопрос темный).
Удивляет другое. Почему-то российским исследователям наступление безмонетного периода на Руси представляется чем-то необъяснимым. Так, основоположник советской научной нумизматической школы и ведущий специалист по русской нумизматике Иван Георгиевич Спасский (1904–1990) пишет: «Этот период представляет очень странное, необычное явление в истории русского денежного обращения» (Спасский И. Г. Русская монетная система: Историко-нумизматический очерк. М., 1957). Заведующий отделом нумизматики Государственного Эрмитажа Всеволод Михайлович Потин (1918 –2005) отмечает: «В.Л. Янин датирует «отказ» русского денежного обращения от монеты на юге России началом XI века. Таким образом, эпоха первой русской чеканки монет сужается практически до одного века, а именно, десятого века. Затем на Руси наступает мертвая «безмонетная тишина» (Потин В. М. Монеты. Клады. Коллекции: Очерки нумизматики. СПб.: Искусство-СПБ, 1992.)
На самом деле ничего «странного и необычного» в наступлении безмонетного периода нет. Киевская Русь возникла и поднялась на пути «из варяг в греки». Когда Путь закрылся, она рухнула и оказалась изолированной от международной торговли; вследствие этого началась натурализация хозяйства, произошел коллапс денежной экономики. После открытия Монгольского пути началось возрождение экономики Руси (уже не Киевской Руси, а Московской), соответственно, возродилась и денежная экономика. Взаимосвязь этих событий совершенно очевидна. Однако инерция мифа о некоем «монголо-татарском иге», которое все порушило и разнесло в мелкие дребезги столь сильна, что российские историки до сих пор теряются в догадках: в чем причина наступления безмонетного периода? А ответ-то лежит на поверхности, его и искать не надо – достаточно просто отказаться от замшелых исторических догм.
…Для понимания ситуации, сложившейся на Руси в монгольский период, важное значение имеет изучение таких артефактов, как древнерусские берестяные грамоты. Берестяные грамоты – это письменные символы на кусках березовой коры. Берестяная кора для записей использовалась еще в Древнем Риме, в Индии, Тибете, Монголии, Северной Европе и на территории Северной Америки. Шведы и немцы использовали бересту для письма в XV веке и позже. В Таллинне найдена берестяная рукопись на немецком языке 1570 года. В России до наших дней сохранилось много (правда, довольно поздних) документов и даже целых книг (в основном старообрядческих), написанных на расслоенной бересте. Местом открытия древнерусских берестяных грамот стал Великий Новгород. Сохранению этих древних находок в новгородской земле способствовали благоприятные природные условия и особенности местной почвы. 
В 1930-е годы в Великом Новгороде велись археологические раскопки, экспедицию возглавлял А. В. Арциховский. Тогда были найдены первые обрезные листы березовой коры и инструменты для письма. Более серьезных открытий в тот период сделать не удалось, так как началась война. Работы продолжились в конце 40-х годов XX века. 26 июля 1951 года на одном из раскопов была найдена берестяная грамота № 1. В ней содержался перечень феодальных повинностей в пользу трех жителей города. Эта грамота подтвердила гипотезу историков о возможности подобных находок. В том же году археологи нашли еще девять берестяных документов. Впоследствии открытия берестяных грамот стали обычным явлением. На конец 2017 года общее количество найденных грамот распределялось следующим образом: Великий Новгород – 1102 грамоты и 1 берестяная грамота-иконка; Старая Русса – 48; Торжок – 19; Смоленск – 16; Псков – 8; Тверь – 5; Москва – 4; Звенигород Галицкий (Украина) – 3; Мстиславль (Белоруссия) – 2; Витебск (Белоруссия) – 1; Старая Рязань – 1; Вологда – 1. 
