• Исторические страницы
• 29 Декабря, 2015

Последние годы жизни Чокана

К 180-летию Чокана Валиханова

Клара Хафизова,
доктор исторических наук,
профессор-китаевед

Жизнь и деятельность Чокана Валиханова, как и многих представителей его семьи, тесно связаны с Китаем. Абылай хан – прадед Чокана, первым установил посольские, торговые и культурные связи с Цинской империей. Избрание его на ханство было эффективно поддержано южным соседом, после того как он в 1769 г. решился отправить в Пекин своего первенца и наследника Вали султана.

В то же время, Абылай никогда официально не выходил из российского подданства, разве лишь грозился на словах и в запальчивости, когда Екатерина II отказала признать его всеказахским ханом. В глазах русского правительства он оставался ханом Среднего жуза. Цины также видели, что его власть не распространяется на все казахские племена и что он связан обязательствами перед Россией. Они уведомили российский правительствующий Сенат о том, что султан Абылай принят в их подданство, но получили оттуда официальный ответ, что хан Абулмамбет и султан Абылай присягали на верность России, и Цинской империи не следует привлекать их в свое подданство. Цинский император решил игнорировать это обстоятельство и продолжал отправлять посольства в Средний и Старший жузы. Территории племен этих жузов находились по соседству с Джунгарией, а некоторые – и на ее территории. На первоначальном этапе в своей казахстанской политике Цины придавали приоритетное значение Абылаю и его прямым потомкам. 
Вали хан – дед Чокана – всю свою жизнь традиционно придерживался политики сохранения равновесия между двумя державами – Российской и Цинской империями. Могущественным державам приходилось мириться с такой его позицией, так как одна из них была занята войнами, а вторая – непрекращающимися восстаниями на своей окраине. Равноудаленность от стран у Вали хана проявилась и в том, что он отправил в Китай старшего сына – Габбаса султана, а в Россию, на учебу в Омск – Чингиса, отца Чокана. В Омске Чингис, как впоследствии и его талантливый сын, обучался в кадетском корпусе. А в каком городе Китая и сколько времени жил и чем конкретно занимался Габбас, документов пока не обнаружено. О том, что Габбас изучал какое-то время китайский язык, мы знаем лишь со слов Чокана. Если это так, то Габбаса можно считать первым абылаевичем, изучавшим китайский язык. Чокан в интересах дела пытался самостоятельно изучать китайский, о чем сохранились записи в его тетрадях.
Безусловно, Чокан с детства знал об отношениях его знаменитых предков с Китаем, вначале по сохранившимся семейным преданиям. Впоследствии он почерпнул сведения из омского архива: Пограничного управления сибирскими киргизами (Областного правления сибирских киргизов). Накапливались документы и в Канцелярии Западносибирского генерал-губернаторства, где он начал свою службу. Материалы русских архивов и сегодня остаются самыми главными источниками по истории казахско-китайских отношений ХVIII–ХIХ вв. По ходатайству начальника штаба Отдельного сибирского корпуса Чокан был допущен с июня 1854 года в архив для сбора материалов «для истории кайсаков Сибирского ведомства». При этом, интересующие его документы он мог забирать для изучения домой и изучал их до 1857 года [3, c. 8–100]. Как бы то ни было, он держал в руках оригинальные грамоты (а также их копии), направленные его предкам и хранившиеся в его семье или в Омске. Он первым описал эти грамоты, указал их язык, передал их основное содержание. 
В то время Чокан только приобщался к источниковедению и текстологии, кроме того, он готовился в свою кашгарскую тайную экспедицию. Опасное путешествие и ранняя смерть помешали ему завершить эту работу. Но и в черновом варианте трудно переоценить научное и цивилизационное значение его наброска о древних грамотах. Автор этих строк в свое время делал сообщение об этом на конференции, посвященной 150-летию со дня рождения Чокана Валиханова. Авторитет Чокана, как знатока истории и состояния казахско-китайских отношений, а также истории провинции Синьцзян и обстановки в ней в 50-х и первой половины 60-х гг., намного возрос после его путешествия в Кашгар и поездки в Кульджу. Последние дни жизни Чокана Валиханова, его надежды на продолжение службы и дальнейшая карьера также были тесно связаны с Китаем. Без сомнения, жизнь молодого офицера оборвалась также в связи с его опасной профессией.
