• Общество
• 20 Октября, 2023

АЙЮБ, или Homo Kazakus

Сейдахмет КУТТЫКАДАМ, 
писатель-публицист
 

(Заколдованный век)

Рассказ в рассказах

Жизненные бури

ЧАСТЬ II
Глава 1. Малыш

Жаркий августовский день второго послевоенного года. Небольшая старенькая юрта на окраине города Туркестана, стоящая у бахчи. Из юрты вышел карапуз, которому было около года и трех месяцев. Он, быстро перебирая своими ножками, спотыкаясь, прошел за юрту, приподнял рубашонку и стал пускать фонтанчик на лопухи, растущие вдоль бахчи.
За юртой в тени лежала большая собака казахской сторожевой породы, учащенно дышавшая открытой пастью, за ней дремал козел с крутыми рогами, а перед ним сидела курица в вырытом ею углублении. Малыш, облегченно вздохнув, неуклюже повернулся назад и чуть не наступил на курицу, с шумом вспорхнувшую со своего места и испугавшую козла, и собаку, которые тоже вскочили, блея и лая. Весь этот гомон странно подействовал на малыша, он вскрикнул, и вдруг как будто пелена спала с его глаз – он ясно и осознанно увидел все вокруг.
Это первое чудо, которое происходит с каждым человеком. Мир впервые осознанно открывается ему. Я не знаю, почему принято считать, что малолетние дети ничего не понимают. Напротив, они все понимают, но совсем по-другому, чем ­умудренные жизнью взрослые люди. Ребенок не знает названий многих вещей, но их взаимоотношения и иерархию улавливает прекрасно, он не понимает многих слов, но по вибрации и тональности голосов окружающих, интуитивно чувствует их глубинный смысл, и, как правило, намного тоньше, чем взрослые. Взрослому легко обмануть ребенка, который не знает, как относиться к обману и ко злу, потому что у него нет опыта их сопоставления с правдой и добром, но эта святая наивность не в янгусовском, а в прямом смысле позволяет ему видеть мир в лучшем свете.
Ребенок, как известно, многое усваивает очень быстро, и именно это свидетельствует о глубине, широте и об универсальности его изначального разума, о тайне его познания. Гении тем и отличаются от заурядных людей, что сохраняют в себе детскую способность к познанию и нешаблонное восприятие окружающего мира. С годами этот божественный разум блекнет и его место замещают знания и опыт, полученные в жизни и усвоенные из книг. Примерно к тридцати годам, когда человеку кажется, что он стал разбираться в людях и явлениях, на самом деле он пропитывается косностью общества и теряет детскую непосредственность. К старости люди думают, что они помудрели, но только очень редкие из них достигают интуитивной младенческой проникновенности в суть вещей.
Впрочем, вернемся к нашему малышу. Он увидел в кругловатом углублении в земле, сделанном курицей, яйцо и косолапо подошел к нему. Яйцо было еще тепленьким. Мальчик осторожно присел, просунул под него обе ручки, сложив их «лодочкой», и вкатил в нее яичко. Затем разогнулся, поднялся и понес яйцо в юрту. Если до этого его заботой было только сохранение равновесия, то теперь он должен был еще и не уронить свою драгоценную находку. Поэтому поступь малыша стала более зигзагообразной, а его «корма» совершала всяческие виртуозные пируэты, чтобы сохранить равновесие, но он умудрился не упасть и не уронить яйцо и вошел внутрь юрты. 
Напротив входа на почетном месте лежал худой длинный старец с изможденным бледным лицом и окладистой бородой, по всему было видно, что он здесь главный. Справа от него сидел худенький, небольшого роста мужчина лет тридцати, а слева – молодой человек лет двадцати со следами оспы на лице; ноги старика прятались за ним.
Малыш не знал имен всех этих людей, в среде которых он находился, и не понимал степени своего родства с ними, но интуитивно чувствовал разность поведения, зависящую от социальной роли каждого. И его смутные ощущения мы изложим в доступно-примитивной форме, свойственной взрослым.
Старец, похоже, был его дедом, мужчина справа – его отцом и зятем деда, а тот, что слева, – его дядей и сыном деда. Возле отца примостилась его мать, а возле дяди – похоже, бабушка, жена деда. У самого входа с правой стороны, возле самовара, сидела жена дяди – тетя с грудным ребенком на коленях. Обе женщины были молоды, примерно одинакового возраста, слегка за двадцать, но очень разные по внешнему виду и характеру. Первая была смуглой, худой и хрупкой, с большими черными глазами с затаенной печалью. Вторая – крепко сбитой белотелой степной красавицей с красными щеками и карими глазами.
Тетя являлась матерью младенца – кузена нашего малыша. За дастарханом сидели еще юнец лет восьми, мальчик лет трех и девочка чуть старше года, его молодые дяди и тетя, последняя – одного возраста с ним. То есть бабушка сама была молодой матерью.
Это была семья деда в полном составе. Малыш всей своей кожей ощущал реакцию каждого из этих любящих его людей. Войдя в юрту, шагая прямо по дастархану, наступая на блюда, он прямиком направился к деду. Общий шутливо-испуганный, веселый, хохот сопровождал мальчугана, причем самый громкий голос принадлежал его щупленькому отцу. Малыш вручил деду еще теплое яйцо. Дед осторожно взял яйцо, обнял внука и со словами: «Душа моя, спасибо тебе» – прижал его к себе. Мягкая борода приятно щекотала тело малыша, он в блаженстве забылся, и яркие видения исчезли.
