• Геополитика
• 20 Января, 2024

АЙЮБ, или Homo Kazakus

Сейдахмет КУТТЫКАДАМ, 
писатель-публицист
 

(Заколдованный век)

(Рассказ в рассказах)

Жизненные бури

ЧАСТЬ II

Глава 20. Рахым

Красную Косынку, которую звали Айман Халыкова, назначили директором вместо покойника. Против ожиданий, Айман оказалась не только сердобольной женщиной, но и настойчивым и умелым организатором. Трудно сказать, были ли эти качества в самой ее природе или их породили ужасные события, свидетелем которых она стала. Айман ходила по всем инстанциям, требовала усилить помощь детдому и многого добилась. Один из ближайших домов освободили и передали детдому, там расположились два склада, прачечная и жилые комнаты для старшеклассников. В учебные классы завезли парты, а в жилые – кровати – двухспалки. Детей стали лучше кормить, у них появились приличная одежда, и даже библиотечка. Она состояла из четырех десятков подержанных книг, почти все на русском языке, среди них произведения Льва Толстого, Чехова, Салтыкова-Щедрина, Горького и, конечно, «Как закалялась сталь» Николая Островского. Ее постоянными читателями стали четверо ребят, и среди них Рахым, которому очень понравились Горький и Островский.
Через год по результатам успеваемости трех воспитанников, в их числе и Рахыма, перевели в Актюбинский интернат, где условия содержания и обучения были лучше. Там один из учителей, обратив внимание на его грамотность, посоветовал ему заодно поступить в педагогический техникум, расположенный рядом, схлопотав для этого разрешение.
Рахыма легко приняли туда, и через два года, когда он закончил педтехникум, как раз и пришло время покинуть интернат. Он был рад, что может начать самостоятельную жизнь, но вместе с тем эти неродительские стены были его домом, и он с тревогой думал о том, как сложится его судьба в этом загадочном внешнем мире.
Перед выходом его приодели, дали в руки чемодан с необходимыми вещами и небольшую сумму денег. Завуч порекомендовал ему обратиться в городской отдел народного образования для трудоустройства. Его вышли провожать несколько воспитателей и группа воспитанников. Взволнованный Рахым тепло попрощался с ними и быстро зашагал к центру города, где находилось гороно, его там любезно приняли и, так как наблюдался дефицит учительских кадров, сразу же направили в одну из школ на окраине города.
Директор школы посмотрел его диплом, увидев его оценки, удовлетворенно хмыкнул, побеседовал с ним, спросил, какие предметы он хотел бы вести, и, услышав ответ, тут же принял на работу. У школы был небольшой домик, где жили молодые учителя, не имевшие своего жилья, и ему дали направление туда. Его поселили в угловой комнате с одним долговязым парнем, года на четыре старше Рахыма.
Все складывалось на редкость удачно: он стал самостоятельным, устроился на работу и получил жилье, все сомнения оставили его, жизнь показалась прекрасной, а перспективы – радужными, и ему захотелось погулять одному. Он сказал своему сожильцу, что пойдет в центр и вернется чуть позже.
Хотя интернат, который он только, что покинул, располагался в самом Актюбинске, его воспитанников почти не выпускали одних в город, и вот теперь самостоятельный Рахым шел по городу и всем улыбался. Одни, глядя на излучающего радость парня, покачивали головой, другие улыбались в ответ.
Рахым пришел в центральный парк культуры и отдыха. Там гуляли нарядно одетые люди, торговали горячими пирожками, газированной водой и мороженым. Он не мог отказать себе в удовольствии: поел пирожков, выпил воды и стал смаковать эскимо.
Тут к нему подсел кудрявый стройный парень и, подмигивая ему, стал едко оценивать проходивших девушек. И проделывал он это настолько весело, иронично и остроумно, что Рахым стал покатываться со смеху. Парень дружелюбно протянул ему руку и представился: Алимжан. Рахым с удовольствием пожал ему руку и назвал себя. Они стали вместе гулять, интернатовцу, впервые вырвавшемуся на свободу, льстило, что вот такой видный парень, по всей видимости, его друг, идет с ним рядом, и девушки оглядываются на них.
Алимжан предложил выпить пива, он согласился, и тот купил четыре кружки. Рахым впервые пил пиво, и оно слегка вскружило ему голову. Алимжан угостил его папиросой, и, хотя Рахым никогда до этого не курил, небрежно взял ее, и они, развалившись на скамейке, принялись дымить. Рахым сразу закашлялся, а Алимжан, повернувшись к нему, спокойно сказал: «Извини, друг, видимо, они немного отсырели». «Да-да», – обрадованно воскликнул он и стал курить дальше, но не затягиваясь. После этого Алимжан подошел к торговцу пивом и что-то ему шепнул, затем дал деньги, и тот достал какую-то бутылку и подал ему вместе с двумя стаканами.
Алимжан обнял Рахыма, сказал, что он ему очень понравился и ему хочется выпить за настоящую мужскую дружбу между ними. Рахым, почувствовавший себя взрослым, согласился, впрочем, не без колебаний, и они прошли в угол парка, нашли беседку и сели там. Наступали сумерки.
После первого же глотка водки Рахым поперхнулся и попробовал отказаться, но друг обнял его и ласково сказал: «Ну ты же мужчина». И он выпил первый стакан, пригубил второй, и голова его поплыла...
Когда Рахым проснулся, то не мог понять, что с ним и где он находится. А лежал он на сырой холодной земле, кругом темно, шумят деревья. Со всех сторон неслись какие-то пугающие звуки, голова гудела, в животе урчало, во рту пересохло... Он встал на ноги и понял, что они босые, новых туфель не было, не было и новых брюк и пиджака с деньгами.
Рахым невольно заплакал. На этом его педагогическая деятельность закончилась, так и не начавшись, он больше никогда и не пытался стать учителем. Из этого случая он извлек для себя урок: впредь никогда не пить и не курить и строго соблюдал эти запреты всю жизнь.
После этого Рахым работал почтальоном, кассиром и, окончив бухгалтерские курсы, бухгалтером, что позже стало его основной профессией.

