• Время
• 30 Июня, 2020

В Р Е М Е Н СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ

УЙТИ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ Согласно А. Тойнби, творческий процесс это «уход – и – возвращение» («уход» – конфликт с обществом, иногда доходящий до разрыва, осмысление собственной сущности; «возвращение» – участие художника в перестройке общества в новом качестве обретшего себя сознания). Алехо Карпентьер.

БАСКАН

апрель-май 1973 г. Когда я собрался в эти очередные бега, мой друг Булат Каракулов подарил автореферат своей кандидатской диссертации с трогательной и многозначительной надписью: «Дорогому Мурату в день его рождения». Датирована надпись 20 апреля 1973 года. Булат знает прекрасно, что родился я не в апреле, а в январе, но счел необходимым подтвердить свою солидарность со мной, согласие с моим уходом, назвав день моего побега – днем моего рождения. И вот уже две недели торчу в архаичном селении, в мало изменившей свой облик и существо казачьей станице. Здесь полно людей с глазами небесной синевы, речами сочными, но грубыми, мыслями точными, но уж очень конкретными. Впрочем, я их мало знаю. Вокруг селения – зеленеют прилавки, чуть дальше, к югу, цепь белоснежных гор, за которыми – Китай. Множество речек сбегают с гор, в них водится форель, которую здесь именуют царской рыбой и ловят очень просто, без ухищрений, загоняя гремящей по камням и мелкому дну палкой в расставленные в узких горловинах вод сачки. На склонах зеленых холмов много грибов, особенно сейчас, в период весенних дождей. Отваренные, а затем обжаренные в масле грибы эти необыкновенно вкусны. Барбариса в горах так много, что даже сейчас, по весне, можно набирать мешками терпкие, кислые ягоды прошлогоднего урожая – ни люди, ни птицы справиться с ним не смогли. Щедры, щедры на всевозможные ягоды, на съедобные травы, на дичь здешние горы. И живут они своей красивой, природной жизнью, мало огорчаясь присутствием пограничных застав, селений, а одиноких пасечников – так тех просто ласкают. Пасеки гнездятся в живописных местах, на берегах чистейших, говорливых речек, рядом, как правило, причудливой формы скалы, мягкие, несуровые, и все вокруг изнемогает от душистого запаха липы, цветов, всевозможных трав, хорошо известных дружно и сыто гудящим пчелам. Небо – ясное, голубое, когда смотришь пристально в зенит, оно грозно, стремительно густеет до темной, чернеющей синевы. Там, в глубинах, төр жилища Тенгри. Уехал из города на сверкающем, мощном «Икарусе». Где-то на половине пути возник Сарыөзек. Там впервые почувствовал близость границы. Множество военных, не парадно, а буднично, давно и надолго расположившихся здесь. Городок разлегся на холмах и в долинах между ними. С одного из холмов ясно видна цепь белоснежных гор, подпирающих пограничное небо. Земля Баскана щедра на таланты. Здесь пишет стихи Ардақ, пишет картины А. П. Белов, старый товарищ и антагонист Қалжана. Отсюда вышел Куман Тастанбеков. Случайно встретились с ним в клубе. Он с детства рос здесь, приехал перевезти в Алма-Ату престарелых родителей. Я видел довольно много молодых казахов по типу лица и манерам похожих на него. Он – чуть крупнее и четче (в чертах фактуры) их. Привез с собой диссертацию Акатаева, на которую должен был написать оппонентский отзыв. Писал не спеша, понимая, что это последняя акция в моей научной карьере. Растягивал прощание с наукой до 1 мая, а в это солнечное, красочное нарядами утро басканцев, взял да и написал на листке бумаги: «My birthday» – день моего рождения. Но именно этот день вполне мог стать моим последним днем. Внешне все выглядело нелепо, как выглядит любая трагическая случайность. Человек десять учителей басканской школы, в основном, молодые – выехали в горы. Расположились у подножья скал, невдалеке от пасеки – ловили рыбу, собирали грибы, затем собрались вместе и стали есть и пить. Плоские шуточки, старые анекдоты. Забрались в грузовичок, вернулись