Культура
24 Августа, 2014

Песни, которые в сердце

К 170-летию Великого Абая

Людмила ЕНИСЕЕВА-ВАРШАВСКАЯ

Проклятый магнитофон не поддавался ни в какую. Он то протяжно и занудно пищал, то вдруг начинал разговаривать на манер морзянки, то лукаво и насмешливо подмигивал зеленым глазком: мол, ничего у вас не получится!

Было до слез обидно – так хотелось увезти с собой уникальную запись песен в исполнении Макен-апай. Я совсем уже было пала духом, как она сказала:
– Ничего, айналайн, не огорчайся. Скоро я буду в Алма-Ате, и мы все запишем. А песни… Песни надо хранить в сердце.
Произнесла она это так, что у меня все словно рукой сняло. Стало спокойно и светло, даже торжественно на душе. Потому что в ее устах эти слова – не просто афоризм, а мудрость, пронесенная через всю жизнь.
В Сары-Агаш я приехала специально к ней. Случай подсказал. Как-то в одном разговоре мне сказали, что она, Макен Мухамеджанова, дочь Турагула, сына великого казахского просветителя Абая, единственная из всех родственников помнит и исполняет песни, сложенные когда-то знаменитым дедом. Что песни эти в свое время были записаны музыковедом Борисом Григорьевичем Ерзаковичем и хранятся в фонотеке Института литературы и искусства Академии наук Казахской ССР. Да, действительно, подтвердил Борис Григорьевич, такие записи есть, и помог мне уточнить адрес.
Мой приезд к Макен-апай был неожиданным, и она приняла меня несколько сдержанно. Первые минуты неловкости и замешательства, когда ты осторожно подбираешь слова и выражения, всматриваешься в собеседника, стараясь уловить нужную интонацию. Мы сидим в открытой беседке за низким круглым столом на поблекшей от времени кошме. Подливая из старого чайника круто заваренный чай, Макен-апай, как принято по обычаю, подробно расспрашивает меня об Алма-Ате. Постепенно находятся общие знакомые, и уж совсем дело начинает идти на лад, когда выясняется, что я знаю ее родственников, а с внучатым племянником Русланом Кульджановым училась в одном классе. Макен-апай заметно теплеет, барьер отчуждения преодолен.
Она выглядит много моложе, чем представлялось. Пятидесяти девяти лет, она в хорошей форме, слегка покрытые сединой и забранные в пучок волосы, внимательный, умеющий все подметить и оценить взгляд, приятные черты умного одухотворенного лица. Есть в ней некоторая усталость или, скорее, мудрая житейская сдержанность, которая обретается с годами. Да, ею было так много пережито, что рассказать обо всем вот так, сразу, просто невозможно. Макен-апай говорит неторопливо, вспоминая случаи из прошлого по ассоциации. Суждениям ее свойственны разумная последовательность, ясность и четкая логика. Любая ситуация, исчерпанная до конца во всех ее причинах и сложностях, находит обязательный вывод. И в этом, хотя, может, и притянуто, мне чудится абаевский склад мышления.
– Так ведь это естественно, – улыбается Макен-апай, когда я подмечаю эту особенность. – Вольно или невольно, порой того не сознавая, я всегда старалась походить на дедушку. Сама я не помню его, потому что родилась через четыре года после его смерти. Но в семье так много рассказывали о нем, столько было в обиходе придуманных им афоризмов, остроумных выражений, стихотворных строк, что, понятно, все это вошло в нашу плоть и кровь. С большой нежностью и теплотой всегда вспоминал о дедушке мой отец – Турагул. Многое из того, что он сам слышал в детстве, рассказывал нам – легенды, всяческие истории, содержания книг. Помню, от него я узнала впервые о Петре Великом, трех мушкетерах, лессажевском Хромом бесе. Из его уст впервые услышала о Евгении Онегине, лермонтовские поэмы, «Шах-намэ», «Лейлу и Меджнун», «Кер-Оглы» и другие классические вещи. С тех пор повелась в нашей семье традиция – все новое, интересное передавать другому.