ЛЕГЕНДЫ ТУРКЕСТАНА
ЧАСТЬ III

Глава 1. Дух города
На развитие любых сцен важное влияние оказывают декорации, особенно когда они представляют собой город. Город – это его история, культура и многие поколения обитателей, дух которых витает вокруг.
И мы хотим рассказать о событиях – может быть, не очень важных, но характеризующих свое время и передающих его своеобразие – в одном из древнейших городов Казахстана, более чем с двухтысячелетней исто-рией – Туркестане. Древнее его название – Шавгар, затем – Ясы, и в нем последовательно обитали согдийцы, таджики, узбеки и казахи.
Город расположен на равном расстоянии, примерно в 20 км, от древней реки Сейхун (Сырдарья) и завершения отрога горной системы Каратау, в этих местах постепенно превращающегося в маленький холм, а затем и вовсе исчезающего. Он находится на стыке великой Степи, пустыни Кызылкум и Среднеазиатского оазиса.
В месте извечной схватки этих трех стихий и родился город. В степи, пустыне и оазисе разные ощущения пространства и время течет по-разному. И в месте их интегрального сопряжения прошлое, настоящее и будущее обретают особые очертания.
Туркестан долгие годы был столицей и духовным центром степного казахского ханства и большинство выдающихся деятелей казахского народа – ханы, султаны, бии, святые старцы, батыры, сказители-жырау…выбирали местом своего Вечного Успокоения именно его. Их хоронили возле мавзолея Ходжи Ахмета Яссави и здесь образовался своеобразный Степной Пантеон. Казахи, как и все их евразийские предшественники – саки, гунны, уйсуны, тюрки, кыпчаки, более всего в своей жизни чтили могилы своих предков, особенно великих, поэтому Туркестан имеет для них особое сакральное значение. 
В 50–60-е годы ХХ века, о которых мы будем в основном, говорить, в нем жили в большинстве казахи и узбеки, составлявшие примерно по 45 процентов населения, восточные славяне (все они считались русскими), татары и бухарские евреи – примерно по три процента – и мелкие группы многих других этносов. Речь здесь идет о самом городе Туркестане, а когда он в начале 60-х годов объединился со станцией Туркестан, называемой горожанами просто Станцией, число русских возросло вдвое, а процентное соотношение татар и евреев, соответственно, снизилось.
Но в упоминаемый период туркестанцы не придавали особого значения своему этническому происхождению, особенно на стороне, и вели себя как особый народ, и местный патриотизм был чрезвычайно развит. (Когда в начале 60-х годов некий руководитель – не казах – начал поднимать вопрос о возможности присоединения части Шымкентской области, в том числе и Туркестана, к Узбекистану, туркестанцы единодушно выступили против.) Они свысока смотрели на Алма-Ату, Ташкент и даже Москву.
Вероятно, это происходило из-за того, что, по их мнению, этот обетованный город был заложен самим Искандером Двурогим на самой периферии его древней великой империи, и он есть та самая легендарная Александрия Крайняя, которую безуспешно разыскивают историки.
О роде-племени казахи вспоминали в основном только тогда, когда надо было женить сына или выдать замуж дочь, из-за табу смешивать кровь до седьмого колена.
Большинство казахов, порядка 75 процентов, составляли представители племени конырат, они делились на рода: жетимдер, божбан, сангыл, аманбай, токболат и т. д. А другие в силу их относительной или фактической малочисленности не делились и назывались по прозваниям своих племен: скажем, уйсун, алшын, аргын и пр.
Древнее тюркское племя конырат было знаменито тем, что у величайшего из всех завоевателей в истории, монгола Чингисхана из рода кият племени Борджигин, его старшая жена Борте, мать и несколько бабушек по вертикали были коныратками. И это чем-то напоминало рода ашина и ашидэ у древних тюрок. В те времена тюрки и монголы были близки не только по роду жизни, занятий, обычаям и верованию, но и по языку.
У Чингисхана было много детей от разных жен, но только четыре сына Борте: Джучи, Чагатай, Угедей и Толе – и их потомки обладали правом наследования трона. И только они считались истинными чингизидами.
Коныраты были близки к степной власти еще по следующей причине: чингизиды – и их ветвь в Казахской Степи, образовавшая племя торе, – жестоко боролись за власть между собой, порой, не разбираясь в средствах и доходя до кровавых разборок. Но родственники по ма-теринской линии, называемые нагаши, и по сестринским линиям – жиен, не имея права на наследование, всегда были сторонниками своего родственника по женским линиям и верно служили ему. Так как коныраты часто были традиционно связаны с чингизидами по одной из женских линий, а порой даже по обеим, то ханы и султаны в большинстве своем окружали себя доверенными людьми из коныратов, и они занимали привилегированное положение в казахском обществе. И довольно часто они бывали посредниками в переговорах по мирному решению вопросов между конкурирующими султанами за ханский престол. Сейчас трудно определить: то ли ханы выбирали себе столицу на надежных родовых землях коныратов, то ли коныраты переселялись ближе к ханской ставке – в Туркестан и его окрестности.