Загадочной является смерть Чокана, которую предшествующие исследователи объясняли обострением болезни легких, после того как он покинул армию генерала М. Черняева (1828–1890), возглавившего царские войска в походе для взятия Аулие-Аты и Ташкента. В действующую армию Чокан поехал по приглашению генерала с целью повышения в офицерском звании, о чем он откровенно писал 24 марта 1864 г. своему верному другу К. Гутковскому, в доме которого он жил какое-то время вместе с дядей Мусой Чормановым. Кроме того, он хотел поправить свое финансовое положение, т. к. перед этим проиграл в карты около трех тысяч рублей – значительную для него сумму [3, с. 160–161]. Обострение болезни могло произойти от чувства депрессии, в которую он впал после самовольного отъезда из армии. Еще весной 1864 г. болезнь не препятствовала его участию в походе и его женитьбе на сестре Тезека, по закону амангерства после его смерти доставшейся брату Жакыпу. Чокан буквально сгорел за полгода. Поскольку медицинского освидетельствования его смерти нет, нам остается только гадать, от какой именно болезни столь скоропостижно скончался энергичный тридцатилетний человек. В последних письмах Чокан несколько раз упоминает о своем самочувствии. В начале марта 1864 года он пишет К. В. Гутковскому: «Здоровье мое было не совсем хорошо… Шишка на носу уничтожилась давно» [3, с. 160–161]. Что это было за образование на его носу, фурункул или симптом онкологической болезни? Усугубленная тяжелым моральным состоянием болезнь, конечно, могла прогрессировать. Как явствует из копий последующих его писем, он жаловался на здоровье: 1 декабря 1864 г. – на грудь и мокроты, 19 февраля 1865 г.– на боль в горле и в груди [3, с. 174]. 
О моральном состоянии Чокана, о его деятельности во время пребывания в ауле Тезека мы можем судить пока только на основании его переписки. Первое известное сегодня письмо Чокана датируется 24 ноября 1864 г., а последнее – 19 февраля 1865 г., получателем всех этих писем был один человек – его старший друг, покровитель и начальник Алатавского округа и киргизов Большой Орды Г. Колпаковский. Далее, он не подавал о себе вестей до самой своей смерти, которая последовала по официальным данным в апреле 1865 года. По какой причине Чокан перестал писать с февраля по апрель, несмотря на теплое обнадеживающее письмо Колпаковского, после чего он замолчал навеки? Верно ли указан месяц смерти Чокана? Где и чем он занимался последние полтора – два месяца его жизни, если общепризнанная скорбная дата точна? Эти вопросы всплывают в связи с тем, что при тщательном рассмотрении вызывают сомнение даты почти всех известных нам сегодня писем Чокана. К сожалению, сам Чокан небрежно относился к числам, не имел привычку приписывать их в своей корреспонденции. Поэтому письма в большинстве проставлены составителями его сочинений: Х. Хайдаровой и А. Маргуланом.
В 1903 г. письма Чокана с некоторыми другими бумагами были переданы Г. Потаниным профессору Московского университета Н. Веселовскому, готовившему к печати собрание сочинений Ч. Валиханова. Профессор отметил: «Список, переданный мне Г. Н. Потаниным, возмутителен до последней степени… Еще хуже, что переписчик не разбирал руку Валиханова и оставлял пробелы по несколько строчек» [3, с. 226]. Таким образом выясняется, что письма Чокана, адресованные Колпаковскому и переданные им через Потанина Веселовскому, были к тому же копиями. Генерал вообще странно вел себя: письма прислал через долгое время; обещал, но так и не помог деньгами для издания трудов своего младшего товарища. Только ли дело было в его старости и немощности? Чокан поставил его в свое время в тяжелое положение, покинул армию во время военных действий, что в глазах русского офицерства считалось дезертирством. Но поступок Чокана, как казаха и потомка казахских правителей, был понятным с человеческой точки зрения. Была лазейка и для того, чтобы спасти его от военного суда и для его оправдания, если бы таковой состоялся. Чокан не был командиром воюющего отряда, он состоял при Черняеве в качестве эксперта, сопровождавшего армию в ташкентском походе вместе с зоологом, этнографом, горным офицером и другими специалистами. По словам Г. Потанина: «Завоеватель (Черняев. – К. Х.) вез с собой блестящую свиту; он хотел ослепить русское общество своим покровительством науке, подобно Наполеону» [3, с. 379]. Отряд, судя по «Дневнику Аулие-Атинского похода», который вел М. С. Знаменский, продвигался вслед за действующей армией через Токмак, Мерке и далее по разоренным местам [5, с. 247–254]. До конца мая, до самого отъезда Чокана он не имела прямых столкновений с противником. 