Обнаруженные археологами грамоты – это не сложенные в архивах документы, а те, что были выброшены в связи с ненадобностью и случайно сохранившиеся в земле. При написании грамот очень редко использовались чернила, так как они были очень нестойкие, и авторы просто выцарапывали на бересте буквы, которые хорошо читались. В большинстве своем грамоты лаконичны и прагматичны. В них сосредоточена только важная информация, а все, что и так известно адресату, не упоминается. Береста всегда считалась непрочной и непрестижной в качестве материала для письма, но из-за дешевизны и простоты получения она использовалась на Руси без малого 5 веков. Бересту применяли люди всех сословий для личных записок и в домашнем обиходе. Для начертания официальных документов, указов и важных писем брали пергамент.
Время создания и написания грамот устанавливается при помощи датировки залегания археологических слоев почвы, из которых изымается находка, и на основании дендрохронологического анализа бересты. Кроме этого, в некоторых документах указаны имена и фамилии адресатов писем. При проведении двух независимых экспертиз и сопоставлении полученных данных временные промежутки создания грамот были сокращены до 30–40  лет.
Отличительной чертой берестяных грамот является их независимое происхождение. Официальные тексты всегда подгонялись под нужды «политического момента». В них обычно писалось не столько то, что имело место быть, сколько то, что следует писать по мнению начальства. Берестяные грамоты этого недостатка лишены. Они предназначались для личного пользования, поэтому в них отражались обычные нужды и интересы людей той эпохи, безо всякой оглядки на цензуру. Все ото делает их бесценным материалом, позволяющим понять, как жили люди в те времена, что их волновало и заботило. 
Академик А. А. Зализняк пишет:
«Берестяные грамоты… это записки, касающиеся ровно той части древней жизни, которая всегда скрывалась официальной литературой, всегда считалась недостойной фиксации. Это простейшие записки внутри семьи или от хозяина дома к домочадцам, или к зависящим от него людям, которые живут на его усадьбе, или ремесленникам, которым он заказывает изготовить какие-то предметы или что-то продать, что-то купить. Кроме того, это обстоятельства семейной жизни, отношения между людьми, ссоры, угрозы, судебные дела и т. д. – все то, что занимало людей на уровне ежедневного существования, а не на уровне официально-праздничного бытия».
Выдающуюся роль в изучении древнерусских берестяных грамот сыграл руководитель Новгородской археологической экспедиции (1962–2020), заведующий кафедрой археологии МГУ (1978–2016) академик Валентин Лаврентьевич Янин (1929–2020). И именно В. И. Янин, посвятивший всю жизнь изучению берестяных грамот, отмечает весьма любопытное обстоятельство. 
О. Ю. и Е. О. Кубякины пишут:
«Валентин Лаврентьевич Янин, бесспорно, выдающийся отечественный археолог… Благодаря его самоотверженному (не побоимся этого слова) труду, мы можем сегодня узнать о берестяных грамотах практически все. Имя Валентина Янина золотыми буквами вписано в книгу отечественной археологии… Именно Валентин Лаврентьевич сам обращает внимание на то, что в период якобы начавшегося «избиения Руси монголами», грамотность населения не только не падает, а наоборот, продолжает расти: «Из 394 грамот, найденных на Неревском раскопе в условиях, позволяющих точно определить время их написания, в слоях XI века найдено 7 грамот, в слоях XII века их оказалось 50, в XIII веке в земле брошено 99 грамот, в XIV веке – 164».
В. Янин показывает, что количество найденных берестяных грамот растет век от века. Если уж на небольшой площади раскопа их содержится такое количество, то по площади населенного пункта их лежат тысячи и тысячи. Понятно, что ради грамот никто не будет сегодня сносить кварталы и выселять жителей.
В. Янин отмечает продолжающийся рост грамотности населения в условиях «монголо-татарского ига» и даже удивляется, ведь это полностью противоречит здравому смыслу. Естественно, о каком повышении грамотности может идти речь, когда население нещадно уничтожается, уводится в плен, облагается неимоверными налогами. В таких условиях речь можно вести только о выживании. Никому в голову не придет заниматься в такое время просвещением. Однако факт налицо».