В середине века город Туркестан еще не был соединен со станцией Туркестан и как будто был забыт коммунистической властью, которая старалась прежде всего осоветить крупные города Средней Азии.
Над городом доминировал мавзолей святого Ходжи Ахмета Яссави – средневекового суфия и поэта, и, казалось, сам дух его парил над ним. В те времена он еще не имел административного официального статуса города с положенной ему номенклатурой, а был просто центром Туркестанского района.
Здесь жили люди, которых еще не обтесала советская власть. И очень много странных людей из Средней Азии, России, Украины... находили себе здесь приют. Среди них было много колоритных типажей с необычными судьбами, каждый из которых мог бы стать героем какого-либо романа.
У Туркестана с Ташкентом – мегаполисом и неформальным центром всей Средней Азии – была интересная связь и существовал своеобразный обмен.
Какими бы условными ни были границы между советскими республиками, но все же во внутренние дела соседей старались не вмешиваться, так как местная власть относилась к этому ревниво.
Конечно, если кто-то считался серьезным врагом советской власти или если кем-то совершалось какое-либо громкое уголовное преступление, то таких не ограждали никакие внутренние границы. Но если кто-то был отмечен в мелкой или даже средней провинности и скрывался в другой союзной республике, то по поводу его ареста необходимо было обращаться в специальные органы этой республики. А это, как правило, было связано с множеством формальностей, и на таких часто просто махали рукой и ждали, когда он появится у себя на родине, чтобы его схватить и наказать.
Поэтому многие казахи со всей республики, в том числе и из Туркестана, отмеченные политической неблагонадежностью или совершившие неблаговидные дела, растворялись в огромном Ташкенте, расположенного у самой казахстанско-узбекистанской границы, в среде местных казахов, которых было немало. В свою очередь, многие узбекские деятели подобного рода, в основном из Ташкента, направлялись в Туркестан. Город, расположенный в 200 километрах от узбекистанской границы, был для них приемлемым убежищем в силу сохранения в нем привычного уклада жизни и из-за множества родных узбеков.
По этим же причинам некоторые беглецы из других республик Средней Азии останавливались и часто оседали в Туркестане, так же как беглецы из европейской части Советского Союза в большинстве своем тоже оставались здесь, на окраине Средней Азии, чтобы при благоприятной возможности сразу же вернуться на родину.
Пришлые сразу бросались в глаза, но местное население по этому поводу не было особо любопытным, его мало интересовало, кто они, откуда, что заставило их покинуть свои родные места и почему они прибыли сюда. Для туркестанцев важнее было, как они проявят себя.
После войны не хватало мужских рук, особенно умелых, и для них работа находилась всегда, так же как и жилье. Человек устраивался, к нему присматривались с год, и если он вел себя достойно, то постепенно его принимали в свою среду. Но если чужаки начинали «шалить», то их быстро вытесняли, порой довольно жестко. Чувствуя это, пришлые старались не нарушать местные правила.
Туркестан был типичным среднеазиатским городом (слово «был» упоминается в том смысле, что с тех пор он утратил многие своеобразные исторические и культурные черты), в нем почти все дома были построены из сушеного кирпича-сырца и обнесены высокими заборами. Все это смотрелось не очень элегантно, но для местных жителей тайна частной жизни, в которую никого не допускали, была важнее всего.
Когда позже в моду стали входить решетчатые заборы, пожилые туркестанцы ощущали себя в этих дворах голыми и никак не могли смириться с тем, что кто-то постоянно подглядывает за ними. Они считали, что чужие взоры вмешиваются в их личную жизнь, влияют на нее и особенно плохо на формирование молодежи. Вообще взорам придавалось важное значение, и если кто-то посмотрел неприличным взглядом на девушку или молодую женщину, то мог схлопотать удар кулаком поэтому самому глазу от брата или мужа «оскорбленной».
В наступающую эпоху агрессивного атеизма туркестанцы не хотели отказываться от своих религиозных обычаев и традиций; причем узбеки держались ислама, а казахи – смеси ислама и тенгрианства.
Все неофициальные мероприятия, от рождения ребенка до погребения людей, проводились по древним обрядам и сопровождались молитвами, а инициация детей мужского пола (отсечение кусочка плоти интимной части тела) являлась обязательным ритуалом.
Причем общественное мнение было настолько сильным, что ему подчинялись даже высокие партийные чиновники района и города. И здесь был отработан типовой сценарий. Каждый партийный руководитель показательно жаловался: «Вот я уехал в командировку, а в это время мой отец, не сказав мне ни слова, провел с моим сыном – своим внуком – этот отсталый обряд, что я могу с ним сделать? Да, он человек старых взглядов, но мой отец!».