Итак, Чокан не участвовал в штурме Аулие-Аты и Ташкента, судя по всему, он вообще не участвовал в боевых действиях, как и все так называемые военные ученые, состоящие в иррегулярных войсках. Ч. Валиханов по роду своей службы не должен был участвовать во взятии городов, его обязанность заключалась в изучении завоеванного края в историческом, политическом и торговом отношениях. Конфликт с Черняевым мог произойти в самом конце мая или в начале июня 1864 г. Чокан бросился к Черняеву, узнав, что тот собирается взять силой Пишпек и отдать крепость на разграбление солдатам. Он полагал, что и без этих крайних мер можно овладеть городом. Чокан, как свидетельствует Знаменский, был знаком с письмами киргизов с выражением их желания принять подданство России, фактически, они готовы были подчиниться России. Кроме того, как видно из приведенного этим же автором диалога, военные ученые не понимали целесообразности разорения и опустошения Токмака, Мерке. Они испытывали большую тревогу по поводу возможного разорения культурного и религиозного центра казахов – города Туркестана. Мирные жители этих городов и их предместий перед пришествием русских войск в панике покидали родные места. Отсюда вполне понятны позиция Чокана, не хотевшего напрасного кровопролития, и проявленная им горячность во время беседы с Черняевым, а тот, по всему, был весьма груб с ним. Чокан же, казахский аристократ и образованный человек, всегда свободно общавшийся с высокопоставленными русскими военными и гражданскими чинами, он не мог стерпеть обращения солдафона, каковым по общему мнению омичей являлся Черняев. В итоге, покинул отряд.
Нам также неизвестно, где Чокан находился с июня по ноябрь – декабрь 1864 года, когда он подал первую весточку о себе. Почему он молчал столько времени и молчал ли он? Предпринял ли он попытки встретиться с генералом лично? Ездил ли Чокан в Верный до того, как он обосновался в ауле Тезека? Он исчезает с поля зрения на целых полгода. В ноябре он уже знал об отъезде его покровителя в Омск за новым назначением. Тем не менее, он продолжал писать ему. Три ответных письма Колпаковского Чокану дошли до него и того позже – в середине февраля 1865 года. 
Судя по датам писем Чокана, установленным академиком А. Х Маргуланом, в ноябре 1864 г. он уже находился в ауле полковника Тезека. Сюда стекалась вся информация о важнейших событиях, происходивших в Центральной Азии, среди них: о завоевании русскими Аулие-Аты, о ходе русско-китайского пограничного разграничения на границе с Тарбагатаем и Алтаем, о положении киргизов, о восстании мусульман в Китае и т. д. Все важнейшие новости Тарбагатайского и Кульджинского округов Синьцзяна очень скоро становились известны в ауле султана Тезека, который сам активно участвовал в пограничных делах и взялся доставлять письма в Верный. 
В это же время Чокан женился на сестре Тезека Айсаре, некрасивой, но умной женщине, по словам его современника И. И. Ибрагимова [3, с. 416]. Чокан был влюбчивым человеком, из-за любви к чужой жене он в свой последний приезд к родителям, рассорился с ними. Но мы не знаем, женился ли он по любви на чингисидке, или по другим соображениям, нашел ли он утешение в браке в этот тяжелейший период своей жизни. Чокан ожил и почувствовал интерес к жизни только тогда, когда удостоверился в свой полезности в деле устройства будущности своего народа. Эта мысль им овладела, когда в аул Тезека прибыла делегация нового илийского генерал-губернатора Мин Сюя. Именно китайские дела побудили его заявить о себе Колпаковскому. Чувство безнадежности, обуревавшее до того молодого офицера, неведение о своей участи, несколько утихли. Чокан окончательно понял, что не представляет своей жизни без службы, без общения со своими русскими друзьями, без привычной работы. В связи с приездом цинских посланцев из Синьцзяна, для него вновь представился шанс проявить себя во всем блеске перед русской пограничной администрацией и своими казахскими недоброжелателями.
В 50-60-е годы Китай сотрясали крестьянские восстания, затем – восстание китайских мусульман. Вскоре этот пожар перекинулся в Синьцзян. Восстание началось в Куче, затем оно охватило и другие города. Повстанцы нападали на маньчжурские и ханьские крепости и кварталы городов, убивали гражданских и военных чиновников. Не дождавшись подкрепления из внутреннего Китая и после падения Урумчи, синьцзянский генерал-губернатор обратился за военной помощью к близко расположенному к Кульдже г. Верному. Узнав об этом от цинской депутации, Чокан стремился получить от его членов полнейшую информацию о ходе восстания в Синьцзяне, о положении местных властей. Он подкрепил эти знания сведениями, полученными от примкнувших к восстанию киргизов, казахов, уйгуров, дунган, в свою очередь также писавших в Верный. Он торопился поделиться этой ценнейшей информацией с Колпаковским в интересах русского государства. Чокан тут же на месте перевел два письма Мин Сюя, полученные за это время, сопроводив листы своими сведениями и размышлениями о событиях. 