Действительно, факт налицо. Однако…
«Вместо того чтобы скрупулезно разбираться в столь вопиющих противоречиях, уважаемый Валентин Лаврентьевич игнорирует факты и просто повторяет версию, на которую историков натаскивают со студенческой скамьи. Янин «подтаскивает» (уж простите, Валентин Лаврентьевич) «расцвет боярской республики» под поголовное повышение грамотности, вместо того чтобы усомниться в реальном существовании самих «монгольских ужасов». При этом не замечает, что «расцветом боярской республики» он полностью подтачивает академическую версию о «невиданном разорении» (Кубякин О. Ю., Кубякин Е. О. Демонтаж. М.: АСТ, 2011).
Внесем поправку. В. Л. Янин полагает, что в период «монголо-татарского ига» на Руси наблюдается рост уровня грамотности. На самом деле растет не уровень грамотности, а объем корреспонденции. Но какой именно корреспонденции?
«Главная тема, которой посвящено подавляющее большинство берестяных текстов, – это… деньги. Деньги в разных формах их применения – при уплате долга, при покупке, уплате штрафа и продаже собственности… Одна грамота за другой знакомят нас с монотонными расчетами: на таком-то взять такую-то сумму, тот-то столько должен. Суммы крупные и мелкие, денежные единицы в разных комбинациях… написанные цифрами и написанные словами. О деньгах написано буквально в каждом послании» («Демонтаж»).
Как видим, растет не просто объем переписки, растет объем именно коммерческой переписки. Что неудивительно. С воцарением «монголо-татарского ига» Русь снова оказалась включенной в мировую экономическую систему, оказалась вновь вовлеченной в международную торговлю. Начался бурный экономический подъем, возникла потребность в деньгах, безмонетный период, продолжавшийся более двухсот лет и связанный с ним экономический упадок, остался позади, денежная экономика возродилась. Отсюда и стремительный рост объема коммерческой корреспонденции.
Приведем любопытный пример. Вот Новгородская грамота № 420. 60-е годы XIII века. Ильинский раскоп.
«От Панка къ Захарьи и ко Огафону. Продал сорок бобров Миляте за десять гривен серьбра. Олна же взьмь серьбро (так что взяв серебро), то даи бобры (дай еще бобров), а даи серьбро Захарьи (а серебро надо отдать Захарьи)»
Из этой грамоты мы имеем возможность узнать стоимость шкуры бобра во второй половине XIII века (после похода Батыя). Новгородская гривна – это примерно 200 г. серебра. 10 гривен за 40 шкур – два килограмма. Мы можем предположить, что поскольку в то время экология была на приличном уровне и все кишело живностью, то одна артель охотников за сезон (наиболее качественная шкура бывает только определенный период года) легко могла заготовить, скажем, 1000 шкур бобра. А это по расценкам того времени, как следует из грамоты, ни много, ни мало – полтонны серебра! Всего лишь за тысячу бобровых шкур. И это только «на выходе», в местах, где продукт заготавливался. Каких баснословных денег стоили эти шкуры в восточных странах, мы даже предположить не решаемся. А ведь были еще и куницы, выдры, горностаи, песцы, соболь…
«Арабы приобщились к торговле мехами сравнительно поздно, лишь после 922 года, когда булгарский правитель Алмуш объявил о своем желании принять ислам. По его просьбе багдадский халиф Мукадир, отличавшийся фанатичной религиозностью, срочно направил в Булгар свою миссию, признанную способствовать скорейшему распространению ислама в стране. С той поры дипломатические и торговые связи арабов с волжскими булгарами приобретают упорядоченный и регулярный характер, и постепенно более опытные и предприимчивые арабские купцы прибирают к своим рукам всю торговлю пушниной в Булгаре.
Поначалу чердынцы не допускали булгарских торговых агентов в богатый пушниной бассейн Печоры… Стараясь не допустить проникновения арабов на Крайний Север, они умышленно распространяли всякие небылицы о диких и кровожадных северных охотниках, которые безжалостно убивают любого чужестранца, пытающегося проникнуть в Страну Мрака. Запугать легковерных арабских купцов… было не так уж и трудно. И все-таки наиболее смелые преодолевали страх и, заранее закупив собак и все необходимое для обоза, ступали навстречу неизвестности во мрак и стужу длинной полярной ночи» (Тимофеев И.В. Ибн Баттута. М.: Мол. гвардия, 1983.).