Глава 2. Горожане
Все жители Туркестана селились этническими общинами. Узбеки – в озелененных ими самими частях города, ближе к источникам воды, большинство казахов – на окраинах, где они могли выгонять скот на выпас, многие из них постепенно учились заводить огороды, но, как правило, тогда у них они были куцыми. Русские жили в центре, татары населяли пару улочек ближе к центру, а бухарские евреи занимали участок, со всех сторон окруженный узбеками. Это общинное расселение позволяло им сохранять этнические обычаи и традиции, а другим лучше их узнавать и понимать. Почти все жители говорили на двух языках: казахском и узбекском, а молодежь еще и на русском. Немногочисленное старшее поколение русских хорошо знало казахский язык, но среднее и младшее поколения с усилением роли русского языка в общем обиходе считали, что могут обойтись и без него.
Историки все свое внимание уделяют великим личностям, вращающим маховики истории, и это справедливо, но, думается, чтобы понять дух эпохи, необходимо внести в ее портрет светотени и мелкие штришки отдельных колоритных людей из народа, занимавшихся своим обычным делом.
Каждое время творит свой типаж, и это время можно понять в первую очередь через обычных людей, которые жили в нем, увы, имена которых в большинстве случаев не сохраняются в истории.
В течение двух десятилетий после Второго вселенского сумасшествия в Туркестане еще встречались нестандартные люди, затем они стали постепенно исчезать, и к началу семидесятых годов ХХ века население этого древнего города стало почти таким же, как и везде в Советской империи.
И я считаю своим долгом рассказать хотя бы о некоторых из этих людей. Так как мне кажется, что их аруахи (духи) не простят мне, если они останутся в забвении.
Историки описывают внешнюю канву событий, а дух эпохи воссоздают художники. Отсюда: Руми, Сервантес, Бальзак, Толстой, Марк Твен, Тагор, Томас Манн, Сомерсет Моэм... и наш Абай – хранители духовной памяти. И только в гармоничном единстве исторической формы и духовного содержания можно приблизиться к пониманию загадок Сфинкса – Времени.
Эта книга представляет собой художественное произведение, и хотя почти все мои герои имеют свои жизненные прототипы, путать их не надо, они являются миксом реальности и вымысла.
Причем чем ближе к нашему времени, тем больше вымысла, чем дальше – тем больше достоверности в персонажах.
В восточной части Туркестана располагался традиционный для всех советских городов Парк культуры и отдыха, от него на запад через весь город шла улица Мира, вдоль которой и располагались более-менее значимые административные и культурные объекты. Это и была ось города, вокруг которой вращалась жизнь его жителей.
В Туркестане все называли друг друга только по именам, причем казахов – по традиции сокращенно по первым буквам имени: Саке, Маке, Баке... К именам узбеков добавляли «ака», других казахи называли на свой лад, а узбеки – на свой.
С кого же начать описание горожан Туркестана той поры, которая уже покрылась дымкой забвения и ностальгии? Наверное, с библейских соплеменников Иова, задавшего нам тему, которых суровая судьба разбросала по всему миру.
Евреи состояли из небольшой группки ашкенази и значительной диаспоры бухарских евреев. Представители этих двух колен древнего народа не общались между собой. Ашкенази числом около двух десятков работали врачами, бухгалтерами и учителями. А бухарские евреи – продавцами в магазинах и ларьках, часовщиками, заведовали складами, торговали газированной водой (один ювелир, скажем так, сидевший на полставке в маленькой мастерской на станции возле вокзала, тоже был из их числа) и, конечно, были сапожниками.
Трое из последних, сидевшие на центральной улице Мира, являлись ключевыми элементами городского пейзажа.