Через многие годы повзрослевший, а затем и постаревший малыш по имени Сержан, который будет главным проводником в нашем повествовании, вспоминал эти блаженные минуты впервые вспыхнувшего сознания и пытался понять, что это значило. Какие символы содержала эта мизансцена? Была ли логическая связь между этим импульсом и последующей его многотрудной жизнью? Ну а пока оставим малыша и постараемся описать, какие же события предшествовали его появлению на свет и как они определили его судьбу.

Глава 2. Таубай
Начнем с семейной легенды об отце того старца, о котором упомянули. Прародителя звали Таубай, он был беден, но независим, пас свои две с половиной сотни овец, десяток коров и десяток лошадей на правом берегу Сырдарьи. Его дополнительным заработком было изготовление совместно с отцом юрт, которые у них получались прочные, красивые и пользовались большим спросом. Таубай был уже десять лет как женат, ему было почти тридцать, а его жена Сарсенгуль так и не родила ему детей.
Следующий за ним брат, Нурсеит, женившийся на год позже, уже имел двоих детей, сына и дочь, и, получив енши (фамильную долю) и построив свой отау (семейный очаг), жил хотя и рядом, но отдельно. Вообще-то по казахской традиции первым должен был получить енши старший сын, Таубай, но, не имея детей, он не мог это сделать. Пока они с женой, отцом, матерью, сестрой и двумя братьями жили одной семьей в трех небольших шестикрылых юртах.
Женская часть родственников, и особенно мать, досаждала его. Его отец, Мырзабек, молчал, но все видели, с какой нежностью он нянчил внуков от Нурсеита и с грустью смотрел на Таубая. Сарсенгуль понимала, что все они считают ее виноватой, и сама стала заводить разговор о том, чтобы Таубай взял себе в дом токал – вторую, более молодую жену, но муж молча отмахивался от нее.
И вот однажды Сарсенгуль почувствовала, что в ней происходит что-то непривычное. Она поехала в соседний аул, нашла там свою давнюю подругу, у которой было уже несколько детей, и рассказала, что ей нездоровится, но как-то странно. Та внимательно её выслушала и стала со смехом расцеловывать ее. «Глупышка, в тебе зреет новая жизнь», – сказала она.
Сарсенгуль вернулась домой, но ничего не стала говорить, только глаза ее блистали необычным светом. Таубай спросил у нее: что случилось? Она ответила, что в ауле Байжана кобыла родила чудесного жеребенка, золотистого, с белой звездой на лбу и в белых чулках, с огромными фиолетовыми глазами. Просто прелесть. Весь такой прыткий, только родился – как тут же начал скакать. Но вскоре Сарсенгуль заметила возросшую теплоту к себе и чуткость. Ей не стали дозволять поднимать тяжелое и все время просили отдохнуть. Она поняла, что ее тайна, как вводится в Степи, быстро разлетелась и родные Таубая уже знают о ней.
Через три месяца ее плоский живот приобрел небольшую округлость, и ей стало сниться огромное черное чудовище с большой головой и могучими лапами. Сарсенгуль рассказала мужу про этот сон, и он сказал, что ей приснился медведь, который обитает далеко-далеко на севере, в глухих сибирских лесах. Жена со смехом сказала, что, наверное, у него и печень очень большая, с полугодовалого ягненка, и просто так добавила: какого она, интересно, вкуса – сладкая, горькая или терпкая? После этого она обратила внимание на то, что Таубай стал часто что-то обсуждать со своими родителями. Причем свекор и свекровь явно его от этого отговаривали.
Однажды Таубай сказал своей жене, что ему вместе с Ашимом, со вторым из его младших братьев, надо срочно съездить за более совершенным приспособлением для изготовления уыков (шестов) и шаныраков (сводчатого круга) для юрт, а это не близко, и пусть она не волнуется. За стадом присмот­рят отец и другой брат. С мужьями у казахов не было принято спорить, и жена молчаливо согласилась. Но при проводах братьев, когда они садились на коней, взяв с собой довольно много еды и воды, два коврика и два ружья, погруженные на третью лошадь, она увидела, что родители встревожены, и это беспокойство передалось и ей. Она пыталась расспросить у своей свекрови, куда все-таки уехали муж и кайны (брат мужа), но ничего не добилась.
Дней через десять Сарсенгуль оседлала наиболее спокойную лошадь и вновь поехала к опытной подруге, чтобы поделиться с ней своими тревогами. Та расспросила ее о том, что произошло у них в семье не так давно. Сарсенгуль ответила, что ничего особенного, разве что она рассказала мужу о своем сне. Когда подруга узнала о том, что приснилось Сарсенгуль, и о сказанных ею словах о печени чудовища, то воскликнула: «Они поехали за твоим жерик!» – и все объяснила. Сарсенгуль ахнула и стала себя казнить: «Какая я дура!» Теперь ее дни и ночи проходили в молитвах: «О Тенгри, прости меня, глупую женщину, и сохрани моего мужа!». И виновато добавляла: «И моего кайны тоже!»
Между тем прошло полмесяца, месяц, а после даже и два, а братьев все не было. Беспокойство в семье росло, и, наконец, в начале третьего месяца днем на горизонте показались два всадника и две лошади с поклажами. Это были они. Ожидавшие мужчины не показывали своей радости, но мать заплакала от счастья, а жена запрыгала.