в село. По дороге неудачно говорил я о талантах земли здешней («ушибленные звездой»). Заржали мужички и бабы, уловив – «пришибленные». И прежде, за скатертью, не правильным был, ел ветчину, свиную колбасу домашнего приготовления, моченый арбуз ел вместе с корочкой – вкусно, но чужое. Лихо со всем справлялся. А стал выбираться из кузова и упал. Падал опасно, спиной через задний борт вниз головой. Но лишь слегка пришибла меня не звезда, нет, а земля, почва Баскана, к счастью, без единого камня в том месте, где мы остановились. А камней в селении множество, речки здесь бурные, что ни весна, то вскипают, несут и несут песок и камешки, среди которых экземпляры величиной с выставочный арбуз – не редкость. И подумал: упал, разбился, ну и слава богу! К этому шел. Все случилось быстрее, чем предполагал, и лучше: безо всяких хлопот с моей стороны. Погибло тело, погиб рассудок и с ними все, что так вязало руки и чувства. Рассыпалась в пыль память о прошлом. Ничего и никого не помню. Начинаю новую жизнь. Умываюсь утрами водой из ручья, пью ключевую воду, ем хлеб и мед, запиваю парным молоком. И все же постараюсь кое-что вспомнить. Буду делать это либо на лесном кордоне, либо – на пасеке. 2 мая Нужны легкие на подъем люди. Таких немного. Нет большей ценности, чем благо пути, чем радость движения. Так ли уж тесно на земле? Конечно, ушедшие и живущие поколения заполнили все. Свободно там, где есть неблагополучие. И там, где есть народная доброта. Белов – вернулся к Верещагину, и не только в картинах. А-р Павлович Белов, 1938 г. р., д-р школы, преподает рисование, художник, скульптор. Методику уважает новую. «Новая школа». Строг в обращении с учениками. Работал в комсомоле (районного масштаба), теперь – в школе, но главное дело – изобразительное искусство. Располагает кабинетом рисования и крохотной, но всем необходимым оборудованной мастерской для работ над скульптурами. Большое число картин своих (пейзажи, натюрморты, портреты) развесил на стенах фойе, спортивного зала школы. Ученики его хорошо рисуют. Гордится работами детей. Детство провел под Новосибирском (= 50 км, ж/д станция). Суховат в обращении, самостоятелен, себе на уме. Свою линию гнет мягко, тактично, но упорно. Человек со сложившейся и проверенной мерой ценностей. Довольно точен в оценках Калжана и Макума. Формулирует о Калжане то, что мы иногда высказывали в кругу друзей. Говорит, что старается избегать рискованных, непредвиденных ситуаций, но чувствуется, в переделках различного рода ему бывать приходилось и выходит он из них в общем-то с честью. Нынешнее свое положение воспринимает как благо по сравнению с тем, что имел. Трое детей, две девочки и мальчик – Петя. Жена Валентина, тоже учительница, преподает в младших классах. Старая женщина в доме – его тетка, хорошо вспоминает Сибирь. Богатая, разнообразная библиотека, книги – читанные. Питаются вкусно, разнообразно, просто, основательно. В разговорах со мной немножко старается, без особой охоты. Проще, точнее и красочней говорит с басканцами. Чувствуется, с ним здесь считаются, возможно, уважают, но вряд ли любят. Хотя и отвоевал себе право на индивидуальную манеру поведения, но это все же индивидуальная, не совсем понятная манера. Хорошо, в деталях, знает некоторые страницы истории. Свою особую концепцию истории вряд ли имеет, потому что и существующая, официальная, ничем его не возмущает (его педагогическая профессия – историк). То же самое и по отношению к государству. В чем-то критичен, хотя и не фрондирует этим, но в целом принимает все как есть, не без внутреннего одобрения. Казахов терпит, но глубоко в себя не пускает. «Басы тесік»1, пожить среди казахов ему довелось. Знает кое-какие обычаи, но в чисто русском стиле этого знания – внешне, при казахах, уважительно, но и при этом с не так уж тщательно скрываемым пренебрежением. В художественные работы свои верит, выставляет их и в Сарканде, и в Алма-Ате. Верит в свои