• Геополитика
• 18 Апреля, 2017

Русская революция как часть мирового революционного процесса

Бахытжан Ауельбеков

(Начало в № 3, 2017)

Причины, приведшие к русской революции 1917 года, до сих пор остаются недостаточно исследованными.  Мы полагаем, что столь странное положение вещей – а ведь сто лет прошло, времени для ее изучения было больше чем достаточно! – объясняется тем, что исследователи, как отечественные, так и зарубежные, рассматривают ее как некую «вещь в себе», как изолированное на локальной территории явление, не связанное с общемировыми процессами. В результате создается впечатление, что в случае с русской революцией мы имеем дело с некой исторической аномалией, исторической случайностью, которой могло и не быть. Не претендуя на всю полноту объяснения причин революции, мы все же полагаем, что в данном случае имеем дело вовсе не со случайностью, а закономерностью, понять которую можно только, если рассматривать ее в глобальном масштабе, в  тесной связи с социально-экономическими процессами, развивавшимися в тот период на планете, во всяком случае, на ее значительной части.

Окончание Первой мировой войны было ознаменовано множеством социальных потрясений по всему миру. Революция в Германии, революции в Венгрии, Финляндии… В большинстве стран планеты развернулись классовые бои, битвы трудящихся масс за свои права (если быть точным, за право на жизнь, за право не умирать от голода). «Волна революции докатилась и до Японии, задавленной военно-монархической кликой. По всей стране начались массовые выступления пролетариата, крестьянской и городской бедноты (так называемые «рисовые бунты», 1918 г.). Восставшие разбивали продовольственные магазины и склады, чтобы добыть рис для голодающих. «Рисовыми бунтами» было охвачено около 10 миллионов человек» (Черниловский З. М. «Всеобщая история государства и права». М.: Юрист, 1995). Принято считать, что все эти процессы инициировала именно русская революция 1917 года. Но подобные представления весьма далеки от действительности. На самом деле они назревали в течение многих десятилетий, даже столетий, и имели бы место даже если бы никакой революции в России в 1917 году не было. Мы здесь имеем дело с общемировым процессом, всего лишь одной составной частью которого являлись события в России, и это надо понимать. Так, к примеру, в той же Японии «в первой половине XIX века произошло около 250 крестьянских восстаний, в 50-е и 60-е годы крестьянские восстания следуют одно за другим. С 1853 по 1856 год их насчитывается 52, в одном только 1861 году – 17 и т. д. Правительство сёгуна сурово расправлялось с крестьянским революционным движением. Вожаки крестьян подвергались мучительной казни через распятие. Перед тем у казнимого на глазах зверски истребляли членов его семьи. …После того как в ходе гражданской войны сёгун, его род и все те, кто его поддерживал, были разгромлены, а император обрел свою прежнюю, давно утраченную власть, началась полоса реформ. Непрекращавшиеся выступления крестьян делали их неотвратимыми. Достаточно сказать, что в течение первых десяти лет существования нового политического режима в стране произошли 185 крестьянских восстаний (только в одном 1869 г., например, произошло 42 восстания). Некоторые из них были весьма крупными (до 250 тыс. восставших)» (Черниловский З. М.). Было бы странно ожидать чего-либо другого. В Японии конца XIX – начала ХХ вв. в то время 74 процента крестьян владели 22 процентами земли, кучке же помещиков принадлежало 42 процента земли. Четыре миллиона крестьянских хозяйств имели крошечные наделы (по 1/2 га) или вовсе не имели земли. Деревня, жившая преимущественно натуральным хозяйством, буквально вымирала от голода. В результате население страны при очень высокой рождаемости… сокращалось! Голод срезал японцев как косой. Сравните ситуацию в Японии с ситуацией в дореволюционной России. «Стоит ли удивляться, что с 1908 по 1913 годы в стране было зарегистрировано около двадцати двух тысяч крестьянских выступлений?.. Со временем ситуация ухудшилась настолько, что в Россию стали ввозить зерно. Вот именно, ввозить в «житницу Европы». В 1912 году было ввезено 114 тонн произведенного в Восточной Пруссии