Братья похудели, почернели, а на лице Таубая был свежий глубокий шрам. После теплых приветствий и нежных объятий все вошли в отцовскую юрту, и Сарсенгуль начала их кормить. Затем Асхат, самый младший брат, и мать занялись разгрузкой поклаж с лошадей. Там в мешках были какие-то деревяшки, болты и гайки – как выяснилось, детали двух деревянных станков. А из одного они вытащили огромную шкуру медведя и тряпку с большим засоленным куском печени. Всех четырех лошадей они стреножили и отпустили пастись.
После того как все наохались, глядя на шкуру медведя и цокали языками взвешивая на руках печень, Ашим приступил к рассказу об их поездке. Этот рассказ все время прерывался тем, что кто-то выходил и отгонял скот от юрты, женщины разжигали огонь в очаге и ставили на него мясо, а в некоторых местах Таубай, видимо, считая, что брат преувеличивает, останавливал Ашима. И только позже, в отсутствие старшего брата, ему удалось подробно изложить все, что пришлось им испытать.

Глава 3. Путешествие
Приведем эти описания вкратце, иначе пришлось бы писать отдельную повесть. Читатель уже знает, что их целью было выполнить жерік (жерик) – заветное желание Сарсенгуль. Поясним, что это означает.
По поверьям казахов, если беременной женщиной овладевает жерик (сильное желание какой-либо еды, в том числе самой экзотической и редкой), то муж обязан ее обеспечить, а если по каким-то причинам он не может этого сделать, то его ближайшие родственники должны раздобыть желаемое во что бы то ни стало. Ибо устами матери говорит зарождающаяся новая душа, а первое ее желание символично и священно: от его удовлетворения зависят характер и будущая судьба ребенка. Бывали случаи, когда муж шел даже на преступление, чтобы исполнить жерик. И если люди узнавали истинную причину проступка мужчины, то это смягчало его наказание.
Итак, давайте послушаем Ашима. Таубай перед выездом сказал Ашиму, что они вначале заедут к двоюродному дяде Ыкыласу, чтобы получить от него совет. Ыкылас обитал в Туркестане, в довольно большом доме, был посредником в торговле между казахами, узбеками и русскими и потому, имея хороший прибыток, вел зажиточную жизнь. Он раза два пытался привлечь двоюродного брата Мырзабека к своему бизнесу, конечно, не на равных, а в качестве помощника, ведь даже при этом он жил бы намного лучше. Однако тот не хотел становиться сартом, а предпочитал быть скотоводом.
Когда к дяде приехали его не столь далекие племянники, он встретил их с тем выражением лица, в котором снисходительное отношение к бедным родственникам сочетается с приветливостью. После взаимных приветствий Ыкылас стал думать, чего же хотят от него гости. Узнав, что их просьба необременительна, он облегченно вздохнул и сказал:
– Дело это несложное, у меня есть друзья в России, они могут добыть все что угодно. Сейчас можете ехать обратно к себе, возвращайтесь месяца через полтора, и я дам вам печень медведя.
– Но я сам хочу добыть эту печень, – сказал Таубай.
– Ты хоть знаешь, где водятся эти медведи и какие они огромные?
– Я слышал, что они обитают в Сибири.
– Ты собираешься ехать туда?
– Да, и рассчитываю на вашу помощь, ведь у вас есть русские друзья, которые знают, где они водятся и как туда добраться.
Ыкылас покачал головой и произнес:
– Вначале поешьте, а затем я вас отведу к моему другу Жагору (Егору), который объезжает шайтан-арбу (дьявольскую повозку – паровоз).
Недавно было закончено техническое строительство железной дороги Оренбург – Ташкент. Оно появилось в результате многих факторов: с целью сокращения транспортных расходов при возрастающем грузопотоке между Центральной Россией и Средней Азией, из-за экономических интересов российского капитала и в значительной степени в результате большой игры между Россией и Великобританией за азиатский регион.
Строительство началось в 1901 году с двух сторон: в мае – от Оренбурга, а через полгода – от Ташкента. Путь был проложен, но еще не был сдан в эксплуатацию, и по обеим частям магистрали, северной и южной, сходящимся в Кубеке, проходили пробные испытания. Проверку качества дороги на участке Туркестан – Перовск – Казалинск проводили комплексные бригады из Туркестана.
Бригада состояла из механиков, ремонтников, слесарей, обходчиков, и каждую из них возглавлял инженер, заместителем одного из бригадиров был Жагор. Они ездили на поезде, состоявшем из паровоза, пассажирского вагона для бригад и трех товарных вагонов с инвентарем, шпалами, рельсами и необходимыми деталями. Поначалу казахи пугались шайтан-арбы, ехавшей с ужасным шумом и извергая клубы зловонного дыма, но затем привыкли.
Поев, гости с хозяином вышли из дома и поехали на лошадях на строящийся вокзал. Видно было, что стройка идет вовсю. Они сошли с коней поодаль, привязали их поводья к дереву и пошли к одной из мастерских, где работал Жагор. Жагор, белобрысый русский с серыми глазами и пышными усами, стоял, вытирая ветошью руки, возле своей мастерской. Все трое, подойдя к нему, поздоровались и начали разговор.
Говорили по-казахски, причем Жагор – с некоторым напряжением, свойственным людям с недостатком словарного запаса. Братьям было чудно слышать, как этот аққулақ (белоухий) говорит по-казахски, и они сразу прониклись к нему симпатией.
Выслушав Ыкыласа и узнав суть дела, Жагор спросил у Таубая, поняв, что он старший из братьев:
− Тебе подойдет любой медведь?
− Нет, мне нужен большой медведь, так как я хочу, чтобы мой первенец был таким же большим и сильным.
− Жагор знал о некоторых диковинных поверьях этих киргизов и спросил:
− А откуда ты знаешь, что у тебя будет сын?