силы. Собирается организовать персональную выставку в Алма-Ате, готовится к этому серьезно, не спеша. Думает, мне кажется, подвести итог внутреннему диалогу с художниками-друзьями прошлых лет. Кое-кого из них он здесь, в Баскане, как полагает, давно уже переплюнул. Тщательный ремесленник, удаются характеры, образы. Хотел бы в своих работах видеть способность их будить мысль. Я этого достоинства не вижу, но оттого, наверное, что мы по-разному понимаем мысль, ее сущность и назначение. Возможно, другие увидят. Во всяком случае, это будет необычная выставка. Значительный человек, нацеленный отнюдь не на прозябание. И он многого достигнет, если только, вопреки здравому правилу своему не рисковать, не сорвется, не одолев в себе по природе ему свойственного желания рискнуть. 4 мая С утра моросит дождь. Сижу за столом Ардақ. Рядом – ее черный телефон. За окном – набухла почками яблонька. Из окна виден краешек Маркѝ, горы-хозяйки. Айдар говорит о ней: «Великан!» Вчера с утра двинулись в путь. Шли на Маркỳ. По дороге собирали грибы. Везло. То и дело Айдар радостно восклицал и срезал один за другим крепкие, без единой червоточинки грибы. Из-за бугра поднялась стая диких голубей. Пожалели о том, что нет у нас ружья. Подошли к подножью Марки (Марқа) и поползли по одному из хребтов к вершине. Долго карабкались, останавливаясь время от времени, чтобы перевести дух, набраться сил и осмотреть все расширяющуюся панораму. Где-то с середины горы, стоит только оглянуться, видны селения всей округи: «Энергия», Сарканд, Тарас. Аман-Бухтер, правда, скрыт за холмами (близкими). Поднялись на Марку, отдышались. Внизу сереет Баскан, а у самого подножья – застава, та самая, что не пускает меня на лесной кордон. В случае необходимости можно махнуть по хребтам да лощинам. Но дождусь лучше письма СП. Спустились по среднему хребту, крутому, похожему на гигантское яйцо. Набрали кислинки (лопуховой), столбовая кислинка еще не выросла, хотя и молодые побеги очень вкусны. Айдар дважды едва не согрешил: хотел пустить под гору камень, хотел поджечь травянистый склон. Отговорил, удержал я его. Впрочем, и не стоило это больших усилий, охотно согласился. В награду получили от Марки роскошный, огромный (даже Айдар восхитился) гриб. Вполне дружелюбно расстались с ней, но дальше началось что-то непонятное. Стремительно набежала черная туча, стало темно, как поздним вечером. Надвигалась гроза. Впереди, рядом, была пасека, войти туда не решились: огромный пес непрестанно и яростно лаял. Чуть ниже по лощине оказался деревянный дом пастуха. Едва заскочили в него, как грянул гром, на землю просыпался крупный жесткий град. В доме, когда зашли, в испуге заметались ласточки. Минут через 15–20 зашел в дом и сам пастух – молодой парень, казах. Не очень удивился, увидев нас, но и тепла особого не проявил. Во всяком случае, мы почувствовали себя лишними, не ко времени забредшими. Не стали долго раздумывать, сняли носки, на босые ноги надели кеды, завернули штанины и пустились бегом в сторону Баскана. Было очень и очень нелегко. Кеды скользят или проваливаются в свежую пахоту. Хлещет по спине, по голове холодный дождь, сильнейший ветер, продувает насквозь. Но мы бежали дружно и даже весело, представляли себя заключенными, которым удалось вырваться из тюрьмы. Помогали друг другу как могли, подбадривали кусочками бодрых знакомых и незнакомых песен. Однажды даже обнялись, прижались друг к другу и, действительно, стало как-то теплей, хотя были оба мокрыми до ниточки. Бежали по холмам, через ручьи, по пахоте, через колючие кустарники, по скользкой и острой траве. Наконец, показалось наше село. Вечером обсыхали, грелись, жарили грибы по новому методу (чтобы были нежные, а не как кусочки антрацита). Маркà нам дула в спины? Она нас выдувала? Материнский гнев? А падение из кузова – гнев отца? Прощение? Да! Кто силен сейчас среди казахской интеллигенции? Почему начался «Жас тулпар»? Почему имел