зерна» (Буш­ков А. «Сталин. Красный монарх». М.: ЗАО «Олма Медиа Групп», 2009). Мы уже отмечали, что во второй половине XIX века в России было не менее 20 голодных годов, в каждый из которых от голода погибало в среднем полтора-два миллиона человек. Так вот, если в первой половине XIX века в Российской империи был голодным каждый второй-третий год, то в первом – начале второго десятилетия ХХ века (до начала Первой мировой войны) здесь голодным был уже каждый второй год. То есть ситуация все ухудшалась и ухудшалась. «Крестьянское недоедание приводило к тому, что при призыве на военную службу из-за физической непригодности освобождалось 48 процентов рекрутов. В 1911 году полковник Генерального штаба князь Багратион писал, что из трех парней трудно выбрать одного пригодного для службы, а сорок процентов новобранцев, как оказалось, впервые в жизни ели мясо, поступив на военную службу...» (Бушков А.). Ужас положения народных масс в царской России нам сегодня трудно даже представить. «В 1909 году в Московской губернии до 20 лет доживали менее трети родившихся!» (Кара-Мурза С. Г. «Советская цивилизация». Книга первая. М.: Эксмо-Пресс, 2002). В западных странах дело было получше, но ненамного. Знаменитый американский писатель Джек Лондон в 1902 году проделал любопытный эксперимент. Он приехал в Англию, переоделся в простую одежду и в течение пяти месяцев изучал жизнь трудящихся в Соединенном Королевстве. Лондон работал на фабриках и заводах, трудился на фермах, жил в ночлежках и снятых комнатах и день за днем исследовал: как живут простые люди в этой стране. Все тяготы, которые испытывали простые англичане, он испытал на самом себе и описал их. И задался вопросом: можно ли так вообще жить? Результатом эксперимента явилась книга, название которой говорит само за себя: «Люди бездны». Готовя ее, Джек Лондон, кроме всего прочего, прочитал сотни книг, изучил множество справочников, статистических отчетов, газетных хроник, огромное количество материалов, посвященных интересующей его проблеме. Впоследствии он говорил, что ни в одну свою книгу не вложил столько души, как в эту. А факты, которые он изложил в своей книге-исследовании, действительно потрясают. «…Прошу не забывать, что время, которое я описываю, считалось «хорошим временем» в Англии. Я увидел голод и бездомность, увидел такую безысходную нищету, которая не изживается даже в периоды самого высокого экономического подъема. За летом пришла суровая зима. Страдания и голод – голод в самом точном смысле слова – приняли столь широкие размеры, что общество не могло справиться с этим бедствием. Безработные устраивали демонстрации, нередко свыше десяти демонстраций в день в различных концах Лондона. Громадные толпы запружали улицы и громко требовали хлеба. Работные дома не могут вместить всех голодных, молящих каждый день и каждую ночь о пище и ночлеге. Благотворительные организации уже исчерпали все свои средства, стремясь прокормить вымирающих от голода обитателей чердаков и подвалов в тупиках и закоулках Лондона. Сонмы безработных и голодных денно и нощно осаждают казармы Армии спасения в различных районах Лондона, но дать им пристанище негде и поддерживать их силы нечем. …А еще толкуют об ужасах войны! Да перед лондонскими цифрами меркнет все, что было в Южной Африке и на Филиппинских островах. Вот где проливается кровь – здесь, в самой мирной обстановке! И в этой войне не соблюдается никаких гуманных правил: женщин и грудных детей убивают здесь с такой же жестокостью, как и мужчин. …На Восточной стороне (район Лондона. – Б. А.) пятьдесят пять процентов детей умирают, не достигнув пяти лет. В Лондоне есть такие кварталы, где из каждых ста младенцев пятьдесят умирают после года, а из пятидесяти оставшихся в живых двадцать пять гибнут, не дожив до пяти лет. Ирод посрамлен: он ведь истребил лишь половину младенцев! …Со всех концов страны доносятся вопли голодных – из гетто и деревень, из тюрем и ночлежек, из приютов для убогих и работных домов. Это голоса людей, которые никогда не едят досыта. Голодают миллионы: мужчины, женщины, дети и грудные младенцы; слепые, глухие, убогие, больные; бродяги и труженики, арестанты и нищие; ирландцы и англичане, шотландцы и