− Моя мать в этом разбирается, и она сказала, что будет сын.
− Да, провидица-мать бесценна, – с легкой полуиронией бросил Жагор и, возвращаясь к теме, сказал: 
– У нас только в тайге водятся самые большие медведи. Но это очень далеко, и охотиться на них опасно.
− Где это и как туда доехать?
− Ты поедешь один?
− Нет, с братом.
− Я могу отвезти вас на шайтан-арбе до Казалинска и там пересадить на другую арбу, которая довезет вас до Оренбурга, а оттуда вы должны направиться на восток, там и будет тайга.
− От одного упоминания о шайтан-арбе Таубая передернуло, и он сказал:
− Нет, мы хотим поехать туда на своих конях.
− Я же сказал вам, что это очень далеко и путь трудный, на конях туда не доедете.
− Это уже наше дело, расскажи, куда и как ехать.
− Тогда вам придется искать привязи у Темир Казыка, езжайте все время в его сторону.
Полярная Звезда по-казахски называется Темир Казык («Железный кол»). Жагор, предлагая взлететь в небеса, чтобы привязать там своих коней, иронично намекал братьям о немыслимости их намерения. Братья поблагодарили, крепко пожали ему руку, обняли дядю и сев на коней хотели уезжать, но Ыкылас остановил их и попросил показать свои ружья. Увидев старые берданки, он ворчливо сказал: «С этими пугачами можно охотиться только на воробьев. Поедем ко мне». Из дому он вынес новенькую трехлинейку – подарок русского подполковника и вручил его Таубаю, вместе с коробкой патронов. Тот не хотел принимать такой дорогой подарок, но дядя настоял, бросив: «Сочтемся». Он благословил братьев молитвой из Корана, и те поехали на базар, где пополнили свои припасы на дорогу. Затем выехали за город и, как все опытные кочевники, сориентировавшись по солнцу, взяли курс на север. Ночами они ориентировались по Темир Казыку.
Преодолевая пустыню Мойынкум, чуть не умерли от жажды, тогда они отпустили поводья, и лошади сами нашли маленький источник воды под одиноким большим камнем. В Бетпак-Дале («Мерзкая степь»), где не было никакой живности для охоты, им пришлось зарезать третью лошадь. Затем появились места с небольшими сопками, а дальше небольшие речки и озера, вдоль которых хватало дичи, там они наконец увидели юрты с более плотной кошмой, чем у них. Жившие там казахи со светлыми круглыми лицами приветливо их встречали, удивлялись, что они приехали аж с самого Туркестана, и, узнав о цели их путешествия, изумлялись и одобрительно переглядывались.
После нескольких дней пути им сказали, что дальше казахи уже не будут встречаться, там живут только русские, сибирские татары и изредка встречаются северные люди. Братья сговорились с одним парнем и взяли его к себе переводчиком и проводником. Они вновь двинулись в путь и через неделю достигли города на берегу реки. Здесь они впервые увидели живого медведя, которого водили на цепи. Ашим пришел в ужас, а Таубай долго обходил его со всех сторон и внимательно рассматривал. В городе жило много татар, один из них сказал, что им надо двигаться в восточном направлении, там они наверняка встретят нужного им медведя, и указал, каким путем им надо идти.
Путники поехали дальше. Ашим долго и красочно описывал, как они преодолевали реки, топи и густые заросли. Мы опустим эти подробности. Вскоре они попали в такие леса, где днем из-за густой листвы было темно, как ночью, и жалила тьма комаров размером со стрекоз. Наконец они достигли огромной реки такой ширины, что другого берега не было видно. Здесь они нашли небольшое селение из двух десятков дворов, где жили могучие люди – мужчины с пышными бородами и женщины в высоких и красочных головных уборах – с колючими и недоверчивыми глазами.
Путники попросили воды у первого же дома, им подал ее в деревянной кружке угрюмый старик и, после того как они попили, при них же выбросил кружку в кусты. Братья оскорбились, но это не смутило провожатого, и он спокойно спросил, неприветливого старика, если у них медвежатник и где он живет. Тот молча указал толстым пальцем на один из дальних домов.
Путешественники направились к указанному дому, и провожатый, чувствуя недовольство братьев по поводу поступка старика, стал им объяснять: «Здесь тоже живут русские люди, и они тоже веруют в Ису (Иисуса), но как-то по-своему, и они считают неверными не только нас, мусульман, но и других христиан. Поэтому любую посуду, из которой другие едят и пьют, они считают оскверненной и выбрасывают ее». Расспрашивать о подробностях времени не было, так как они уже подошли к дому, который искали.
Как это ни странно, медвежатник, человек опасной профессии, оказался более приветливым, чем остальные жители, о характере которых было нетрудно судить по их суровому виду. У него было трое сыновей, две дочки и полная красивая жена. Звали медвежатника Федором, и он, приняв гостей, спросил: «Не якуты ли вы?». Услышав ответ: «Казахи», полюбопытствовал, из каких они краев. И подивился тому, что они приехали издалека. На его вопрос: «Чего они хотят от меня?» – проводник не стал ему говорить о жерике, а сказал, что его брат – кивнув в сторону Таубая, хочет на спор добыть шкуру очень большого медведя.