Ну а после похода Батыя к международной торговле пушниной подключилась и нарождающаяся Московская Русь. В результате русские купцы вдруг оказались даже в таких странах, про которые раньше и не слыхали.
«На торгового гостя Василия, прошедшего через Египет и Сирию… Каир произвел ошеломляющее впечатление. «Египет град вельми велик, – сообщал Василий, – а в нем четырнадцать тысящь улиц… да и в иных улицах до 18 тысящь дворов, да во всякой улице по торгу по великому…» Такие цифры казались фантастическими не только русским. Большинство европейских путешественников отмечали, что своими размерами и численностью населения средневековый Каир превосходил все крупные западные столицы. Итальянец Фрескобальди, побывавший в Каире в 1384 году, писал, что огромный город не мог вместить всех желающих жить в нем, и каждую ночь до ста тысяч человек искали пристанища за городскими стенами.
Многоэтажные дома и сегодня составляют прерогативу крупных городов, а в средневековом Каире они не были редкостью. «Если поглядеть издали на город Миср, то кажется, что это гора, – писал в «Сафар-намэ» великий персидский писатель Насир-и-Хусрау. – Там есть дома в четырнадцать этажей друг над другом, есть здания и в семь этажей….» Две вещи особенно поражали воображение иностранцев: размах торгово-ремесленной жизни и четкая организация коммунальных служб» («Ибн Баттута»).
В общем, одним из следствий развития всемирно-исторических процессов, инициированных деятельностью Чингисхана и ускоренными продолжателями его дела, стал экономический расцвет и возрождение Руси, только уже не Киевской, а Московской. Тем не менее ортодоксальная историческая версия упрямо держится за миф о некоем всемирном погроме, бессмысленном и беспощадном, который якобы устроили монголы и парадоксальным образом игнорирует очевидные (и хорошо известные!) факты, полностью опровергающие эту самую версию. В России одним из аргументов в ее пользу служит указание на то, что после похода Батыя на Руси пришли в упадок некоторые виды ремесел и на два века угасло белокаменное строительство.
На самом деле все это легко объяснимо. После закрытия пути «из варяг в греки» Русь оказалась изолированной от международной торговли и вынуждена была развивать собственное производство. В наше время это называется «импортозамещение». Ну а после похода Батыя и подключения Руси к Монгольскому пути необходимость в ряде ремесел просто отпала, поскольку их продукцию выгоднее было заместить более дешевым импортом. Только и всего.
Что же касается белокаменного строительства, то еще в 2008 году российский археолог Константин Шурыгин опубликовал цикл статей «Белые башни», где основательно разобрал этот вопрос. Оказывается, данные археологии показали, что после похода Батыя на Руси не только не наблюдался упадок белокаменного строительства, а наоборот, происходил его бурный подъем. Но – в малых формах. Почему? А на Руси просто не было специалистов, которые могли бы заниматься крупномасштабным каменным строительством. В домонгольский период крупные каменные сооружения возводили византийские зодчие. Но после закрытия пути «из варяг в греки» и социально-политических катаклизмов, охвативших средиземноморский регион связи, связи между Русью и Византией прервались. А своих специалистов не было.
«Между волшебными владимирскими соборами XII века и монументальными московскими соборами XV века лежит темная многовековая пропасть, по общему мнению, связанная с татарским игом. Не всегда сходясь в оценке временного периода, исследователи до недавнего времени сходились в одном – в период татарского ига всякие строительные работы на Руси прекратились. Современный историк-медиевист Д. Песков тем не менее перечисляет целый ряд каменных сооружений, возведенных сразу после татарского вторжения – в 1239–1300-х годах. Однако откуда на домонгольской Руси появились свои архитекторы, свое строительное мастерство и почему оно разом исчезло? 