валлийцы…» В заключение своего исследования (обильно снабженного статистическими данными) Джек Лондон пишет: «В Великобритании, на островах Атлантического океана, проживает английский народ. Это в высшей степени цивилизованный народ. Его национальный доход составляет минимум триста фунтов стерлингов на душу населения. Англичане добывают себе пропитание не охотой и не рыбной ловлей, а трудом на колоссальных предприятиях. Подавляющая часть англичан страдает от нехватки жилья, живет в отвратительных условиях, не имеет топлива, чтобы обогреться и очень плохо одета. Есть немало и таких, которые лишены вообще всякого крова и спят просто под открытым небом, причем количество их никогда не уменьшается. Многих можно увидеть летом и зимой на улицах одетыми в лохмотья и дрожащими от холода. Бывают у них хорошие времена, бывают и плохие. В хорошие времена большинство из них как-то умудряются прокормиться; в плохие времена они гибнут от голода. Они гибнут от голода сегодня, гибли вчера и в прошлом году, будут гибнуть завтра и через год, ибо они пребывают в состоянии хронического голода, которого не знают иннуиты. Численность английского народа – сорок миллионов человек, и из каждой тысячи девятьсот тридцать умирают в бедности, а постоянная восьмимиллионная армия обездоленных находится на грани голодной смерти. …Здесь уместно привести мнение такого человека, как Хаксли. Будучи муниципальным врачом Восточного Лондона, а впоследствии, изучая быт дикарей, Хаксли на основе своего опыта приходит к следующему выводу: «Если бы мне пришлось выбирать – жить ли, как дикарь, или прозябать, как эти люди в христианском Лондоне, я, не колеблясь, выбрал бы первое». (Лондон Д. «Люди бездны»). Совсем не случайно великий колонизатор Сесил Родс, именем которого когда-то называли целые страны (Северная Родезия, Южная Родезия), выступая в британском парламенте заявил: «Я был вчера в лондонском Ист-Энде и посетил собрание безработных. Услышав там душераздирающие речи, которые были сплошным криком: Хлеба! Хлеба! – я, идя домой и размышляя о виденном, убедился более, чем прежде, в важности империализма… Моя заветная идея – решение социального вопроса, а именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите революции и гражданской войны, вы должны стать империалистами» (Давидсон А. Б. «Сесил Родс – строитель империи». М.: Олимп; Смоленск: Русич, 1998). Заметим, что мы здесь говорим о Великобритании, самой богатой и могущественной стране того времени, «империи, над которой никогда не заходит солнце». Про другие, гораздо более бедные европейские страны, и говорить не приходится. Когда изучаешь материалы о положении трудящихся масс в Западной Европе конца XIX – начала ХХ веков, впадаешь в недоумение: что это? «Цивилизованная Европа» или СССР периода коллективизации?.. Сейчас об этом никто не помнит. А правящие классы сделали все возможное, чтобы память об относительно недавнем прошлом была напрочь забыта и создана легенда о вечно процветающем Западе. Хотя еще всего одно поколение назад Запад был на грани краха, а будущее его сегодня выглядит вообще туманным. Посетивший Европу Марк Твен писал: «…Я провел недели три в области Тельц, в Баварии. Это католическая область, и даже Бенарес не может похвастаться такой глубокой, всепроникающей и разумной религиозностью, как Тельц. В моем дневнике тех дней я нашел следующее: «Вчера мы долго разъезжали по прелестным деревенским дорогам. Но удовольствие от этой прогулки было отравлено двумя обстоятельствами: страшными местными святынями и постыдным зрелищем седых, почтенных старушек, надрывающихся на полях… Я видел много женщин, семидесятилетних и даже восьмидесятилетних, которые жали и вязали снопы на полях и метали вилами на телеги». Позднее я был в Австрии и в Мюнхене. В Мюнхене я видел седых старух, возивших тележки на большое расстояние в гору и под гору, – тележки, груженные бочонками с пивом, – невероятная тяжесть. А в своем австрийском дневнике я нашел вот что: «На полях мне часто случается видеть, что женщина вместе с коровой запряжена в плуг, а мужчина идет за плугом». «Сегодня на городской улице в Мариенбаде я видел старую, сгорбленную, седовласую женщину, запряженную вместе с