Глава 3. Три патриарха
Тогда не было телевидения, да и газеты редко читали, поэтому местами обмена свежей информацией были будки трех сапожников по улице Мира, возле которых собирались три разных кружка по интересам и социальному положению.
Михаил сидел в самом центре города, на западной стороне балки, пересекавшей весь город с юга на север. Михаил никак не напоминал грозного архангела, наводящего ужас на всех, напротив, это был смирный человек небольшого роста, в помятой одежде и с покорными глазами. Михаил чинил только мужскую обувь. Будка его была непритязательной и приземистой. Возле нее собирались мелкие и средние чиновники, продавцы, преподаватели училищ и бывшие спортсмены. Поначалу все молча сидели и наблюдали за его работой, но в перерыве между починяемыми сапогом и ботинком на небольшом столике появлялась бутылка со стаканами, которые быстро наполнялись и скоро опрокидывались. Закусив солеными огурцами и повторив эту церемонию пару раз, собутыльники оживлялись и начинали рассказывать про тайны местного «мадридского» двора.
Обычно здесь велись непритязательные разговоры, но иногда можно было услышать и о самых высоких политических материях. К примеру, однажды к Михаилу подсел один представительный приезжий, поселившийся рядом, в городской гостинице, по его солидному виду и важной манере говорить было сразу видно, что человек из столицы. Туркестанцы – народ любопытный, когда дело касается свежих вестей из высших кругов. И они без всяких церемоний тут же стали расспрашивать его: кто он и откуда? Выяснилось, что он работает историком в столичном республиканском университете и приехал изучать мавзолей Ахмета Яссави.
Такого случая провинциальные горожане не могли упустить, и разговор зашел о международной политике. Все нынешние читатели – большие ее знатоки, и этот монолог может быть им интересен только тем, какими тогда представлялись международные перспективы.
Историк не заставил долго себя упрашивать и с важным видом сказал, что эпоха Британской империи закончилась, теперь миром будут управлять США и СССР и они расколют мир на две части. Соперничество между ними будет год от года возрастать, но в конечном итоге СССР при помощи Китая одолеет США. В далекой перспективе США распадутся на три части: Север, Юг и Запад, в которых возникнут самостоятельные государства.
О судьбах держав бывшей Оси, интересовавших слушателей, он высказался так. Многие сейчас считают, что расколотой Германии в скором времени не подняться на ноги. Но это не так. Конечно, две части Германии – Западная и Восточная, ФРГ и ГДР – в ближайшие сто лет не объединятся. Но США окажут всемерную помощь ФРГ, и она станет быстро развиваться. Почему? Американцы чувствуют свою вину за Версальский договор, унизивший Германию и возбудивший в ней реваншистские настроения.
Кроме того, в Америке много людей с немецкими корнями, которые симпатизируют своей исторической родине. И, конечно, немаловажную роль сыграют трудолюбие, упорство и прагматизм немцев.
Италией будут управлять коммунисты и социалисты, но, конечно, ее строй будет заметно отличаться от советского, и она не примкнет к блоку СССР, а будет занимать срединное положение между Западом и Востоком.
Будущее Японии было представлено в самых мрачных тонах. Япония совершила коварное нападение на Америку, а такое не забывается. Об этом свидетельствуют и две ядерные бомбардировки Страны восходящего солнца. Скрытую, но важную роль играют расовые и куль-турные различия. Япония – это средневековая страна с архаическими воинскими традициями, случайно оказавшаяся в современности. Все, что касается вооружений, она может быстро перенимать, но другие технологии ее мало интересуют, и она не способна на политическую модернизацию в демократическом духе западного образца. У Японии почти нет важных природных ресурсов, а США будут мешать их приобретению на стороне. Америка будет держать Японию в жестких ежовых рукавицах и не позволит ей развиваться. Все слушатели подивились прозорливости этого много знающего историка и после завершения его речи с большим почтением проводили его до гостиницы.
Много позже, когда в Италии и Японии все сложилось совсем по-другому, туркестанцы были немного раздосадованы тем, что они не оправдали прогнозов такого умного человека. Относительно Германии, они остались в убеждении, что, будь жив Сталин, он бы не допустил такого скорого ее объединения. Что же касается не только поражения, но и развала «родного» Советского Союза, они не могли найти согласия в оценке этого явления. Но были едины в одном: виноваты – «кукурузник» Хрущев, поссорившийся с Мао и «меченый» Горбачев, продавшийся США. Не будь их, историк оказался бы прав и СССР с Китаем одолели бы США.
На востоке от балки располагалась будка Мусы (Моисея), мужчины крупного телосложения (большинство библейских имен бухарских евреев имели мусульманскую транскрипцию). Будка его представляла собой хотя небольшое, но солидное строение снаружи и претенциозно оформленное изнутри. Хозяин сидел в большом красивом кресле, напоминающем трон и занимающем большую часть «дворца», с грозным видом сурового пророка и по степени своего величия выглядел, пожалуй, даже более колоритно, чем знаменитый типаж Микеланджело.
Городская шушера не смела приближаться к нему – он обслуживал только солидную публику. Говорили, что жены первого секретаря райкома партии, председателя райисполкома и даже самого председателя райторга носили обувь своих семей к нему. (Представители старших по-колений знают, кого из себя представляли эти чиновники, но молодежи, наверное, надо пояснить: первый секретарь районного комитета Коммунистической партии Советского Союза был самым главным лицом, а председатель районного исполнительского комитета депутатов трудящихся – вторым лицом в районе. Председатель районной торговли по формальному статусу находился где-то в конце второй десятки номенклатуры, но по степени своего влияния был одним из первых, так как в век дефицита у него в руках были все товары и продукты, и все чиновники были вынуждены обращаться к нему со своими просьбами.)
Главный персонаж этого повествования всегда лицезрел Мусу издалека и только на «троне», и когда однажды он увидел его идущим по улице, то был поражен тем, что этот полубог ходит, как обычные смертные, по земле, причем перебирает довольно короткими ногами.
А недалеко от парка, через улицу, выводящую на дорогу в Кентау, сидел Сулейман (Соломон). Будка его тоже была небольшой, как и у всех сапожников, но очень изящной, разукрашенной всякими причудливыми рисунками снаружи, а внутри – обклеена фотографиями красавиц – киноактрис Советского Союза.
Не знаю, каким был по телосложению мудрейший из людей Соломон, но Сулейман был хрупким и высоким, с красиво посаженной головой, с усиками, томным взглядом и прекрасными манерами. Одевался он всегда со вкусом и своим видом больше напоминал избалованного артиста или официанта дорогого ресторана, чем сапожника. К нему носили обувь девушки и молодые женщины, и поэтому возле него всегда околачивалась городская «богема». Здесь всегда царили веселье и смех, обсуждались прелести городских красавиц, отсюда распространялась новая мода и модные словечки.