Странно то, что в домонгольский период из камня строились только крупные соборы. Ни каменных палат, ни каменных крепостей, ни даже каменных домов или сараев не сооружалось. На Руси не было никакого опыта строительства даже каменных заборов. Поэтому сложно представить, как это – бац! – и на пустом месте без всяких предисловий вдруг появлялся огромный каменный храм со сводами… Впрочем, при более внимательном рассмотрении выясняется, что строительный всплеск Киевской Руси проводился все же силами наемных византийских архитекторов. Киевские князья выписывали из Константинополя как мастеров, под руководством которых создавались киевские храмы, так и целые строительные бригады» 
(К. Шурыгин. «Белые башни»).
«Строительный ренессанс XV-го века также не обошелся без иностранных специалистов. Надежда на то, что своими силами, без чертежей и сопромата, можно возводить большие каменные постройки, рухнула в 1474 году вместе с Успенским собором. Новый кафедральный митрополичий собор, два года возводимый под руководством русских зодчих Ивана Кривцова и Мышкина, обвалился из-за технических просчетов. Как образец для строительства брался владимирский Успенский собор, тщательные обмеры которого были ими проведены. Московский собор должен был значительно превосходить по размерам владимирский. Ошибка была, в частности в том, что строительные сооружения – увы! – нельзя линейно масштабировать. При увеличении размера здания нагрузки возрастают где-то в квадрате, а где-то в кубе. Поэтому требуется полный пересчет всех прочностных характеристик строения, а часто – новое инженерное решение. Собственного опыта каменного строительства на Руси оказалось явно недостаточно.
Для строительства главного православного собора страны, будущего места коронации всех русских царей, пришлось приглашать католика и иностранца – Аристотеля Фьораванти… Остатки стен, возведенных русскими мастерами, были признаны полностью непригодными и были снесены тараном. Итальянского архитектора отвезли во Владимир и показали ему как образец собор, увеличенную копию которого предстояло построить. Фьораванти с интересом осмотрел собор, потрогал кладку, и удовлетворенно произнес: «Наши строили!». Долгое время историки расценивались его слова так: «Иностранец не мог представить, что 300 лет назад, до ордынского разорения, на русской равнине существовала цветущая держава с великой культурой, которая решительно ни в чем не уступала Европе».
Однако со временем оказалось, что Фьораванти вовсе не ошибался. Князь Андрей Боголюбский действительно просил императора Фридриха I Барбароссу прислать ему мастеров-строителей, что и было сделано. Еще в 1920-х годах Ф. Халле ввел термин «русская романика», но в советское время на подобную терминологию, прямо связывающую зодчество Древней Руси и Западной Европы, существовал негласный запрет. Отличительной чертой «русской романики», является строительство из гладкотесаного белого камня. В последующие годы итальянские мастера построили в Москве новые стены и башни Кремля, Грановитую палату, возвели Архангельский собор. Кремль и кремлевские соборы, построенные итальянцами, стоят до сих пор и продолжают восхищать интуристов как шедевры древнерусской архитектуры» (Шурыгин).
Но что это за «белый камень», который использовали для строительства? «Белый камень» – это светлый известняк «карбона», каменноугольного периода палеозойской эры. Цвет его варьирует от грязно-серого и желто-бурого до белого. Далеко не всякое месторождение «белого камня» можно было использовать в строительстве больших сооружений – как по эстетическим, так и по прочностным показателям. В средние века мест выходов известняковых пластов на поверхность было известно не так много. Выломанные блоки камня надо было транспортировать по извилистым руслам рек порой за сотни километров к месту строительства. Например, для строительства владимирских соборов Андрей Боголюбский два года вывозил белый камень «из Болгар» (современный Татарстан), не найдя ничего подходящего поблизости. 
Кстати, «легенды о якобы неописуемой красоте белокаменных строений, восхищавших наших предков, появились лишь в трудах современных искусствоведов. Технологии очистки стен из камня не существовало вплоть до XIX века, и в средние века белокаменные строения быстро обретали грязно-серый цвет. В то же время кирпичные стены в XII веке оштукатуривались и белились, поэтому между кирпичной и белокаменной стеной принципиальной эстетической разницы не было» (Шурыгин).