собакой; она тащила по голой пыльной дороге и по голым тротуарам нагруженные салазки». …Для женщин этих европейских стран погода безразлична. Для них, как и для других животных, жизнь – не шутка, ничто не может прервать их рабский труд. Три женщины стирали в реке под окном, когда я приехал, и продолжали стирать, пока было достаточно светло. Одной было, кажется, лет тридцать; другой – матери! – около пятидесяти; третья – бабушка! – была так стара, истощена, седа, что могла сойти за восьмидесятилетнюю; я, во всяком случае, так и подумал. Конечно, у них не было ни плащей, ни калош; на плечи они накинули мешки из рогожи – простые стоки для текущих с неба рек, часть воды скатывалась на землю, а остальное впитывалось по пути…» (Твен М. Собрание сочинений в 12 томах. Т. 9). Даже в США, где ситуация была много лучше, чем в Европе, для огромного количества населения жизнь была ужасающей. Владимир Маяковский, посетивший в 1925 году Штаты, отмечал, что американцы «в большинстве тщедушные и хилые люди, среди которых я кажусь Голиафом. Такое же впечатление оставляют и американские солдаты, кроме вербовщиков, выхваляющих перед плакатами привольную солдатскую жизнь… Поэт Карл Сканбург, загнанный американским нежеланием вникать в лирику в отдел хроники и происшествий богатейшей газеты «Чикаго Трибюн», этот самый Сканбург пишет: «Мне говорят, что ты жесток, и мой ответ: на лицах женщин и детей я видел следы бесстыдного голода»... Недаром в этом воздухе из каждых четырех детей – один умирает до года» (Маяковский В. В. «Мое открытие Америки», 1925). «В Соединенных Штатах десять миллионов человек живут в нищете. Нищетой мы называем условия жизни, когда недостаток пищи и отсутствие нормального жилья подрывает силы человека и снижает его работоспособность. В Соединенных Штатах десять миллионов влачат полуголодное существование. В Соединенных Штатах десять миллионов истощенных, ослабевших людей. А это означает, что десять миллионов повседневно чахнут, гибнут физически и нравственно от недостатка пищи. Нет такого уголка в этой обширной, цивилизованной, богатой стране, где мужчины, женщины и дети не терпели бы жестоких лишений. В больших городах они загнаны в трущобы, в гетто, изолирующие их от остального населения, сотни, тысячи, миллионы людей ведут поистине скотское существование. Ни один пещерный человек не голодал так безнадежно, как голодают они, не валялся в такой грязи, не гнил заживо, снедаемый ужасными недугами, не изнурял себя непосильной работой много, много часов в сутки…» (Лондон Д. Очерк «Революция», 1908). Что уж после всего этого говорить об экономически отсталой, не имеющей колоний, которые можно ограбить, царской России! Сегодня почему-то многими разделяется совершенно несерьезное мнение, будто бы революции устраивают революционеры. Это просто детский подход к проблеме. На самом деле, когда в обществе, вошедшем в глубокий кризис, назревает революция, она начинает вызывать к жизни революционеров, стремящихся этот кризис разрешить. Это общественно-исторический процесс, активизирующий многомиллионные массы. У нас же сегодня почему-то сам этот исторический процесс игнорируют и сосредоточивают внимание на действиях конкретных личностей, живших в ту эпоху, хотя казалось бы понятно, что в событиях такого масштаба дело вовсе не персоналиях – замени одних личностей на другие, принципиально это ничего бы не изменило. А идеология? Идеология могла быть какая угодно – хоть марксистская, хоть православно-монархическая, хоть гаитянский культ Вуду. Идеологическое обоснование всегда найдется, то или другое, но если в стране кризис, который может разрешиться только революционным путем, революция произойдет обязательно. С теми личностями, которые реально встали в ее главе или с какими-либо другими, но она произойдет. С той или иной, или десятой идеологией. В конечном счете, дело не в идеологии, а в тех объективных факторах, которые к революции приводят. В Российской же империи начала ХХ века имел место именно такой кризис, который в рамках существующих социальных и экономических институтов просто не мог быть разрешен. Это ощущалось всеми, всем обществом. Напряжение было таково, что охватило даже часть служителей