Глава 4. Курбаши
Теперь расскажем о других примечательных людях из этого замечательного города. Говорили, что этот спокойный и уравновешенный человек с приятной внешностью в молодости, в двадцатых годах, был грозным курбаши, имел под началом шесть сотен сабель и во главе этих басмачей носился по территориям Бухарского эмирата, Хивинского и Кокандского ханств, вступая в жестокие схватки с большевиками. Затем он добровольно сдался, распустил свой отряд, получил амнистию и укрылся в Туркестане.
Он назвался здесь Абдурахманом, но знающие люди говорили, что это не настоящее его имя. Абдурахман был среднего роста, дородный, с кругловатым лицом, на котором выделялись ухоженные усы и бородка.
Он жил в глубине небольшого квартала и ни с кем не общался. На тоях и других увеселениях его не видели, но на всех похоронах и поминках он всегда присутствовал и занимал место между почетным тором (центром) и дверьми, но все же ближе к тору. Общей беседы он не избегал, но его участие ограничивалось лишь репликами. Люди относились к нему почтительно и осторожно, и никто и никогда не пытался с ним фамильярничать.
Абдурахман был человеком верующим и никогда не пропускал пятничных молитв в мечети. В любое время года и при любой погоде он одевался одинаково: зимой на голове у него была белая меховая шапка, летом – войлочная, которая издали напоминала чалму, под ней – пестрая среднеазиатская тюбетейка, на ногах – мягкие ичиги, зимой и осенью они дополнялись калошами. Он всегда носил халат зеленоватого цвета, только летом он был легкий, а зимой – утяжеленный, подбитый ватой.
Его стройная жена была лет на пятнадцать моложе него и родила ему четырех дочерей, одна краше другой, и долгожданного младшего сына.
Работал Абдурахман в овощной лавке, довольно просторной, огороженной с передней стороны железной сеткой, и имел пристроенный к ней небольшой склад.
В торговле вначале ему помогала жена, затем последовательно – дочери в возрасте, когда им было примерно от девяти до пятнадцати лет, но после того, как они расцветали, отец предпочитал их скрывать от любопытных взоров, и, наконец, когда подрос сын, то он стал постоянным помощником.
Сержан, наш герой, которого я называю героем только в силу литературной традиции, однажды стал свидетелем необычного случая. Мать дала ему мелочь и послала его в овощную лавку купить ангелек (скороспелую дыньку). Перед лавкой стоял пьяный рыжий парень и всячески приставал к Абдурахману, требуя подать ему то тот арбуз, то ту дыню, продавец терпеливо подавал ему то, что он просил. Но тому все не нравилось, и он начал куражиться и оскорблять Абдурахмана:
– Ты что, старик, совсем отупел, не понимаешь, что я у тебя прошу?
И тут лицо Абдурахмана окаменело, из его глаз будто вырвались два сверкающих кинжала. Детина тут же отрезвел, отшатнулся и пошел прочь, все время покачивая головой и оглядываясь.
Кинжалы тут же исчезли, лицо продавца приняло прежнее безучастное выражение, но он заметил реакцию мальчика и ласково обратился к нему: «Что тебе нужно, сынок?». И, услышав просьбу мальчика, подал ему большую спелую дыню, погладил его по голове и сказал: «Денег не надо, передавай привет отцу». И добавил: «Мужчиной быть непросто, сынок».