«Из обтесанных белокаменных блоков возводились лишь внутренние и внешние стены. Промежуток между ними заполнялся разнокалиберными обломками камня, кирпича и булыжниками, и затем заливался известковым раствором. Забутовка составляла 50 % толщины стен. Такая «полубутовая техника» приводила к тому, что надежность белокаменных зданий была заметно ниже кирпичных, которые складывались из кирпича целиком. Так, часть Золотых ворот рухнула сразу после возведения, Успенский собор во Владимире пришел в аварийное состояние уже через 25 лет, а ростовский собор Андрея Боголюбского простоял всего 42 года» (Шурыгин).
Если белокаменные (как сейчас выясняется, скорее грязно-серые, но оштукатуренные и побеленные) здания были менее надежными чем кирпичные, зачем же их возводили? Тщеславие!
«Белый камень как строительный материал проигрывал кирпичу по всем показателям, кроме одного – стоимости. Историк архитектуры С. В. Заграевский рассчитал, что строительство из белого камня было примерно в десять раз дороже кирпичного. В десять раз дороже! Значит – в десять раз роскошнее. Понятно, что строить белокаменные сооружения могли себе позволить лишь «Великие Князья», заботящиеся о показной стороне своего могущества.
Дело в том, что подавляющее большинство романских соборов и западноевропейских замков в те времена также строились из тесаного камня. Строительство из различных сортов камня во времена романики и готики должно было наглядно выражать имперское могущество. Из кирпича в Европе сооружались лишь второстепенные гражданские постройки и храмы в бедных окраинах. Стремление строить из гладкотесаного камня и определило величественный стиль «русской романики». Ради того, чтобы каменные строения были на европейском уровне, суздальские и галицкие князья не жалели ни сил, ни средств. А потому использовался лишь самый дорогой стройматериал и выписывались зарубежные архитекторы и иноземные строительные бригады. Пусть белокаменные постройки получались не вполне надежные и очень дорогие, зато с виду они были «не хуже, чем у людей». В таком важном деле как демонстрация собственного величия экономить было никак нельзя» (Шурыгин).
Но откуда после двухсот лет безмонетного периода и тяжелого экономического упадка Руси у небогатых русских князей вдруг появились «бешеные бабки» на такую, в общем-то бесполезную, роскошь? А вот после подключения Руси к Монгольскому пути и возрождения денежной экономики они и появились! Так что не было исчезновения каменного строительства – был его подъем. Проблема заключалась в отсутствии специалистов нужного профиля. «Монголо-татарское иго» тут ни при чем, даже наоборот.
Ну а потом каменное строительство просто вышло из моды, предпочтение стало отдаваться соображениям рационального характера.
«Последним крупным древнерусским белокаменным храмом был второй Успенский собор в московском Кремле, построенный итальянскими мастерами в 1475–1479 годы. Однако все ответственные конструктивные элементы – своды, барабаны, круглые столпы – Аристотель Фьораванти выложил из кирпича. Эпоха белокаменного строительства была завершена. К концу XV века мастера западноевропейского Ренессанса полностью перешли от тесаного камня на гораздо более надежный, дешевый и практичный кирпич. Выражение государственной мощи посредством использования в архитектуре невероятно трудоемкого строительного материала отошло в прошлое. Только тогда и на Руси тоже произошел повсеместный переход на кирпич» (Шурыгин).
Кстати, вы никогда не задумывались, почему зубцы стен московского Кремля по форме напоминают хвост ласточки? Оказывается, все дело в международной политике. Российский историк Олег Воскобойников пишет:
«В 1480 году миланские архитекторы, строившие Московский Кремль, были озадачены важным политическим вопросом: какой формы нужно делать зубцы стен и башен – прямые или ласточкиным хвостом? Дело в том, что у итальянских сторонников Римского Папы, называвшихся гвельфами, были замки с прямоугольными зубцами, а у противников папы – гибеллинов – ласточкиным хвостом. Поразмыслив, зодчие сочли, что великий князь Московский уж точно не за Папу. И вот наш Кремль повторяет форму зубцов на стенах замков гибеллинов в Италии» (Олег Воскобойников. Гвельфы и гиббелины: тотальная война).