он такую популярность? Почему сник? Художественная литература по роду, по жанру своему рыхла, мелодраматична. Философия – тяжела и, в конечном счете, тупа. Недопустимо тратить время на лиризмы, сарказмы и прочие куриноголовые штучки. Унизительно – заботиться о занимательности. Буду писать голую, жилистую правду, жесткую, как усы хама. 5 мая. Разгуливая по горам с Айдаром, вдруг понял, что застрял в своем развитии где-то в возрасте 15-16 лет. Тогда я наловчился рассказывать полулегенды, полубыли. И с тех пор, чем бы ни занимался, в стиле, в логике был склонен к полутонам. Во всем, что говорил, было больше смутного обещания, чем истины. Не лучом, а широким, рассеянным полусветом скользил по окружающим и сопутствующим предметам, ситуациям, людям. Открылась мне широкая панорама судеб, но ни одна из них не стала моей болью, моей радостью. И вот – к тридцати годам не имею места, к которому был бы привязан, не имею профессии, долг перед которой исполнял бы с честью и удовлетворением. Легко расставался со всем, что имел. Сейчас – не имею ничего, кроме пары одежды, электробритвы, двух шариковых ручек и набора карандашей. Денег осталось так мало, что продержаться 5-6 месяцев смогу только соблюдая режим строжайшей экономии. Есть, правда, еще отцовский гонорар за издание собрания сочинений в Москве, но эти деньги начнут поступать не раньше второй половины 74 года. Да и потратить их я решил на завершение надгробного памятника матери. Это мой долг. Старик Еженов, «дед», как называют его все ученики, и казахи, и русские, говорит: «Өзімнің қолымнан ештеңе келмесе де... Мен де қазақтың бір шалымын ғой. Жазарыңды жаз, жағдайыңды жасармыз»2. Когда-то Жания говорила то же самое: «Жазарыңды жаз». Советай Садыковна с тем же пожеланием каждое утро (в 5 часов!) и каждый вечер приносит парное молоко, старается избавить меня от всяческих хлопот по дому. Дело здесь, не только в уважении к письму, в общем-то характерном для казахов. В разных слоях народа, особенно, среди людей старшего поколения, существует смутное, безотчетное представление о чем-то еще ненаписанном, толком невысказанном. И когда кто-либо похож на того, кто это может сделать, эти старики ничего не жалеют, благословляют, а по существу – требуют. Попытки говорить «за народ» должны предприниматься, и без всякого ложного чувства скромности. Это естественный долг наш. Выполнять его нужно без ужимок, добротно и просто. 7 мая Вчера был воскресный день. С утра позировал Белову. Трудолюбив. Нелегка работа скульптора. «Скульптура позволяет глубже узнать форму». Заметно гордится своими работами. Пригласил посмотреть картины, гораздо менее при этом вызывающ, возможно, оттого, что более за них спокоен. В доме никогда не выключают радио. Голосит на полную мощь и, странно, меня это ничуть не раздражает. В Алма-Ате терпеть не мог шумов в доме. Здесь же все – и радио, и голоса множества детей, хорошо слышный лай собаки, кудахтанье куриц, сиплые вскрики гусынь – скорее радует. Невдалеке, метрах в 20 от дома, бормочет горная река, посвистывают птички. Машины сюда не заезжают, автобусы и прочий автотранспорт вижу издалека, мешают не больше безмолвно ползущих жучков. Вчера в полдень отправились с Айдаром на рыбалку. Ловили на местный манер – сачком. Прошли километров восемь вниз по реке, то и дело, погружаясь в весенние воды по пояс. Было много солнца, свежайшего воздуха и неотступно следовала за нами панорама гор – зеленых ближних холмов с пятнами снега и серебристо-дымчатая цепь скалистых вершин. Из синевы их, казалось, и выпрыгнуло небо и упруго вытянулось через весь открытый долине свод. Здесь, как нигде в другом месте, чувствую я необычайно пластичную и динамичную силу неба. Оно обнадеживает и позволяет взглянуть на мир, на прошлое, на настоящее спокойно, несуетно, раздумчиво и деловито. Удачи на реке не имели. Но в полной мере были вознаграждены, взяв немного вправо, к середине светло-зеленого теплого