Глава 5. Франт
Он был воплощением денди, никто из туркестанцев, разумеется, никогда не видел английского денди, но по романам и некоторым фарсовым фильмам, случайно залетавшим в советское захолустье, именно таким его представляли.
Чуть ниже среднего роста, сухопарый, одетый всегда в темного цвета костюм с черной бабочкой, с хорошо вылепленной головой и прилизанными черными волосами, через которые пролегала тщательно подбритая линия пробора, с тоненькой нитью усов, Рашид – так звали его – в руках еще небрежно вертел красивую черную трость.
Когда все вокруг были одеты в нечто бесформенное, серое и мятое, а слово «мода» было почти ругательным, он выглядел иноземным существом, и лучшие франтихи города, проходя мимо него, стыдливо оглядывали себя. Он никогда ни на кого не обращал внимания, презрительное высокомерие сквозило во всей его фигуре.
Картина дополнялась еще тем, что он обдавал прохожих чудесным запахом неведомых духов, и его легкие черные лакированные туфли, которые могли бы украсить любую изящную женскую ножку, издавали скрип или, как писал Тургенев, «скрып». Любой другой, издай он такой звук, вызвал бы раздражение, но в скрипе туфель Рашида люди, особенно дети, слышали некую завораживающую мелодию.
Он появлялся один раз в год, в мае, – жил с месяц у Мадины, очаровательной толстушки, с которой нажил двух пухленьких дочерей, – а затем исчезал. Мадина не работала, на людях появлялась крайне редко и была ему верна: ее никогда ни с кем другим не видели. Похоже, во время своих приездов он обеспечивал ее и дочерей на целый год, так как было видно, что они ни в чем не нуждаются. Кем он был, чем занимался, никто не знал. На осторожные вопросы любопытных соседок Мадина отвечала кратко: «Он из Ташкента» – и давала понять, что более ничего не собирается говорить.
Ходили разные слухи: одни утверждали, что он официант в самом большом ресторане Ташкента; другие считали, что он шулер, который обыгрывает в карты доверчивых провинциалов; третьи – что он работает заведующим складом республиканского потребсоюза. Четвертые тихо и осторожно намекали, что он неслучайно селится у Мадины, чей дом расположен в том же переулке, что у курбаши Абдурахмана, и у них общий забор. Впрочем, этот нелепый слух мы можем отнести к шпиономании, владевшей некоторыми людьми. Пятые заверяли, что, по словам их далеких знакомых, которым рассказывали сведущие люди, Рашид имеет подпольную фабрику, выпускающую трикотажные изделия, пользующиеся большим спросом, словом, он – ранний цеховик. У него на окраине Ташкента дом, огороженный ветхим, но высоким забором, который снаружи выглядит развалюхой, но внутри это настоящий дворец с шикарной мебелью, золотыми украшениями, дорогими коврами и серебряной посудой. У него там красивая жена, армянка, с волоокими глазами и ослепительно белым лицом, и у них два сына и две дочери. А уезжает он в Туркестан во время отпусков, говоря жене, что якобы для поклонения мощам Ахмета Яссави.
Позже, когда пухленькие дочери Рашида повзрослели, они уехали из Туркестана и больше не возвращались. Говорили, что отец выдал их замуж с хорошим приданым за детей богатых ташкентцев. После этого исчез и Рашид, а Мадина тихо угасла в одиночестве.

Глава 6. Кодык (осленок)
У самой черты города, буквально через дорогу, на северо-западе, располагался колхоз, руководил им крупный представительный мужчина по имени Манап. Он был умелым руководителем, создавшим процветающее хозяйство, и люди у него жили зажиточно. Во всем районе он пользовался уважением и считался человеком слова.
Так случилось, что к Манапу прилипла кличка Ишак, и его за глаза называли Манап-ишак. Не было человека, более не подходящего этой кличке, чем он: авторитетный, умелый руководитель и добрейшей души человек. Да и само животное, трудолюбивое, неприхотливое, умное и терпеливое, чье имя стало синонимом тупости, не заслуживает такого уничижительного отношения к себе со стороны людей. Но клички и предрассудки имеют свою судьбу и невероятную способность цепляться к кому угодно.
Все с Манапом почтительно здоровались, но при этом у многих появлялись веселые искорки в глазах, и это выводило из себя обычно сдержанного человека. Толпа жестока, и ей доставляет удовольствие радоваться беспомощности тех, кто ставит себя выше нее. Это психологически садистская компенсация, своеобразная месть слабых в отношении сильных.
Манап не знал, как избавиться от этой напасти. И однажды он пригласил своих друзей, истинных и мнимых, накрыл богатый стол, пригласил музыкантов и, когда веселье стало подходить к концу, повел такую речь:
– Друзья мои, некоторые из вас шутки ради придумали мне кличку, которая пристала ко мне как репей. И это длится уже долгие годы, между тем подросли мои дети, и мне неловко перед ними. Я понимаю, у нас так повелось, что у всех есть клички, поэтому, пожалуйста, придумайте новую, более приличную кличку и распространите ее.
Веселившиеся друзья смутились, стали перешептываться, и было похоже, что о чем-то договорились, и это общее мнение взялся озвучить Раззак (пусть это останется между нами, но это был именно тот, кто придумал эту кличку).
– Манап, мы твои искренние друзья, – начал он, – и мы не думали, что эта несуразная кличка так пристанет к тебе. Твоя просьба справедлива, поэтому отныне мы будем тебя называть не «ишаком», а ласковым словом «кодык». (Русской речью юмор ситуации передать сложно, так как при всей разности звучания этих двух слов «кодык» означает «осленок».)
Манап от благодарности прослезился и стал обнимать своих друзей. После этого он помчался к своей жене, на ее половину дома, и торжествующе воскликнул: «Отныне меня будут называть «кодык»!!!».
– Дурень, – ответила жена, – через два года «кодык» подрастет, и ты вновь станешь «ишаком»!!!
 