От Г. Колпаковского последовал всего один ответ на три письма Чокана. Особенно важно для нас выяснить, в какой день Чокан решил написать письмо генералу. Попытаемся это сделать, сверив содержание его писем с датами переведенных им двух посланий илийского генерал-губернатора.
Первое письмо Г. Колпаковскому из добровольного изгнания Чоканом написано на следующий день после прибытия делегации из Кульджи. Приехало 8 человек во главе с Со-колдаем, низшим офицерским чином маньчжурских знаменных войск. Фамилия Со, возможно, является сокращенным по китайскому обычаю вариантом маньчжурского имени Сабитун. Это был второй приезд Сабитуна к Колпаковскому, находившемся обычно в Верном. Сабитун привез письмо илийского (кульджинского) генерал-губернатора Мин Сюя. Поэтому, упомянутый в письмах Чокана посланец Со-колдай может идентифицироваться с маньчжуром Сабитуном. Однако, Со-колдаем, о котором упоминает Чокан, мог быть и другой человек – дунганин по имени Со Хуаньчжан, сын руководителя тайной секты дунган Со Вэня. Со Вэнь служил в цинской армии, в том числе и в период вторжений ходжи Джахангира в Кашгар в 1825–1828 гг. Он отвечал за доставку донесений и депеш в цинскую армию, занятую подавлением восстания. В 60-х гг. ХIХ века, в период восстания мусульман, вызвал подозрение у Цинов и был якобы казнен ими в промежутке между 1862–1864 годами. Очевидно, что Со Вэнь имел отношение к разведке, его миссия была схожа с миссией султана Тезека при русской армии. Не случайно он упомянут современником Чокана А. Н. Гейнсом. Сын Со Вэня по имени Со Гуаньчжун (или Совун), также служил в цинских войсках, в это время имел звание цаньцзян (командира полка), возможно, по причине казни отца он перешел на сторону восставших. По материалам, собранным А. Ходжаевым, он в ночь с 14 на 15 июля 1864 г. проник в дом командира цинских войск (тиду) в Урумчи, убил его и овладел официальной печатью. При помощи печати дунганские военные захватили урумчинский склад с оружием. Со Вэньчжан вполне мог вести двойную игру с Чоканом и с русскими властями Верного. В начале 1865 г. Совун, якобы перенес свое местопребывание в Турфан, т. е. он исчез с глаз повстанцев. В данном случае не совсем ясно, возможно, Совун был отдален Даутом халифой из-за популярности этой семьи. Во главе государства Цинчжэн го (в русских источниках его называют Урумчинским, Дунганским султанатом) Со Вэньчжан стал командующим войсками, но вскоре его не оказалось в составе руководителей. В то же время, Совун мог вполне выехать по заданию дунганского руководителя восстания Давута халифы к Колпаковскому, официально с письмом Мин Сюя и тайно – с письмом Давута халифы. Он мог открыться Чокану, и тот запросил Колпаковского, что делать в случае просьбы о помощи со стороны восставших мусульман. Будучи в ауле Тезека, Совун не мог не узнать об истинной роли Чокана. В таком случае возникает еще одна версия о смерти Чокана, на этот раз по вине или со стороны синьцзянских инсургентов.