Федор знал, где и какие медведи водятся в округе, и сказал, что готов вывести этого парня на него. Но поинтересовался, охотился ли тот вообще когда-нибудь на медведей. Услышав в ответ, что он только недавно в первый раз увидел медведя, да и то ручного, медвежатник покачал головой. Он знал, что в тайгу похаживают самые разные люди: безоглядные храбрецы, авантюристы, преступники, скрывающиеся от наказания, сумасшедшие, убедившие себя, что они романтики, ищущие Бога... или смерти. Этот инородец не походил ни на одного из них, да и дикого азарта в нем, кажется, не было, чтобы на спор рисковать своей жизнью. Но так как ему наперед заплатили золотыми монетами за услугу, Федор не стал его отговаривать. Утром следующего дня Таубай на белках, поупражнялся в стрельбе из винтовки, а после полудня Федор повел братьев в гущу леса. Проводник посчитал, что охота, тем более такая опасная, не входит в круг его обязанностей, и остался дома. Примерно через час ходьбы по густому лесу Федор махнул рукой вперед и жестом показал, что вон в тех местах часто бывает один медведь и к вечеру он, как правило, проходит вот здесь на водопой. Таубай по ободранной листве и примятой траве увидел нечто похожее на едва приметную тропу.
Вечером ветерок дует с реки, продолжал с помощью жестов Федор, поэтому мы ­займем позицию с подветренной стороны, ты ляжешь вон за тем бугром, а я – чуть в стороне от тебя, за теми кустами. Первым будешь стрелять ты, а я тебя подстрахую. Охотник всегда поймет охотника, и Таубай все понял, но только пожелал, чтобы он ушел вместе с его братом. Федор со смешанным чувством удивления и уважения посмотрел на Таубая и не стал возражать. Знаками он дал понять, чтобы при возвращении тот ориентировался по реке. Ашим знал, что спорить с братом бесполезно, и как бы не беспокоился за него, он ушел с Федором. Вернувшись в дом Федора, брат Таубая не находил себе покоя.
Прошло два часа, четыре, перевалило за полночь, а Таубая все не было. Около часа ночи он ввалился в дом, где в прихожей сидели Ашим и Федор. Лицо его было в крови и наспех перевязано платком, в одной руке он держал сломанную винтовку, а в другой – окровавленный мешок, в котором, как выяснилось, была печень медведя. Что тогда случилось, так никто и не узнал, так как ­Таубай не желал об этом рассказывать.
Дальнейшее Ашим изложил коротко. На другой день они с Федором пошли на место засады и нашли там громоздящуюся тушу медведя. На одной стороне его груди зияли раны от трех пуль, на другой торчал кинжал, пронзивший его тело на всю глубину, а внизу, на уровне печени, была дыра с рваными краями шкуры. Казалось, какой-то зверь яростно разодрал ее. Федор и Ашим с трудом вытащили кинжал, сняли шкуру медведя и пошли домой. После этого братья, отблагодарив Федора и его семью, вместе с проводником быстро собрались и отправились в обратный путь. Братья в одном из городов приобрели деревянные станки, где им показали, как их разбирать и собирать, а в ауле проводника, у которого они погостили один день, они купили двух лошадей и вернулись тем же маршрутом в родные края. Это далось им легче, так как они знали, где и что их ожидает, и были готовы к этому.
У Мырзабека была тройная радость: сыновья вернулись целыми и невредимыми, они исполнили жерик келин его невестки и привезли станки. Эти, в общем-то, немудреные приспособления для обработки деревянных конструкций юрты вызывали у него восхищение.

Глава 4. Сыновья
Привезенную печень сварили отдельно, каждый из членов семьи съел для пробы по небольшому кусочку, по вкусу она напоминала печень большого и старого быка, и больше им не хотелось есть. Сарсенгуль ела эту печень три дня подряд большими порциями и только после этого насытилась, и сказала: хватит.
Когда срок подошел, Сарсенгуль родила, ребенок был не просто большим, а очень большим и своим воплем напугал не только их скот, но и всю округу. Это случилось в начале декабря 1903 года, когда семья Таубая вернулась на зимовку под Туркестаном.
После этого с перерывом в два года: в 1905, 1907 и 1909 годах – Сарсенгуль родила еще троих мальчиков. Радости Таубая не было границ. Похоже, природа решила вознаградить его за терпение. Все четверо сыновей выросли рослыми, сильными и совершенно непохожими друг на друга.
Старшего назвали Торебеком, но его тети выбрали оберег Аю, то есть «медведь», и он действительно со временем стал под два метра ростом, необычайно сильным... и неразговорчивым. Он легко укрощал самых норовистых коней и одним ударом своего огромного кулака валил могучих быков. Однажды весной в степи за ним погнался громадный нар – одногорбый верблюд, самец в гоне. А в такой период глаза нара наливаются кровью, во все стороны брызжет слюна, ничто не может удержать его в ярости, и никакая сила не способна с ним совладать.
Торебек взбежал на небольшой пригорок, нар догнал его, парень, слегка уклонившись от него, ударил кулаком нара по голове, тот зашатался, но удержался на ногах и остановился. Помотав головой, он вновь бросился на этого безумца, вздумавшего сопротивляться ему, но тот, схватив его за голову обеими руками, свернул ему шею. Верблюд грохнулся на землю, Торебек опустился на колени, обнял его за шею и со слезами на глазах прошептал: «Прости, брат!».
Третьего сына назвали Айберген, он вырос стройным, худощавым и еще более молчаливым, чем его старший брат. Он ловко ездил на лошади, любил охоту и метко стрелял из ружья. Пас скот и любил животных больше людей.
Балмухан, самый младший, высокий и крепкий, по силе уступал лишь старшему брату, был доверчивым, простодушным и отчаянным хулиганом, затевавшим драки по любому поводу. Торебек несколько раз задавал ему крепкую трепку, но это на него не действовало. После чего старший брат махнул на него рукой.