луга, взрезанного бороздкой неширокого, по-весеннему мутного ручья. Наловили в нем уйму пескарей. Айдар выбрасывал мелочь в воду – «Пусть подрастет!», съедобных рыбешек заботливо складывал в целлофановый мешок. У него, как и у многих здешних казахов, забавный казачье-украинский говор. Казахским владеет хорошо, но предпочитает славяно-басканский жаргон. На днях молнией убило старуху. Ее здесь все хорошо знали. Казашка, нищая, безумная. «Бог прибрал!», – говорят и казахи, и русские. Часто дерутся, бывают поножовщины. Вообще средствами не брезгают. Кто-то кого-то убил лопатой, другой – вилами. Еще кто- то зубами отгрыз ухо противнику. Прежде заводилами были казачкѝ, теперь верхушку держат парни-казахи. Называют их шпаной, хулиганами, сажают. Убийство в крохотном Баскане – не редкость. Есть ожесточение. Подростки (9-10 классы) воспринимают культ силы как естественное явление. Есть свои кумиры, Серикбай, например. «Нижние» и «верхние» (граница – почта) «трясут» при случае друг друга, требуя денег. А по району в целом знаменита саркандская Лариса, которая «трясет» и девочек, и мальчиков различных возрастов. Многие дома в Баскане продаются. Люди хотят перебраться в другие места, говорят, в город. Лихорадит близость немирной границы. Асхат, кенже семьи Еженовых, первоклашка, мальчик с добрым сердцем (впрочем, это свойственно всем членам семьи) и хорошим, утонченным вкусом. Молча, незаметно принес и поставил на подоконник веточку распускающейся яблони и расцветшую веточку вишни, разместив их в стакан с тонкими стенками и в фужер на высокой ножке. Цветы как-то по-особому живописно организовали нижнюю часть оконного проема. Детей в семье семеро (К-ш – восьмая), столько же, сколько было в нашей семье. Заметно простудился на вчерашней рыбной ловле. Да и не удивительно, вода холодная, река горная, весенняя. Сегодня утром я еще удивился, что ночью не кашлял, не чихал. Зато сейчас, во второй половине дня и чихаю, и кашляю, и бежит из носа водичка. Голова болит, настроение хреновое. Надо было выпить вчера водки. Уже больным пошел пройтись по-над берегом реки. Далеко зашел, туман в голове, облака и тучи в горах, собирался, но так еще и не пролился дождь. Уж больно много и слишком разных впечатлений понадарила жизнь за тридцать лет. Организовать окружающий мир в словесное целое может и удалось бы, да вот только как собрать в единое себя?.. Обратно шел, пошатываясь, горы покачивались в глазах. Сил хватило только на то, чтобы рассмотреть тропинку, заросли трав по обе ее стороны, одинокого гуся, опять же вызвавшего вялую, правда, ассоциацию с письмотворчеством («гусиное перо!»), и еще помню необычного петуха: молодец с длиннющими шпорами, весь пестрый и яркий с зеленоватым отливом. 8 мая В Алма-Ату не тянет. Кажется, будто живу в Баскане многие годы, и всем здесь доволен. Попал в редкую семью. Выносят меня безо всякой неприязни, каждый от мала до велика заботлив, внимателен. Все – труженики. Иначе и невозможно здесь прожить. Заботы наших горожанок по дому не идут ни в какое сравнение со здешними. Здесь действительно работы через край и никогда она не кончается. Много едоков. Много птицы, скота. Коров нужно доить утром и вечером. Навоз следует расчищать ежедневно, иначе липнет к бокам и вымени коров, от чего портится вкус молока. Курочки несут яички, гусыни высиживают гусят. Щенок покушается на птицу. Телята попадают во всевозможные переделки, где-то застревают, запутываются, сосут не вовремя мать. За всем этим шумным, горластым, разноязыким мирком нужен глаз да глаз. Горячей воды нет, а стирать нужно ежедневно и помногу, перемыть посуду – тоже хлопотное и трудоемкое дело. Идут дожди, кругом грязь, и нужно много сил положить, чтобы не проникала она в дом. Трудовая линия фронта в постоянном напряжении и только четкие распоряжения Советай Садыковны и беспрекословное послушание детей позволяют со всем этим справиться. Внутри дома я уже со всем и со всеми