Мин Сюй участвовал в переговорах с И. Ф. Бабковым – уполномоченным русского императора по разграничению западного участка русско-китайской границы в 1861 г. Он был хорошо известен русским пограничным властям, когда пребывал в Тарбагатае в должности хэбэ-амбаня (цаньцзян-дачэня – кит. яз.), о чем Чокан уведомил своего начальника. Мин Сюй относился к красному с каймой маньчжурскому знамени, начинал свою службу переводчиком, возможно, уйгурского языка и писарем. С 1855 г. он работал на разных должностях в администрации провинций Ганьсу, Шэньси, Синьцзяна. В 1860 г. Мин Сюй был направлен в Тарбагатай. Приказ о назначении его генерал-губернатором в Кульджу последовал в самый разгар восстания мусульман – 2 ноября 1864 г. В этой должности Мин Сюй пробыл до самой своей трагической смерти 29 июня 1866 г., когда мусульманские инсургенты, по некоторым ведениям – уйгуры, а не дунгане, подожгли его ставку вместе с находящимися в ней всеми членами его семьи [9, с. 413]. Мин Сюй получил от императора почетный посмертный титул «Преданный» [1, с. 193]. Старый цзян-цзюнь по имени Чан Цин, по словам Сабитуна, был смещен с должности якобы за самовольное военное столкновение с русскими в 1863 г. Это действительно произошло в Борохудзире, в местности в долине реки Или. Чан Цин также был уличен в получении взяток, превышении власти, поборах, жестоком обращении с местными жителями и других злоупотреблениях. Именно его поведение в Синьцзяне, а также других цинских чиновников привело к недовольству не только уйгуров, казахов, дунган, ханьцев, но и служащих привилегированных маньчжурских гарнизонов. После снятия с должности, Пекин оставил Чан Цина в Синьцзяне, чтобы он искупил свою вину. Со-колдай счел нужным подчеркнуть недовольство Пекина Чан Цином, допустившим серьезное военное столкновение с русским пограничным отрядом, поскольку теперь Цины вынуждены были просить военной помощи у русских. Письмо Мин Сюем Колпаковскому действительно было написано. Это подтверждается тем, что он дважды докладывал Пекину о своей инициативе – об обращении к русским за помощью. Однако, в китайском источнике не приводится содержание писем илийского генерал-губернатора. Мы знакомимся с ними, благодаря переводам Чокана. Из китайских источников нам становится известным, что в Пекине с полным пониманием отнеслись к этому шагу Мин Сюя, вызванным безвыходным положением Кульджи. Император лишь советовал Мин Сюю стараться не терять лидирующего положения в общении с иностранцами. Письмо к Колпаковскому было написано в сдержанных тонах, но Мин Сюй велел Со-колдаю по секрету устно передать Колпаковскому, как плохи его дела.
Никто из исследователей не обратил внимания на дату письма Мин Сюя – 28 день 11 луны 3-го года правления Тунчжи. Она приходится на 26 декабря 1864 г. Если дата в письме Мин Сюя указана правильно, то из этого следуют два вывода: а) либо первое письмо Чокана Колпаковскому ошибочно датировано сроком ранее этой даты – 20 ноября [2, с. 583; 3, с. 162-164]; б) либо это письмо Мин Сюя было ошибочно приложено составителями первого Собрания сочинений Чокана к его первому письму по вине Колпаковского. 
Более правдоподобно выглядит первое предположение. В распоряжении Чокана было ответное письмо Мин Сюя начальнику Алатавского округа. Как уже говорилось выше, Мин Сюй был назначен цзян-цзюнем 2 ноября 1864 г., должно было пройти время, чтобы он приступил к должности, затем решился написать письмо русским. Также необходимо было какое-то время, чтобы это письмо доставили в аул Тезека. Нужно было также время Колпаковскому, чтобы изучить письмо, обсудить вопрос у себя, составить донесение в Петербург и получить его отклик и написать ответ Мин Сюю, а затем доставить его в Кульджу. Мин Сюй уже в первом своем письме просил военной помощи у русских в подавлении восстания мусульман, на что Г. Колпаковский отвечал, что доложил о его просьбе своему императору. Он, вероятно, обнадежил Мин Сюя в положительном ответе, т. к. тот не только отправил свою вторую делегацию, но и велел заготовить в Тургени провиант и другие вещи для русских отрядов, когда они прибудут для оказания помощи. Тургенью называли тогда реку Борохудзир при ее впадении в Или. Заготовленный провиант, в основном, состоял из чая, т. к. Синьцзян сам испытывал острый недостаток в продовольствия. Мин Сюй отправлял в Пекин одно отчаянное письмо за другим, с просьбой о присылке вспомогательных войск, вооружения и продовольствия. Также было необходимо время, чтобы Чокан решился вскрыть секретное письмо Мин Сюя, перевести его на русский язык, написать письмо Колпаковскому от своего имени. Можно ли было все это проделать за 18 дней? Расстояние между Верным и Кульджой было близким, однако на поездку в одну сторону в охваченном восстанием крае уходило не менее недели. (Чокан в одном из писем говорит об одном событии, что оно произошло 8 дней назад.) Представляется скорее, что первое письмо Чокана из аула Тезека могло быть написано не ранее начала января 1865 г. В таком случае он не подавал о себе вестей после того, как покинул отряд более полугода. И этот период его жизни пока покрыт для нас мраком неизвестности. 