О втором сыне, Шамши, мы специально рассказываем после других, так как невозможно это сделать кратко. Он был среднего роста, белокожий, с рыжими волосами и зелеными глазами, подвижный, как кошка. Над ним посмеивались: мол, откуда появился среди нас этот рыжий русский? Шамши сверкал своими кошачьими глазами и не знал, что отвечать. Но как-то он повстречался с одним учителем истории, кое-что узнал у него о древних предках казахов и после этого стал язвительно говорить: «Среди вас всех я один настоящий сак, арий, а вы все – чумазые тюрки, которые испортили породу наших великих предков». Насмешники не очень хорошо разбирались в генеалогии своих прапредков и не знали, что ему отвечать, поэтому оставили его в покое.
Шамши обладал удивительной способностью быстро учиться всяким ремеслам, а его умение усваивать разные языки казалось просто фантастическим. Языки притягивали его как магнит, стоило ему услышать незнакомую речь, как он бросался за ней. Ему было достаточно с месяц с кем-то пообщаться на любом языке, как он сразу же начинал на нем говорить, конечно, на простом, разговорном и бытовом уровне, но, как признавались его носители, абсолютно без акцента, как на родном. Он объяснялся на всех тюркских языках: узбекском, киргизском, татарском, башкирском и других, если в городе был хотя бы один их носитель; на русском, украинском, фарси, которому обучился у бухарских евреев. Общаясь со старым купцом Шарипом, он выучил арабский язык, один русский техник научил его немецкому языку, а общаясь с одинокой дряхлой ссыльной старушкой с Кавказа, обучился какому-то древнейшему языку, названия которого он и сам не знал. Можно только осторожно предположить, что это был ассирийский.
Известный всему городу чудаковатый баксы, последний представитель исчезнувшего племени шаманов, посвятил его в тайны многих трав и мазей и научил искусству костоправа, да так, что Шамши превзошел своего учителя. Не раз ему приносили стонущий «мешок костей» – людей с бесчисленными переломами, и он вытаскивал какие-то скляночки, смазывал мазями тело несчастного, после этого его чуткие и проворные пальцы, начиная с ног, поглаживали все его тело и осторожно ставили все осколки костей на свои места. Закончив «сборку», он обкладывал больного дощечками, крепко забинтовывал и давал ему какой-то отвар. Тот сильно потел, затем засыпал на целые сутки, а когда просыпался, боли уже не чувствовал, и через полтора месяца бегал совершенно здоровый, как будто с ним ничего не произошло.
Я еще вернусь к Шамши, а пока расскажу о тех переменах, которые стали происходить в этом краю.
Глава 5. Перемены
В 1906 году железная дорога Оренбург – Ташкент была сдана в эксплуатацию, и во всем крае (и в городе Туркестане) начались быстрые перемены. Поток переселенцев – русских, украинцев – возрос, в городе появились смешанные русско-туземные школы и даже гимназия. Стала развиваться мелкая и средняя промышленность, появились кожевенные мастерские, маслобойные цеха, водяные мельницы, кирпичный завод, хлопкоочистительное предприятие и т. д.
В стиле русского ампира было построено около десятка зданий, выкрашенных в одинаковый, лазурный, цвет: городская управа, почта, отделение банка, Дом собраний, гимназия, вокзал... Вокзал наряду с мавзолеем Ходжи Ахмета Яссави стал особой достопримечательностью города. Вся территория вокруг него была вычищена и благоустроена: разбиты цветники, посажены декоративные деревья, все привокзальные строения выкрашены в лазурный и белый цвета, а перрон блистал чистотой.
В городе было много чайхан, а здесь впервые был открыт небольшой, но с претензией под европейскость ресторан с буфетом. Словом, это был маленький очаг европейской цивилизации, как его понимали местные власти, и они тщательно следили за порядком в нем.
Через Туркестан каждый день проходили несколько товарных и один пассажирский поезд Ташкент – Оренбург и в обратном направлении: Оренбург – Ташкент. И раз в неделю курсировал особый скорый поезд, в котором были, как правило, три специальных вагона: один – первого класса и два – второго (перед Рождеством и днем рождения императора число вагонов первого класса доходило до двух, а иногда и до трех), следовавших до Петербурга и обратно; их открепляли в Оренбурге и присоединяли к другому поезду, шедшему в столицу империи и обратно в губернский город.
В них ездили российские купцы, промышленники, чиновники, офицеры, инженеры, исследователи Туркестанского края и дамы – в большинстве своем жены и дочери чиновников и бизнесменов. Изредка среди них встречались казахские султаны с пожалованными высокими офицерскими чинами.
Эти вагоны шли до державной столицы десять дней. Сейчас кажется, что это очень долго, но в то время, до постройки железной дороги, только первая часть пути, от Ташкента до Оренбурга, на жестких колясках и скрипучих телегах по бездорожью занимала около месяца. И теперь пассажиры были уверены, что поезд их мчит с невероятной скоростью, не говоря уже о комфорте в вагонах.
Скорый поезд останавливался в Туркестане на час (видимо, для услады глаз перед броском через долгую унылую Степь и после нее), из него выходили нарядные дамы и важные господа (люди попроще как-то терялись на их фоне) и прогуливались по перрону, а некоторые из мужчин шли в ресторан поесть и опрокинуть рюмочку- другую. Разговаривали они на французском, иногда на немецком и очень редко на русском языке, но как только началась война с Германией, немецкий язык исчез, французский употреблялся все реже, а русский стал доминирующим.