Рассказывал отец и о своих старших братьях, о сестре Гульбадан, которые были людьми талантливыми и образованными, читал по памяти стихи Акылбая, Магавьи, Абдурахмана. Особенно много и хорошо говорил о дяде Магавье – поэте и любимом сыне Абая, чью раннюю смерть не мог пережить дедушка и скончался на сороковой день после него, оставив полные трагизма строки:
Ты, домбра, в последний грянь,
Боль и радость затая!
Сердце, биться перестань!
Слезы сдерживаю я.
Будучи человеком бодрым, гуманным и просвещенным, Абай хотел видеть эти же черты и в своих детях. Отец мой, например, закончил гимназию, а потом Томский горно-инженерный институт, был человеком начитанным, хорошо играл на скрипке. В 1909 году он занялся сбором сочинений Абая – им был составлен первый сборник на арабском языке. Многие стихи и песни записаны по памяти. Второе издание вышло в 1921 году. Отец был одним и первых советских переводчиков художественной литературы на казахский язык – переводил Максима Горького, Джека Лондона. Помню, когда двадцатилетний Мухтар Ауэзов писал «Енлик-Кебек», отец помогал ему, а позднее написал мемуары об Абае. Рукописный экземпляр их на арабском языке я передала на хранение в Центральный музей Казахстана Саре Сатпаевне Есовой. Собранные сочинения Абая, эти воспоминания, а также устные рассказы родственников и людей, помнящих нашего дедушку, дали богатый исходный материал Мухтару Ауэзову для романа об Абае.
– Макен-апай, вы, конечно, хорошо знали Мухтара Омархановича?
– А как же! Я и мой муж дружили с ним. Он бывал не раз у нас здесь, пил чай за этим столом. Всегда приглашал остановиться у себя, когда мы приезжали в Алма-Ату. Эта дружба пролегла через всю нашу жизнь. Нас многое связывало – ведь мы все из одного селения, детство прожили вместе. Мухтар был старше меня лет на семь, и эта дистанция сохранилась как-то навсегда. В трудные моменты я обращалась к нему за советом, дружеской помощью. Земляки его очень любили. Был он тихий, застенчивый, но никогда не кривил душой и о недостатках говорил человеку прямо в глаза. Делал это не обидно, деликатно. Мой отец, хоть и был много старше, очень подружился с Мухтаром. Часто брал у него книги, подолгу разговаривал. А когда в тридцатых годах Мухтар начал серьезно работать над сбором материала для романа, мы много помогали ему. И что нас поразило – он был настолько стеснителен и скромен, что ни разу не насмелился прочесть нам ни одной страницы из того, что писал. И лишь потом, когда роман вышел, подарил мне и мужу именные экземпляры. Нужно сказать, что Мухтар был не просто талантливый писатель, но настоящий исследователь. Казалось, уж мы-то все знали из истории нашей семьи, но нет – многое через роман нам открылось впервые. Да, это был самый близкий нам человек. Трудно поверить, что мы лишились его.
Становилось зябко. Солнце уже село, и в саду чувствовалась сырость. Хлопнула калитка – вернулся с улицы самый младший член семьи – внук-третьеклассник Мухтар, как потом мне объяснили, названный так в честь Мухтара Омархановича. Вслед за ним пришел и глава семьи – почтенный, семидесяти с лишним лет очень интеллигентного вида мужчина. Пенсионер республиканского значения, Улугбек Мухамеджанович несколько десятков лет проработал главным прокурором района и сейчас еще не бросает своего любимого дела. Знакомство было радушным, и нас пригласили в дом.
Там, за дастарханом с традиционным бесбармаком продолжился разговор. Говорили о последних встречах с Ауэзовым, о новом фильме, который собираются снять казахстанские кинематографисты по его эпопее, о великолепных графических иллюстрациях Евгения Сидоркина к «Абаю», только что вышедшему в серии «Всемирная литература». Тепло вспоминали о Шакене Айманове и Ильясе Омаровиче Омарове, так много сделавших для национальной культуры и безвременно ушедших из жизни. Хозяева подробно расспрашивали о последних литературных новостях – что пишут Ануар Алимжанов, Олжас Сулейменов, Абдижамил Нурпеисов?
Незаметно время подошло к двенадцати. А утром предстояло самое волнующее – песни.