Помимо сверки дат писем Чокана с письмами Мин Сюя, которые он перевел, постараемся сверить события, упоминавшиеся Чоканом с теми, которые описаны в цинских источниках. В целом, они совпадают. Там и тут говорится о беке из Хами, единственном уйгурском старшине по имени Башир, остававшемся преданным Циннам и выступавшем на их стороне со своим отрядом [11, цзюань 124, л. 2.-4]. В конце своего письма Чокан прибавляет: «Донося о сем вашему превосходительству, прошу Вас, если возможно, облечь мое агентство в официальную форму, чтобы после мне быть полезным Вашим сотрудником» [3, с. 163]. Это доказывает, что Чокан желал оставаться на русской службе, он разочаровался лишь в одном человеке – Черняеве, но не в установлении русской власти в Казахстане. Несмотря на личную драму, он оставался сторонником присоединения Казахстана к России, однако присоединения цивилизованного. Потому-то у русской прогрессивной общественности сложилось твердое мнение о Чокане как о «хранителе русских государственных интересов». Именно по этой причине, к 300-летию дома Романовых было решено посмертно издать его труды, чем и занимался профессор Веселовский. 
Сверив сведения Чокана о событиях в Синьцзяне с материалами китайских источников, можно удостовериться в том, что острый ум и способности к анализу у него нисколько не притупились. А также убедиться в том, что содержание письма цзян-цзюня им было переведено правильно и при этом подкреплено свежей информацией. Посмотрим, поможет ли сопоставление времени произошедших в ходе мусульманского восстания важных событий и сведений о них, сообщенных Чоканом, вычислить точную дату писем Чокана, а также более полно прокомментировать их содержание [3, с. 167–170]. Он пишет, что последнее столкновение войск цзян-цзюня с инсургентами произошло 8 дней назад до приезда его послов к Тезеку. Что вначале Цины одержали победу, смогли снять осаду Кульджи. Мы находим подтверждение этому событию в китайском источнике: в совместном донесении старого цзян-цзюня Чан Цина и вновь назначенного цзян-цзюня Мин Сюя, полученного Пекином в конце января 1865 г. По этому докладу, Кульджа была отбита 23 ноября, а к 3 декабря 1864 г. Цины добились временного превосходства [10, с. 116]. Приказом императора Тунчжи от 24 января 1865 г. Мин Сюй был награжден курткой желтого (цвет императора!) цвета, командир ойратского гарнизона войск Жун Цюань – пером павлина на шляпу, командир солонского гарнизона войск Токэтонай повышен в звании посмертно [11, цзюань 125, л. 35 об.-38]. Со-колдай и его товарищи приехали в аул Тезека через 8 дней после успеха Цинов от 23 ноября и до 3 декабря и за день до того, как Чокан решился написать свое первое письмо Г. Колпаковскому. Послы приехали не ранее 11 декабря, следовательно, Чокан написал первое письмо после этой даты. Другой факт: Или был окружен десятками тысяч восставших, которых цинские войска потеснили к Баяньдаю. Илийские казахи в тот раз выступили на стороне цинских войск, поэтому цинские посланцы и смогли благополучно достичь аула Тезека. Это еще одно доказательство того, что первое письмо Чокана Колпаковскому не могло быть написано 20 ноября, как это указано комментаторами его писем. Тем более, что письмо цзян-цзюня к Колпаковскому датируется 20 декабря.
В декабре 1764 г. Цинам удалось отбить Гучэн (совр. Китай) лишь благодаря помощи Хамийского вана (князя) Башира. Монгольские войска тогда отказались воевать из-за постоянных задержек довольствия [11, цзюань 124, л. 2.- 4]. 
Второе письмо Чокана касается судейских дел, в которых Тезек, по его словам, не вмешивался. Чокан мог участвовать в разбирательстве жалоб как представитель рода торе и по просьбе Тезека, который был в то время занят киргизско-казахскими распрями, т. е. более важными международными делами. Об этих событиях Чокан писал Колпаковскому 1 декабря, а Тезек – 2 декабря 1865 г. Вполне возможно, что все 3 письма были доставлены Колпаковскому одной почтой. Чокан настолько увлекся судейством, что в письме от 14 января 1865 г. (см. о нем ниже) пишет большую записку о «родовом народном управлении Орды» (в Старшем жузе). Он дает убийственные характеристики султанам Старшего жуза, не называя их имен, но Г. Колпаковский прекрасно знал, о ком идет речь. Чокан писал, что «султан албанов (явный намек на Тезека. – К. Х.) управляет только своими теленгутами, которых, правда, очень много, но управляет ими, как плантатор неграми». «Джалаирские султаны, волостные и прочие, похожи на наезжих сибирских чиновников, которые приезжают только затем, чтобы постоять и потом уехать. Между джалаирскими родоправителями существует круговая порука, чтобы грабить народ». «У дулатов несколько лучше, хотя султан их считается слабым. Там много богатых и влиятельных киргизов, которые могут в случае надобности дать султану отпор» [3, с. 169]. Эти сведения также представляют собой ценнейшую информацию, так как завоевание земель Южного Казахстана и Средней Азии Россией еще не было завершено. С другой стороны, мы можем составить представление о личности Чокана, его общем кругозоре и образованности, знании им своих сородичей. Здесь прослеживается его желание деятельно участвовать в общественной жизни казахов и в осуществлении русско-китайских связей. Очевидно, что такого масштаба человеком он был редким, а скорее всего, единственным явлением в среде образованных казахов того времени. Русская администрация не могла бы игнорировать Чокана ни с какой стороны. 