церкви. «Епископ Сергий Страгородский благословил гапоновские союзы, епископ Антонин Грановский в петербургской газете назвал самодержавие сатанизмом. Но все это меркнет по сравнению с позицией старца Оптиной пустыни архимандрита Серапиона Машкина. Он пропагандировал социальную программу социал-демократов, но критиковал Маркса за мягкость и пассивность и потому приветствовал методы эсеров. Эффект от его проповедей был тем более велик, что он воспринимался как настоящий христианский подвижник – раздал все свое немалое состояние (200 тыс. рублей) бедным, отдал нищим паломникам все, что имел, оставаясь без еды и в одном нижнем белье. И при этом утверждал, что в борьбе против монархии и капитализма допустимы все средства, вплоть до тайных убийств» (Кара-Мурза С. Г. «Советская цивилизация». Книга первая. М.: Эксмо-Пресс, 2002). Весь этот накал страстей разразился первой русской революцией 1905 года. И хотя советская историография сосредоточивала внимание на выступлениях рабочего класса (численно крайне незначительного) в городах, основные события во время первой русской революции на самом деле происходили в деревне. И начались они, между прочим, задолго до 1905 года. «В 1902 году по всей черноземной полосе Украины и Центра прошла полоса восстаний. По сути, началась крестьянская революция, на фоне которой наступил 1905 год» (Кара-Мурза С. Г.). Об этом в советское время историки помалкивали, поскольку все эти события не укладывались в официальную версию «пролетарской революции». Отрицать пролетарский характер революции – значило бы поставить под сомнение господствующую идеологию, чего власти, понятно, допустить не могли. Крестьянское движение 1905 года хронологически началось 14 февраля в Дмитровском уезде Курской губернии. В ту ночь было совершено нападение на одно из имений, а в следующие дни «разобрано» еще 16 имений в округе. Британский экономист Теодор Шанин пишет: «Описания тех событий очень похожи одно на другое. Массы крестьян с сотнями запряженных телег собирались по сигналу зажженного костра или по церковному набату. Затем они двигались к складам имений, сбивали замки и уносили зерно и сено. Землевладельцев не трогали. Иногда крестьяне даже предупреждали их о точной дате, когда они собираются «разобрать» поместье. Только в нескольких случаях имел место поджог и одному-единственному полицейскому были, как сообщают, нанесены телесные повреждения, когда он собирался произвести арест. Унесенное зерно часто делилось между крестьянскими хозяйствами в соответствии с числом едоков в семьях и по заранее составленному списку. В одной из участвующих в «разборке» деревень местному слепому нищему была предоставлена телега и лошадь для вывоза его доли «разобранного» зерна. Все отчеты подчеркивали чувство правоты, с которым обычно действовали крестьяне, что выразилось также в строгом соблюдении установленных ими же правил, например, они не брали вещей, которые считали личной собственностью… Другие формы крестьянского бунта распространились к тому времени на большей части территории. Массовые «порубки» начались уже в конце 1904 года. Так же, как и «разборки», «порубки» обычно происходили в виде коллективных акций с использованием телег. В ходе «порубок» крестьяне стремились обходиться без насилия. Тем не менее, когда в одном случае крестьянин был схвачен полицией на месте преступления и избит, его соседи в ответ полностью разрушили пять соседних поместий, ломая мебель, поджигая здания и забивая скот… В течение первых месяцев 1905 года крестьянские действия в значительной степени были прямым и стихийным ответом на нужду и отчаянный недостаток продовольствия, корма и леса во многих крестьянских общинах. Все эти действия были хорошо организованы на местах и обходились без кровопролития». Один из князей Шаховских писал в мае 1906 года, что в деревне: «Настроение крестьян самое опасное. Озлобление, уверенность, что землю нужно отбирать силой, разговоры вызывающие. Жутко становилось во время бесед с крестьянами. Агитация и пропаганда, призывающие к бунту и резне, продолжаются. Почва для культивирования этих идей самая благоприятная. Мысль о праве на помещичью землю так укрепилась, что никакие доводы против не имеют