II
Двери в мир открыла песня для тебя.
Песня провожает в землю прах,
скорбя.
Песня – вечный спутник
радостей земли,
Так внимай ей чутко и цени, любя!

Если не откроешь ей любовно слух,
Если не постигнешь сокровенный дух, –
Не споешь ты песню, не поймешь ее.
Но молчать ли песне, если
к ней ты глух?
Торжественный момент, когда Макен-апай берет в руки зачитанный, с обмякшими уголками сборник стихов Абая и, неторопливо одевая очки, сосредоточенно ищет нужную страницу. Я думаю: у каждого ли из нас есть такая святая святых, сокровенный спутник душевных радостей и тревог, сомнений и печалей? Сколько раз причащалась эта женщина к сему глубинному источнику мысли?
И вот найден стих – «Көзімнің қарасы». Протяжно и задумчиво, как сама степь, звучит мелодия, исполненная горечи и томления, отправившаяся вместе с поэтом на поиски любви. Поддавшись нежному порыву чувств, голос смягчает высокие, резкие ноты, внося в них задушевность и мечтательность. И удивительно – десятки раз слышанная в ином исполнении песня получает глубину и многомерность. В ней – земная простота и эпическая значительность, чувство, отданное сполна. Так когда-то пел сам Абай, вкладывая в каждую интонацию сокровенный, торжественный смысл. Так передал ее от отца к дочери Турагул.
Восемнадцать песен Абая помнит Макен-апай, из которых поются сейчас только четыре-пять. Бережно и любовно донесла она все тонкости авторского исполнения, малейшие эмоциональные и смысловые акценты. Обладательница приятного лирического сопрано, полученного, как видно, в дар от бабушки – певицы Айгерим, в честь которой Абаем была сложена не одна песня, Макен-апай могла стать неплохой исполнительницей. К сожалению, жизнь сложилась по-иному. Но любовь к песне осталась неизменной. В них, этих песнях, находила она когда-то утешение. Каждая строчка полнилась особым, привнесенным жизнью смыслом. Поэтому так чутко реагирует она на любую вариацию в печатном тексте, говоря: «Если слова путают, не сложится мелодия». Знаменитое «Письмо Татьяны» звучит, как душевная исповедь женщины, чьи чувства понятны каждому. Это – Тогжан и Айгерим, Салтанат и Салиха и немножечко она – Макен. А какого жизненного смысла исполнена заключительная песнь этого цикла – «Смерть Онегина», по-своему истолкованная казахским певцом!
– Абай старался приблизить пушкинский сюжет к народному восприятию, – поясняет Макен-апай. – Поэтому слог у него эпический, высокий. «Ты откройся, мать-земля! Я приду к тебе, потому что нет мне места среди людей…». Вообще манера вольного поэтического пересказа характерна для восточной поэзии. Желая сделать знаменитый роман в стихах близким казахскому читателю и слушателю, Абай придал ему форму эпистолярного романа, сложив мелодии на письма-объяснения Татьяны и Онегина. Поются они легко, но когда вникнешь в каждую интонацию, ритмический переход, в каждое слово, поймешь, как это поразительно по своей точности и эмоциональной звучности. В этом смысле интересны и другие переложения – скажем, всем известного лермонтовского «На горной вершине стоит одиноко…» и других стихов. Сравнивая народные мелодии с абаевскими, различаешь существенную разницу в интонационном складе. Несомненно, здесь сказалось сильное влияние русской напевности – песни Абая не прямое подражание, а своеобразный, дающий новое качество синтез русского и казахского лада. Вот послушайте. Правда, улавливается несвойственная нам протяжность и иной ритм? Любопытным представляется мне и то, что Абай ввел в наш обиход новые темы песен, новые формы и размеры. Одиннадцать форм, и многие он переложил на музыку. Взять, к примеру, его «Сегиз аяк» – «Восьмистишия».
Издали зовет,
От души идет,
Заставляет нас трепетать,
Он всего острей,
Он всего быстрей,
Может к месту лань приковать.
О, могучий, гибкий язык,
Ты в устах народа велик!
Слова звучат торжественно, внушительно. Макен-апай подчеркивает их жестом, пояснительным кивком головы. Дикция у нее прекрасная, смысл доносится уверенно и спокойно.
– А вот песня совершенно иная – «Асетке». Она высмеивает нерадивого безграмотного муллу, которого Абай уличил в невежестве. В ней явны сатирические интонации, столь характерные для казахского исполнительства. Кстати, песню эту мне напел Мухтар-ага, я сама ее не знала. Когда-то ее под скрипку напел ему мой отец. Отец мой был очень музыкальным, и как сейчас помню, как он исполнял трагическую, проникнутую болью абаевскую песню-напоминание «Ақылбайға» об умершем рано Акылбае.
Кроме песен, связанных непосредственно с какими-то важными событиями, поэтических перепевов, любовной лирики, у Абая были песни глубоко философского содержания, песни-размышления. Это своего рода откровения души, стремление познать самого себя через эмоцию, чувства.
«Я» – душа и сознание, их плоть
и кровь –
Оболочка души, их к смерти готовь.
Пусть бессмертна душа,
но тело умрет,
Так терпи же, крепись
и не прекословь.
В этих и других песнях, как и во всем своем творчестве, Абай является нам человеком очень сложным, незаурядным. И честное слово, я счастлива, что всю жизнь мне пришлось идти рядом с ним, с его очистительной, просветляющей поэзией. Поэзией, которая делает нас выше и благороднее. Моя главная забота – дети и внуки. Внуков у меня восемнадцать. Мечтается мне видеть их всех образованными, интеллигентными людьми. Дети мои уже закончили вузы, младшая только – Сауле – учится в восьмом классе. И чем дальше я живу, тем глубже убеждаюсь в мудрой правоте Абая который – и этим я горжусь – принадлежит всему нашему народу.
Напоследок я прошу Макен-апай спеть мою любимую песню «Қаламқас». Мягкая и задумчивая, идущая из глубины души, пронесшая через годы и судьбы святость человеческого чувства – такой запомнилась она мне в первозданном исполнении Макен-апай, дочери Турагула – сына Абая.