Третье письмо Чокан написал 14 января 1865 г., поскольку спешил поделиться сведениями о ходе войны в Синьцзяне между дунганами и цинами [3, с. 167–170]. В письме указано старинное написание месяца – генварь, поэтому можно верить этой дате. Чокан пишет: «Бегство дунганей из Кульджи случилось 9 числа прошлого месяца», т. е. 9 декабря 1864 г. Далее он пишет: «11 числа (11 декабря 1865 г. – К. Х.) маньчжуры, ободренные бегством врага, выступили из Кульджи для окончательного уничтожения инсургентов». Но их поражение было окончательным. Среди убитых у Чокана названы начальник китайского войска Чи-Джен, солонский ухурдай и еще два амбаня (начальника), отмечены большие потери среди войска. Чокан говорит о скором падении Баяньдая близ Кульджи. Он сообщает, что цзян-цзюнь предлагал мир повстанцам. В китайской хронике подтверждается, что предложение от Мин Сюя повстанцам действительно последовало, и оно было сделано с целью тянуть время до прибытия войск из других провинций Китая. Официальные сведения о стычке Цинов с дунганами не противоречат информации Чокана. Он называет имена предводителей повстанцев, ханьцев, дунган и уйгуров, что тоже является оригинальным сведением для нас. Официальная дворцовая хроника не считала нужным упоминать имена «главарей бунтовщиков». Представители таранчей (уйгур) имели сообщение с Тезеком и через него пытались связаться с Верным, о чем также доложил Чокан.
27 декабря Чокан сообщает подробности о русской торговой фактории в Или, которую Мин Сюй незаконно обложил поборами. Другим не менее важным сообщением является то, что синьцзянские казахи (киргизы) стали «заклятыми врагами своих патронов и грабят маньчжуров и солонов, где только можно». Если ранее Чокан просил облечь его какой-то властью или полномочиями, то теперь он выражает желание, сопряженное с большой опасностью для его жизни: «Если китайцам будет дана помощь, то с известием об этом в Кульджу, надеюсь, ваше превосходительство, пошлете меня», – пишет он [3, с. 170–171]. Со-колдай все еще оставался в ауле Тезека, не желая езжать обратно без ответа русских властей. Чокан в свою новую поездку в Синьцзян намеревался ехать в сопровождении послов Мин Сюя. Итак, Чокан в конце 1864 г. вполне ясно выразил мысль о командировке в Китай.
Большие сомнения вызывает четвертое письмо Чокана Колпаковскому, помеченное 14 января 1865 г. [3, с. 171–173]. Сам он по ошибке пишет, что это его третье письмо, отправленное им в Омск! Это письмо является третьим с информацией о китайских событиях. К этому письму приложен лист цзян-цзюня, также переведенный Чоканом, но он датирован 24 днем 12 луны 5 (!) года правления Тунчжи. Эта дата приходится на 29 января 1866 года! Как это можно объяснить? В казахстанской историографии утвердилось мнение, что Чокан умер в апреле 1865 г., поэтому он не мог переводить письмо Мин Сюя, написанное в январе 1866 г. Это очень важно для нас, так как из этого следует, что общеизвестная дата смерти Чокана может оказаться неверной. Это ошибка или намеренное введение Колпаковским читателей в заблуждение? Тем более что на этот раз перевод письма цзян-цзюня написан не на отдельном листе, а внутри письма Чокана, в начале и в конце перевода имеются его длинные приписки. Конечно, зная о неразборчивом почерке Чокана (об этом не раз я слышала от М. Т. Сулейменовой, когда встречала ее в зале ЦГА РК и от Д. Х. Кармышевой). Тем более нам не следует забывать, что в русских архивах хранятся лишь копии писем Чокана, и в копиях же представлены письма Чокана за 1864–65 гг. Поэтому может возникнуть неразбериха с их датами. В данном же случае, легко 3-й год правления Тунчжи принять за 5-й год, цифры «3» и «5» в рукописи легко спутать. Но как быть с содержанием письма? Кем и когда точно был доставлен этот лист цзян-цзюня, ведь его первые посланцы все еще оставались в ауле в ожидании русского подкрепления? В этом листе Мин Сюя говорится о событиях 19 и 20 числа 12 луны того же года, т. е. 24, 25 января 1866 года. Если же дни, указанные в письме Мин Сюя поправить на 1865 г., учитывая, что к тому времени Чокан был еще жив, то получатся, что он писал 14 февраля, а события, о которых он упоминает, случились 4 и 5 февраля 1865 г. В любом случае, если и поправить дату письма Мин Сюя на 1865 год, Чокан мог написать свое четвертое письмо Колпаковскому во второй половине февраля, а не 14 января. Тем более что согласно китайским документам, Хуйнин (Баяньдай), о котором пишется в письме, сдан инсургентам 9 февраля 1865 г. [14, с. 116]. На целый месяц позже. Поэтому письмо Чокана, датированное 14 декабря, в котором выражается уверенность о скором падении Баяньдая, также следует, по-видимому, перенести на месяц позже [3, с. 167].
