• Общество
• 28 Мая, 2020

ЛИТЕРАТУРА КАК РОДИНА И СПАСЕНИЕ

(К дискуссии на тему: что такое литература писателей коре сарам?)

Александр Кан, писатель

Что такое литература писателей коре сарам? Какой философский посыл она несет миру? И какое за ней стоит мировоззрение? На какие литературные направления ее можно разделить? Для того чтобы ответить на эти вопросы, я вспомню, как пришел к сочинительству. 

Я родился в городе Пхеньян, в Северной Корее, куда мой отец, гражданин КНДР, привез мою мать, советскую кореянку, после учебы в Ленинградском университете. Отец, по специальности химик, много работал в исследовательском институте, содержал молодую семью. Но однажды жизнь изменила свой привычный ход: умер Сталин, к власти пришел Хрущев, случился знаменитый ХХ съезд, осудивший культ личности, и отношения между СССР и Северной Кореей стали необратимо ухудшаться. Многие советские граждане начали покидать страну, и мать, взяв меня годовалого, последовала их примеру, так и не предупредив отца, что не вернется, иначе бы не отпустил. От отца у меня только и осталась, что пожелтевшая со временем фотография, на котором изображен он со мной на руках, причем, как назло, наверно, чтобы я не смог его подробно разглядеть на дальнем плане. Но жизнь продолжалась уже в Алма-Ате, я подрастал, учился сначала в обычной школе, затем в физико-математической, проявляя способности, легко поступил в московский технический вуз. Но вскоре, весьма неожиданно, у меня пропал интерес к учебе – рутина, заорганизованность, каждый день одно и то же – и я, поскольку любопытства к миру было много, стал подрабатывать, работал грузчиком, ночным уборщиком, монтировщиком театральной сцены, копал могилы на кладбище и возил людей в качестве проводника от Ярославского вокзала на север и восток нашей необъятной советской страны. И неожиданно после окончания института, вернувшись домой в Алма-Ату, я стал писать, мне казалось, что на волне ностальгии по бурному и яркому студенчеству, но со временем выяснилось, что меня обуревали более сильные чувства. Тоска по отцу, по распавшейся семье, по родине, если по отцовской линии все родственники остались в Северной Корее, то по материнской – все были репрессированы в 1937 году. И если изобразить мое сознание в те времена, то это было сознание осколка, вот была когда-то чаша, но кто-то ее разбил, уже не важно, кто, и я был частью целого, мечтавшим о былом единстве и гармонии. И соответственно писать я начал, как стало ясно со временем, чтобы собрать и склеить эти осколки, а если получится, то на этой осколочной «основе» даже построить новый мир. Или как писал Антуан де Сент-Экзюпери в своем блистательном романе «Цитадель»: «Но в тишине приду я. Я – незримый сшиватель. Я ничего не переменю в материи, даже не поменяю лоскуты местами, но верну каждому лоскуту значимость и смысл, я – незримый любовник, помогающий сбыться». Вот таким сшивателем, или незримым любовником, с пером в руке, я и становился. Любому начинающему литератору просто жизненно необходима поддержка, прочтение его первых опусов и совет, и вот такую помощь я обрел в корейской секции при Союзе писателей Казахстана, которой руководил известный драматург, выходец из Северной Кореи Хан Дин. Мне было страшно интересно, чем занимаются в литературе другие мои соплеменники, и главное, как они к своему сочинительству относятся? Вероятно, так же пылко, страстно, безоглядно, как и я! Со временем я изучил этот вопрос, и после уже мог сказать, что литературу коре сарам в рамках секции можно было разделить на два направления. Первое – это литература ассимиляции, где автор следовал за теми или иными русскими писателями, стилистически, драматургически, идеологически, и это, казалось, было естественно, словно сам русский язык могучей бурной рекой нес его в этом направлении. А второе – это литература незыблемой древней традиции, где автор, если он поэт, писал в стиле сиджо, то есть корейской лирической поэзии, а если он был прозаиком, то писал те же сказки или повести в историческом жанре, описывая самые яркие события в истории коре сарам. Чем же занимался я на этом фоне? Когда я начинал писать рассказы, меня никогда не покидало ощущение, что во мне уже живет писатель, который двигает моим пером, зная, как надо писать и о чем. Откуда у меня возникало такое ощущение? И опять же вспоминал, что в школе и студенчестве, чувствуя духовный голод, я много читал, и конечно, не советскую литературу, которую из-за ее идеологических котурнов читать было неинтересно, а иностранную, ту самую, что печаталась в журналах «Иностранная литература». Которые, как помнится, читала вся советская интеллигенция, старательно подшивая номера в отдельные книги. Я читал такую литературу, потому что она, как бы ее ни кромсала цензура, давала мне ответы на мои «проклятые вопросы» об одиночестве, о смысле жизни и бессмысленности социальных институтов, пытавшихся сделать из тебя общественного