перезнакомился, сблизился. Но во дворе есть то, что называют летней кухней. Туда не заглядывал ни разу. Там живет 90-летняя Айтбала, мать Советай, бабушка Ардақ, прабабушка Қарлығаш. О ней говорят, что она искуснейший костоправ, знает тайны трав, в молодости была акыном, участвовала в айтысах, хорошо гадает, очень любит своих внуков, особенно – Алтая, старшего из мальчиков. Однажды она вошла в дом, и это был единственный визит ее сюда за все дни, которые здесь нахожусь. Вдруг захлопали, захлопали одна за другой двери дома, кто-то громкоголосый сильно распахнул дверь моей комнатушки, и я увидел Айтбалу. Она действительно очень старая, буквально согнутая пополам. Но глаза живые, ясные, голос чистый и громкий. Лицо коричневое, строгое. Слова произнесла неожиданно ласковые, приветливые. Чувствую, она обо мне знает больше, чем я о ней. И еще, временами ловлю себя на том, что размышляю о ней шире, эпичней, чем об остальных людях дома. Осязаю ее присутствие во всех моих здешних делах. Собираюсь зайти к ней и долго поговорить. Дожди и хорошие условия надолго привязали меня к Баскану. Советай С. говорит, чтобы я не торопился, пусть установится погода и тогда можно будет отправиться либо к пасечнику, либо на один из кордонов. Я и сам вижу, что по такой погоде вряд ли где-нибудь в другом месте сумею продержаться. И все же тянет забраться куда-нибудь поглубже, найти равновесие в одиночестве, в двух-трех прочных, постоянных предметах. Надо набраться терпения. За окном расцветает яблоня, и я вижу то, что и забыл, когда замечал в последний раз. Мокрый ствол, мокрые изогнутые ветви. Небольшие еще, но уже сформировавшиеся листья и сами цветы, белые, снаружи розоватые. Несильный ветер раскачивает яблоню, чуть крепче напрягшись, сбрасывает с кончиков маленьких листьев крупные прозрачные капли. А веточка этой же яблони, которую принес мне поза-вчера Асхат, стоит на подоконнике в стакане с водой. Листья сухие, вялые, вместо цветов – розовые шарики так и не распустившихся бутонов. Банальное сравнение себя с этой веткой, а тех, кто остался, с расцветающей яблоней приходит мне в голову. Записываю, потому что еще нездоров, не отошел от шока расставания с прошлым. Энергично ступать не рискую, дорожу даже так лениво пришедшим сравнением. И все же – говорю главное – те, кто остался, не расцветут. У людей не все так, как в природе. Мы уходим, чтобы вернуться. Мы – побеги вольных еще корневищ, разбежимся и взойдем свободными. Боюсь ошибиться в чувствах своих, но кажется мне, что, забросив за высокий забор суету последних лет, стал я лучше слышать, зорче видеть, подмечать оттенки, нюансы, полутона. В горах нетрудно многое замечать. Они властно обращают человека в слух и внимание. Другое дело – луг. Здесь все непритязательно. Но я увидел и услышал луг, и дышал им глубоко, хмелел от его запахов, веселого танца прыгучих, подвижных травинок, всполохов крохотных цветов с голубыми глазами, долго, до ломоты в зубах пил взглядом росу, сбереженную плотными листьями сбежавшего с гор в долину ириса. В том, что пишу до сих пор, нет ничего, кроме слабой рефлексии. Так не годится. Для времяпрепровождения можно было бы найти и другое занятие, помочь хотя бы в хозяйстве. Раз уж взялся писать, делать это надо лучше. Парадокс – художник (писатель) гораздо более рационален, чем философ, эстетик, теоретик литературы, критик. В отличие от последних, непосредственно выдающих выкладку за выкладкой, ему нужно еще многое взвесить, рассчитать, верно разместить. Но это бытовой рационализм и к нему-то я сейчас, похоже, склонен. Пора браться за дело. Весь этот сыр-бор разгорится. Справлюсь. Вернусь веселым. Неплохо уже и то, что начинаю ощущать мышцы не только ног и рук, но и стройные, как волны, наплывы мыслительных сил.

(Продолжение следует)

1 Смысловой перевод – «по-казахски понимает» 2 Хотя ни на что не гожусь... Но все же я казахский старик. Пиши, о чем хочешь, условия создадим.