День приезда этого поезда был для немногочисленных местных молодых повес и девиц – детей мелких провинциальных чиновников и богачей – моментом пусть и отдаленного, косвенного, но приобщения к губернскому, а изредка даже к петербургскому высшему свету. Франты поначалу стояли на перроне напротив вагона (вагонов) первого класса, желая обратить на себя внимание, прежде всего женщин-небожительниц, но те их просто не замечали. Тогда эти молодые люди стали заранее занимать столик в углу ресторана и оттуда наблюдать за манерами и причудами этих мужчин-аристократов, стараясь им подражать.
Местные же модницы вообще не показывались на глаза этим пассажирам, особенно избегая представительниц своего пола, а наблюдали за ними из кабинета начальника вокзала, который с удовольствием предоставлял им такую возможность, а сам в это время стоял на перроне и был готов бежать к любому из этих господ по мановению их руки. Эти девушки тщательно разглядывали наряды пассажирок, отмечая среди них наиболее изящные и красивые. Особо ярких женщин они запоминали и по их нарядам, когда те ехали в Петербург и обратно в Ташкент, отмечали для себя смену моды. И старались при помощи неумелых местных портных хоть как-то следовать им.
Вкратце поведаем о тех переменах, которые коснулись семьи Мырзабека. После начала Первой мировой войны большие налоги и небольшая закупная цена резко сократили количество скота у казахов. Поэтому его второй сын, Ашим, после того как женился, бросил скотоводство. Получив свой енши, он купил небольшой дом в городе, устроился работать на железнодорожную станцию и стал обходчиком.
В 1916 году началось восстание в Казахской Степи, и младший сын Мырзабека, Асхат, в числе 50 горячих джигитов в середине августа того года поехал на конях через горы Каратау к поселку Мерке, где собирал отряды повстанцев батыр Аккоз. Асхат там участвовал во многих сражениях, 17 сентября состоялось решающее из них, где отряды русских карателей, вооруженные пушками и пулеметами, разгромили восставших. Среди погибших был и Асхат. Его молодая жена с малолетней дочерью по праву левирата стала второй женой Нурсеита. Единственная дочь Мырзабека вышла замуж и навсегда уехала в Сузак.
К потере сына добавилось еще одно горе: в конце 1916 года скот поразила сибирская язва, и значительная его часть погибла. Но судьбе показалось этого мало: Мырзабек и его жена заразились этой болезнью и в муках скончались. После этого Таубай большую часть сохранившегося своего скота передал Нурсеиту, а с небольшим оставшимся поголовьем поселился на окраине Туркестана, где главным его занятием стало изготовление юрт.
Ранней весной 1917 года до Туркестана дошла странная весть: якобы Белого царя в Питирборе (Петербурге), в самой его ставке, свергли. В 1904 году в его противостоянии с Желтым императором люди уже почувствовали слабость первого, но не хотели верить, что кто-то изнутри мог сместить с трона хана ханов величайшей империи. Затем объявилось некое Временное правительство, а в ноябре 1917 года в городе появилась другая власть, в образе уездного Совета народных и крестьянских депутатов, состоявшего почти из одних славян, с председателем Костей Щербатовым, рабочим ремонтного цеха, и его секретарем Нысаном, сыном писаря Осербая. Они с грозным видом ездили по городу на тарантасе, конфискованном у купца Мустафы.
После заката Белого солнца начались перемены, но в Туркестане они не отличались особой суровостью и не сильно отражались на жизни горожан, которая шла своим чередом. Дети Таубая подрастали, становились помощниками.
А теперь вновь вернемся к Шамши.

Глава 6. Тенгри и Ахурамазда 
по-туркестански
Остальные братья кое-как научились читать по складам и могли только расписываться, а Шамши тянуло к знаниям. Он проучился в русско-казахской школе и полностью овладел грамотой как на казахском, так и на русском языке. Книг читал он мало: у него не хватало терпения одолеть их до конца – но очень был охоч до интересных разговоров. Стоило кому-то начать разговор о хадисах, об интересных историях старины или о каких-то необычных явлениях, как он тут же припадал к нему ухом.
Однажды, прохаживаясь по городу, Шамши захотел поесть и зашел в чайхану. Взял миску плова, лепешку, чайник зеленого чая и сел в углу. Увидев, что большая часть посетителей с пиалами в руках собирается в круг, чтобы послушать спор двух необычных людей, он тоже присоединился к ним. Один из них, в бешмете из верблюжьей шерсти и с малахаем на голове, называл себя тенгрианцем, а другой, в ярком халате и с тюбетейкой на голове, – зороастрийцем.
Шамши не мог отличить Тенгри от Аллаха и поклонялся Богу, упоминая оба этих имени, хотя, конечно, муллы, получившие богословское образование в Бухаре, говорили только о втором, а от первого отмахивались. То есть Тенгри был не единовластным, но все-таки его Богом, но вот о Заратуштре, которого представлял второй спорщик, он никогда не слышал. И с интересом стал прислушиваться к разговору этих двух ученых людей.
Первый начал:
– Тенгри одинаково любит всех людей, и он создал их равными. Я не разделяю методов нынешних правителей, но любая власть – от Бога. Вспомните, как разъелись бывшие ханы, султаны, старшины и толстопузые богачи. Они же простой народ за людей не считали. Теперь к власти пришли простые люди, они пока ошибаются, но пройдет некоторое время – и они научатся управлять и будут править по справедливости, так как сами вышли из народа и знают нужды простых людей.