человека, а на самом деле призрака, о моем истинном предназначении и судьбе. Именно тогда во мне, еще не подозревавшем о том, что литература станет способом моего существования, и формировался художественный вкус и пристрастия. А когда начал читать, уже пытаясь писать сам, повести и романы Достоевского, все отчетливей понимал, чего хочу от своего сочинительства, и куда буду двигаться в безбрежном океане мировой литературы. Если говорить по существу, то великий русский писатель открывал мне мир экзистенциальной философии, которая по определению не обещала мне нечто прекрасное, на проверку полное разочарований, как делало это общество со всеми его идеологическими институтами, но давала мне подлинное понимание своей внутренней реальности. А через Достоевского я постигал других экзистенциальных философов и писателей. И чтобы описать этот путь постижения и познания, приведу здесь цитату из предисловия Григория Померанца к книге Мартина Бубера «Два образа веры» (Москва, «АСТ», 1999). «В лекциях, прочитанных в 1936 году в Иерусалимском университете, Бубер разделил всех мыслителей на проблематичных и непроблематичных. Оба слова имеют у него свой особый смысл. Аристотель, Аквинат, Гегель захвачены проблемами бытия, и они «непроблематичны» по характеру. Их не мучает вопрос: «Быть или не быть?». Как характер, как личность, они прочно укоренены в бытии, «обустроены». Другое дело – Августин, Паскаль, Кьеркегор. Их мысль исповедальна, автобио­графична. Если бы Гегель расторг помолвку с невестой, это не вошло бы в историю философии, а для творчества Кьеркегора этот опыт стал решающим. Нельзя понять Августина без его ужаса перед бездной греха, Паскаля – без страха перед бесконечным пространством. Они проблематичны для самих себя, они чувствуют пустоту под ногами и ищут почву, на которой может закончиться падение в Ничто. Несколько лет спустя, перерабатывая лекции в «Проблему человека», Бубер пояснил одно противопоставление другим: обустроенные (непроблематичные) – бездомные (проблематичные). Бубер продолжает ряд, начатый Августином, традицию философии кризиса, выход из которой – вера. Он беспощадно критикует экзистенциалистов, остановившихся на падении в Ничто. Однако исходный пункт Бубера – «экзистенциальный»: одиночество, заброшенность, оставленность». Очевидно, в противопоставлении Мартина Бубера «обустроенные (непроблематичные) – бездомные (проблематичные)» литература корейских писателей СНГ по определению занимала вторую позицию, и ряд наиважнейших, духовно близких нам имен был теперь налицо: Августин, Паскаль, Кьеркегор, Шестов, Достоевский, Бубер, Хайдеггер и далее. Этими экзистенциальными проблемами я и хотел заниматься в литературе, и то, что мои коллеги, соплеменники занимались в литературе совсем другими вещами, меня удивляло в силу моей горячности. Но обуздывая нрав, я всегда с уважением относился к тому, что они делают. Таким образом, картина мира литературы коре сарам была в целом для меня ясна. Поэтому, когда я выиграл конкурс Korea Foundation на лучший проект, и полетел в январе 2008 года в Сеул писать книгу о литературе советских и постсоветских корейских писателей, концепция книги была, по сути, уже готова. Мне оставалось только прочитать все 50 книг авторов коре сарам, которые я взял с собой, и утвердиться в своих мыслях и подходе к данной теме. И вот обустроившись в гостиничном доме, что находился в самом центре Сеула, возле знаменитого дворца Кёнбоккун, а из окна была видна президентская резиденция Чхонваде, я начал думать, а после писать книгу каждый день, начиная с неизменной часовой пробежки вдоль ручья Чхонгечхон. Мне было предоставлено для написания одиннадцать месяцев, за которые я мог спокойно и тщательно прочитать первоисточники, затем продумать структуру всей книги, и каждой главы по отдельности, из прежде задуманного что-то отсечь, а нечто новое привнести. И вот шаг за шагом – а за окном зиму сменила весна, затем наступило лето, а после осень, – за 9 месяцев книга была написана. Если вкратце, то «Книга Белого Дня (Литература корейцев СНГ в поисках утраченной идентичности)» охватывает революционный период со всеми ошибками и заблуждениями корейских писателей и поэтов, боровшихся с японским милитаризмом, затем эмигрировавших в СССР, яростно поддерживавших Советскую власть, затем цинично из-за сходства с японскими шпионами, наказанных той же властью репрессиями и последующей депортацией в Казахстан и Среднюю Азию. Далее следует загадочный Роман Ким, сочинявший шпионские романы, и стилистически, тематически, конечно, иносказательно, отразивший свое время, темный сталинский период и хрущевскую оттепель. Затем брежневское время и обретение инородцами-корейцами новой родины, уже официально поддерживаемое государством, то есть, языка, культуры, традиций, профессий, социального статуса, наконец духовных исканий, что так ярко изобразил в своих повестях и романах Анатолий Ким. После неожиданный крах