Во втором письме, которое перевел Чокан, Мин Сюй вновь подчеркивает свое дружеское отношение к русским. что он старается защитить здания русской фактории в Или. Он сообщает, что одновременно направил письмо западносибирскому генерал-губернатору, в котором также отметил этот факт и призывал продолжать торговый обмен. Чокан приложил оба оригинала к своему письму и переводу. Мин Сюй сообщает, между прочим, что повстанцы поддерживают связи с султаном Тезеком, подкупают его чаем и слитками серебра, но что, якобы тот, «находясь в повиновении высокой державы, не внял злым наветам их» [3, с. 173]. Чокан дополнил, что повстанцам Синьцзяна помогают илийские и семиреченские чажа, конур-борики, джарты [3, с. 172], не приписал ли он в своем переводе слова «о злых наветах», чтобы защитить своего шурина? Чокан спрашивал совета Колпаковского, что отвечать повстанцам, если те пожелают скрыться на землях, подвластных России. Он все еще верит, что его назначат посредником в переговорах между русскими и цинскими властями. Он встречается и часто беседует как с цинскими послами, так и послами их мусульманских противников. Все события Чокан рассматривает с точки зрения интересов России, не отрывает себя от них, часто использует притяжательные местоимения «мы», «наши», «нам» и т. д. и т. п. Он не исключает своей поездки в Синьцзян. В случае положительного ответа илийскому цзян-цзюню он выражает желание сам отправиться в Кульджу с этим ответом. Его не пугала жестокая война мусульман: уйгуров, дунган, киргизов и др. против цинского господства. Но опасность не останавливает молодого султана, он хочет быть полезным русским властям во всех отношениях. В китайских источниках не найдены имена командира китайских войск Чи-Джена и руководителей повстанцев: ханьца Джунь-Тан, дунганина – Па-ту-за и уйгура – Садыра, упомянутых Чоканом [3, с. 168]. Таким образом, эта информация является уникальной.
В начале 1865 г. Со-колдай все еще оставался в ауле Тезека, а Чокан сообщает сведения о Бузруке ходже – сыне белогорского ходжи Джахангира. Под знаменем белогорских ходжей, взяв с собой Бузрука ходжу, в январе 1865 г. в Кашгарию вторгся Якуб-бек (1820–1877). При них было всего 608 сторонников, однако ходжу поддержали местные уйгурские феодалы, в том числе киргиз Садыр бек. Весной 1865 г. Якуб-бек приступил к захвату других крупных городов Южного Синьцзяна. Итак, письмо Чокана от 30 января 1865 г. (дата, по-видимому, верна) написано по горячим следам этого события. Якуб-бек призывал казахов и киргизов бороться против «неверных» китайцев и русских. Чокан поздравляет Колпаковского с новой должностью, тот был в начале 1765 г. назначен военным губернатором Семипалатинской области, и в связи с этим событием Чокан небезосновательно ждет перемен в своей судьбе. 
Кроме того, мною была предпринята попытка отыскать сведения о других цинских чиновниках, упоминаемых в письмах Чокана. В одном письме упоминается Со-колдай, а во втором письме Мин Сюя говорится о эчже-ку-хафине по имени Сабитун. Чокан пишет, что эчже-ку-хафин – название чина. Здесь описка, первое слово должно быть эженху – «императорский», а второе «хафина» означает на маньчжурском языке – «посланник» или «уполномоченный». О Со-колдае говорится во всех письмах Чокана, он прибыл в аул Тезека в ноябре 1864 года и находился там до февраля 1865 г., почти до самой смерти Чокана, безуспешно ожидая военной помощи русских. 
По поручению Мин Сюя в Верный в 1865 г. также приезжал чиновник высшего ранга Жун Цюань, который был назначен илийским генерал-губернатором после гибели Мин Сюя. Жун Цюань расположился в Тургени в ожидании русского отряда и продовольствия. Здесь на н