Глава 7. Обер-лейтенант

В Туркестане жил, не поверите, обер-лейтенант Третьего рейха, нет, не пленный немец, который почему-то решил остаться здесь, а казах. Его звали Абдукадыр, он до войны закончил в Ташкенте институт иностранных языков по немецкому профилю и работал учителем.
Когда началась война, он прошел двухмесячный курс переподготовки и получил звание лейтенанта. На фронте он командовал взводом и попал в плен. В плену его стали агитировать активисты Туркестанского легиона, созданного немцами с целью привлечения в него насельников Центральной Азии, вступить в их ряды. Абдукадыр долго не соглашался, но, когда ему напомнили про великий голод в Степи в начале тридцатых годов и убедили, что это был геноцид, специально организованный советскими властями, он дрогнул и согласился.
Немецкие генералы обратили внимание на его хороший немецкий язык, к тому же он, как многие туркестанцы, владел, кроме казахского, узбекским, татарским, киргизским, понимал другие тюркские языки, поэтому они сделали его главным официальным переводчиком при легионе. Для поднятия его престижа и стимуляции активной работы ему присвоили звание обер-лейтенанта германской армии, дали двух денщиков и персональный автомобиль с шофером.
Молодой, подтянутый, в ладной немецкой форме, сшитой из дорогого сукна, он выглядел красавцем. Обеспеченная, цивилизованная и приятная жизнь, украшенная красивыми и доступными женщинами, очень даже нравилась ему. Когда Советская армия захватила Германию, нашего красавца загребли смершовцы и долго допрашивали, а после отправили в Сибирь, в концлагерь. Освободили его только через одиннадцать лет, в 1956 году. Судя по тому, что он не выглядел изможденным и сломленным, было похоже, что он и в Сибири проявил туркестанскую изворотливость и жил неплохо.
В городе не хватало преподавателей иностранных языков, и, несмотря на темное прошлое, Абдукадыра взяли на работу сразу в нескольких местах, где он добросовестно обучал учеников немецкому языку и зарабатывал весьма неплохо. Естественно, его не подпустили к школе, носящей святое имя Ленина.
Однажды в Туркестан приехала делегация из ГДР посмотреть на мавзолей Ходжи Ахмета Яссави, который входил в число республиканских достопримечательностей для иностранных гостей. За неимением дипломированного специалиста по немецкому языку в качестве переводчика привлекли одного из лучших учеников выпускного класса школы имени Никитина на Станции.
Один из гэдээровцев поинтересовался, откуда у него такой хороший немецкий язык с берлинским выговором. Тот ответил, что его учителем является Абдукадыр. Немцы изъявили желание поговорить с этим учителем. Люди из ГДР, конечно, свои, но они все же немцы, поэтому местные чиновники тут же стали им объяснять, что, к сожалению, его нет в городе.
Все знали, что не только Абдукадыр, но и вся его семья до самого развала Советского Союза находилась под негласным надзором КГБ, поэтому встречи с ним любых иностранцев не допускались, а местные жители сами избегали его. Что происходило у него в душе, сказать трудно, но внешне не было видно, что все это его смущает, он всегда ходил степенно и с достоинством, ни на кого и ни на что не обращая внимания.
Однажды он учудил. Дело было на 20-летие со дня Победы над фашистской Германией. Участники войны – преподаватели одного из училищ, в котором он тоже работал, надели парадную форму со всеми орденами и медалями и стали фотографироваться для Доски почета. Абдукадыр подошел к одному из них, обладателю наибольшего количества наград, и по-свойски сказал: «Друг, я забыл дома китель с наградами, одолжи мне свой на минутку, я тоже хочу сняться». Тот невинно согласился.
И вот люди, которые ходили в училище, и его сотрудники увидели на Доске почета, в самом ее центре, ветерана Туркестанского легиона, увешанного советскими наградами. Скандал получился невероятный, бывшие бойцы Красной Армии возмущенно кричали: «Как здесь оказался этот фашист?!». Сотрудники КГБ наводнили город. Туркестанцы не знали, то ли смеяться, то ли негодовать по этому поводу. Но постепенно шум утих, и «фашист» продолжил свою работу, а его место на Доске почета осталось свободным: никто не хотел, чтобы там находилась его фотография.

(Продолжение следует)