империи, случилась, так называемая перестройка, и началось сначала критическое, низвергающее все и вся, осмысление советской реальности, а после многообразные, пронзительные поиски утраченной идентичности через литературное творчество, которые не прекращаются авторами до сих пор. Вот эти неустанные поиски идентичности мы поставим сегодня во главу угла, ибо исторические времена и литературы, отражавшие свое время, уходят, а вопрос об идентичности, тем более нашей коре сарам идентичности, когда мы утратили родину, язык, традиции, культуру, практически все, остается по-прежнему актуальным. И соответственно важен вопрос. Если мы утратили все, то что мы обрели взамен? Этот главный вопрос нашего обсуждения я и адресую сегодняшним его участникам, а также всем приглашенным. А именно Диане Кан, ярчайшей представительнице коре сарам, ставшей знаменитой русской поэтессой. И как это становление у нее происходило, нам также будет интересно узнать. И остался ли какой-либо корейский след в ее литературе ассимиляции, и если да, то какой же он на самом деле? Затем Владимир Ким, представитель исторического жанра в прозе коре сарам. Его роман «Кимы» давно и хорошо известен в диаспоральном мире и не только. Лично мне было бы интересно узнать, что он думает вообще о прозе корейских писателей СНГ независимо от жанра? Насколько она герметична, провинциальна, узка, или напротив широка и открыта ко всем веяниям и традициям мировой литературы и философии? Наконец поэтесса Марта Ким. Здесь небольшое отступление. Когда я писал «Книгу Белого Дня», в главе о так называемой женской литературе, в творчестве Генриэтты Кан (1943–1994), я столкнулся с темой, которую она поднимала не раз и очень эмоционально. Вот цитата из рассказа «По закону мелодрамы» (сборник «Лето с любимым», Алматы, «Сеним», 2005): «Наша хваленая восточная сдержанность всего лишь клетка, из которой нам никак не вырваться, – сказал старый актер. – Лучше бы эта сдержанность проявлялась вне сцены. Нет, мы рабы, потому что несвободна наша мысль. Ты думаешь, если вы получили высшее образование, то вы интеллигенты? Ошибаетесь! Вы всего лишь дети и внуки рабов. Добросовестные и послушные исполнители, чем и держитесь на этой земле». Конец цитаты. Соответственно возникал вопрос у героини Кан. Если все советские корейцы, с учетом нашей драматичной истории, полной отчаяния и смирения, есть «дети и внуки рабов», то кого современная корейская женщина могла полюбить? Ее героини, замечу здесь я, поскольку читал ее произведения, выбирали всегда некорейцев. Очевидно, этот вопрос остается актуальным и сегодня. Как бы многоуважаемая Марта ответила на этот вопрос, отвечая за всех женщин коре сарам сразу? И какова вообще ее героиня, ее характерные особенности? Каковы основные посылы ее лирической и философской поэзии? И наконец, я, Александр Кан, который выше уже рассказал о своих литературных предпочтениях и приоритетах. Я также ожидаю от почтенной публики самых разных вопросов, и, конечно, по существу. Казалось бы, пора заканчивать, но у меня, неуемного, остается один наиважнейший вопрос. Как видится, мы все в своем сочинительстве очень разные, порой несовместные, даже в пределах сегодняшнего обсуждения. Так что же общего в нас и у нас? Казалось бы, можно ответить просто: это кровь. Но ответ, очевидно, слишком формальный. Ибо важно понять, как эта кровь в наших произведениях проявляется? ... Попытаюсь сам же на этот вопрос и ответить. Я глубоко убежден, что Литература для каждого из нас, иначе мы бы так упорно и страстно, вопреки всему и несмотря ни на что, десятилетиями, ею не занимались, является, во-первых, Родиной, то есть миром, в котором мы духовно живем, и который мы неустанно улучшаем, делая его совершенным, справедливым, прекрасным в противовес миру окружающему, данному нам извне, несовершенному, зачастую несправедливому. Во-вторых, Литература для нас есть Спасение, ибо, занимаясь ею, мы спасаем себя, свои мечты, надежды, посылы, душу свою наконец. И так преодолеваем внешнее, всегда равнодушное к тебе время, создавая время внутреннее, созидательное, полное чудес, имеющее к нам самое непосредственное отношение. Таким образом, отвечая на последний вопрос, я заключаю, что единым у всех нас является отношение к Литературе как к Родине и Спасению, и это есть наша общая черта, независимо от того, какими путями мы двигаемся дальше. То же самое можно сказать и обо всех корейских писателях советского и постсоветского периодов, которых я не упомянул здесь в силу ограниченного времени моего выступления и которых, увы, уже нет с нами. Но именно их светлой памяти я посвящаю свое выступление на этом уникальном форуме, происходящем впервые в истории коре сарам, тем самым доказывая, что Литература способна спасти нас не только от жестокой, порой бесчеловечной реальности, но и от забвения. Впервые прочитано на Московском форуме по литературе советских и постсоветских корейских писателей в январе 2020 года.