Бог один, но разные люди по-разному его называют: одни – Аллахом, другие – Христом, третьи – Буддой, четвертые – Ахурамаздой, но Тенгри среди них самый древний и самый мудрый. Без его воли ничего не свершается, даже поклонение другим богам, которые, по сути, являются его детьми...
Молодой человек, сидевший чуть в стороне, одетый в европейскую одежду, явно один из коммунистических активистов, перебил его: «О каком Боге и каких его прозваниях вы говорите? Бога нет, это выдумки всяких святош, чтобы дурачить доверчивых людей». Тенгрианец в лисьем малахае спокойно ответил ему: «Бог есть для тех, кто верит в него, а кто не верит – для тех его нет. Но Бог судит и тех, и других по их делам». И хотел продолжить начатую им тему, но парень вновь перебил его: «Только человек сам себе судья...».
Но тут уже слушатели возмущенно остановили его: «Не перебивай, дай послушать знающих людей». Тут зороастриец в ярком халате, внимательно посмотрев на тенгрианца и увидев, что тот, презрительно замолчав, как бы уступает ему слово, начал: «Вот уважаемый аксакал говорил о том, что Бог всех создал равными, то есть с равными правами. Но это не так – Бог создал людей разными, с разными обязанностями и разноправными. Ахурамазда ни от кого не произошел. Он существовал извечно сам по себе и будет существовать всегда. Ахурамазда создал общество по подобию своего творения – человека и его четырех частей тела. Причем нижестоящие должны подчиняться вышестоящим.
Одна, подобно голове, просвещает других людей. Это люди высокого разума, их цель – учить и направлять людей, а обязанность других – слушаться их. Вторая подобна сердцу: она неутомима, создана мужественной и для управления людьми. Третья часть, подобно рукам, должна трудиться, создавать материальные блага, торговать и все расставлять по своим местам. Четвертая, подобно ногам, должна нести вышестоящих и служить им.
Члены общества, подобно членам человека, составляют неразделимое единство, где каждый должен строго исполнять свои обязанности для общего блага. Желание кого-то из них исполнять не свойственные ему функции может привести к гибели всего организма. Те, кто не входит в число этих четырех частей, – это отбросы общества, такие же, как человеческие отходы, достойные презрения, и они есть везде. Их задача – выполнять самую грязную работу, и они не смеют даже приближаться к первым трем частям, чтобы не осквернить их.
– Простите, многоуважаемый, но мы сейчас видим, что общество перевернулось и «ноги» возвышаются над всеми, а «голова» оказалась в самом низу, – промолвил тенгрианец, убедившись, что новоиспеченный атеист угрюмо замолчал.
– Это в скором времени приведет к хаосу, и только тогда, когда все вернется к божественному установлению, вновь воцарится порядок.
– По-вашему выходит, каждый с самого рождения уже имеет свое предназначение и не может его изменить? То есть каждому человеку все заранее предписано и ему не надо пытаться, что-либо изменить, а надо слепо следовать судьбе, не зависящей от его воли. Но это не так, Тенгри всех своих детей любит одинаково и каждому воздает только за его мужество, благочестие и труды.
– Посмотрите на все вокруг, – сказал зороастриец. – Львица рождает львенка, овца – ягненка, яблоня плодит яблоки, чертополох – чертополох, каждый рождает себе подобное. Видите ли вы хотя бы двух одинаковых людей по своим дарованиям? Бог всех нас создает разными, и Бог сам бы себе противоречил, создав нас разными и дав нам равные права.
– Вы правы, каждый рождает себе подобное – человек рождает человека. А то, что один не походит на другого, – это общее явление в природе, где нет даже двух одинаковых листочков. Я не стану отрицать, что дети, родившиеся в разных кругах, получают разное воспитание, образование, и это уже предполагает разные шансы, но в ходе жизни, уже в зависимости от себя, одни опускаются по божественной иерархии, а другие поднимаются. Поэтому Тенгри, создав людей, каждому вручает его судьбу в его руки.
– Я знаю одно: когда «ноги» поучают «головы», это до добра не доводит.
– Но что делать, если рыба начинает гнить с головы...
Окружившие двух спорщиков люди одобрительно кивали головами каждому из них и никак не могли определить, кто из них прав. Мужчина в чалме с густой черной бородой, в отличие от других внутренне осуждавший этих кафиров (неверных), которые в былые времена тщательно скрывались, а теперь объявились, вымолвил: «Одному Аллаху ведома судьба каждого из нас и всех нас вместе».
Шамши мало что понимал в этом споре, но по реакции слушателей решил, что это, видимо, мудрые люди. Спор готов был продолжиться, но в это время на площадке перед чайханой два любителя азарта начали бой петухов. Вокруг них тут же стали собираться люди, и посетители чайханы тоже стали тянуть туда свои головы.
Зороастриец встал со своего места и, подойдя к тенгрианцу, сказал: «Мой друг, вы знаете, что для людей бои петухов всегда интереснее, чем диспуты мудрецов?» «Такова природа людей», – ответил тенгрианец. Обменявшись мнениями, в которых каждый несколько противоречил тому, что говорил до этого, они церемонно раскланялись и оставили чайхану.
Чувствуем, как напряглись строгие религиоведы, и для их сведения добавим: эти спорщики выставили перед слушателями далеко не канонические образы первого из всех богов и первого из всех пророков. Было ли это связано с вольностью их толкований или же они представили более древние версии, неизвестные ныне науке, мы уже никогда не узнаем, так как это была последняя публичная дискуссия богословов перед наступлением повальной эпохи атеизма, изгнавшей вместе с Богом и духовность.

(Продолжение следует)