значения». Около 15 процентов поместий были сожжены, значительную часть земли в районах, охваченных волнениями, пришлось продать. Солдаты отказывались стрелять в крестьян. Взбунтовался даже Преображенский полк, командиром 1-го баталь­она которого числился сам царь! «По всей территории, охваченной жакерией, крестьяне заявляли, что их цель – навсегда «выкурить» помещиков и сделать так, чтобы дворянские земли были оставлены крестьянам для владения и обработки» (Шанин Т.). «В октябре 1905 г. испуг правительства достиг такой степени, что оно было уже готово пожертвовать дворянством. Главноуправляющий землеустройством и земледелием Н. Н. Кутлер готовил проект принудительного отчуждения помещичьих земель и их передачи крестьянам!» (Кара-Мурза С. Г.). Первая русская революция была подавлена. Но она показала, что крестьянский вопрос надо как-то решать. Назначенный премьером (председателем Совета министров) П. А. Столыпин попытался осуществить аграрную реформу, которая была названа «столыпинской». Прежде всего, он снизил, а потом и вовсе отменил выкупные платежи. После отмены крепостного права в 1861 году крестьян освободили без земли. Было утверждено «временнообязанное» состояние – крестьяне были обязаны продолжать барщину или оброк до выкупа земельных. Почему-то решили, что это продлится 9 лет, а за это время крестьяне накопят денег на выкуп. Но выкупить землю нищие крестьяне так и не смогли, и в 1881 пришлось издать закон об обязательном выкупе, что сделало общее крестьянское восстание всего лишь делом времени. Столыпин сумел понять, что выкупить землю крестьяне не смогут никогда, и в конце концов вовсе отменил их. Это позволило утихомирить страсти, но проблем, стоящих перед страной, не решило. Вторым его шагом была знаменитая аграрная реформа, которую сегодня люди, не разбирающиеся в экономике часто превозносят. Суть ее состояла в том, чтобы искусственно разрушить крестьянскую общину, создать вместо нее хутора, в которых крестьяне будут жить отдельными семьями, владея небольшими участками земли (парцеллярное хозяйство, самая малопродуктивная форма землепользования, по сути, средневековье), а помещичье землевладение сохранить. Избыточное крестьянское население предполагалось переселить в национальные окраины, Сибирь и на Дальний Восток, для этого даже выдавались небольшие ссуды (был создан специальный Крестьянский банк). Реформа началась с указа 9 ноября 1906 года, который был заменен гораздо более жесткими законами 14 июня 1910 года и 29 мая 1911 года (они предусматривали уже не добровольный выход, а принудительную приватизацию наделов). По данным Вольного экономического общества, за 1907 – 1915 годы из общины вышли 2 млн. семей. Более половины из этого числа вышли за два года – 1908-й и 1909-й, потом дело пошло на спад, вопреки сильному экономическому и административному давлению. То есть всего из общины вышло около 10 процентов крестьянских семей. Община в центре России устояла. Из тех, кто, продав надел, двинулся в Сибирь, огромное число разорилось и вернулось озлобленными и нищими (с 1907 по 1914 гг. официально зарегистрировано свыше 1 млн. семей «обратников»). Смертность среди «столыпинских переселенцев» доходила до 35 процентов в год, в отдельные зимы вымирали целые деревни. «Столыпинская реформа» провалилась по всем параметрам. Российский исследователь С. В. Онищук пишет: «Эффект столыпинской кампании был ничтожным. Падение всех показателей на душу населения в сельском хозяйстве продолжалось. Количество лошадей в расчете на 100 жителей Европейской России сократилось с 23 в 1905 г. до 18 в 1910 г., количество крупного рогатого скота – соответственно с 36 до 26 голов на 100 человек… Средняя урожайность зерновых упала с 37,9 пуда с десятины в 1901 – 1905 гг. до 35,2 пуда в 1906 – 1910 гг. Производство зерна на душу населения сократилось с 25 пудов в 1900 – 1904 гг. до 22 пудов в 1905 – 1909 гг. Катастрофические масштабы приобрел процесс абсолютного обнищания перенаселенного центра страны. Избыточное рабочее население деревни увеличилось с 23 млн. в 1900 до 32 млн. человек в 1913 г. В 1911 г. разразился голод, охвативший до 30 млн. крестьян» (Онищук С. В. «Исторические типы общественного воспроизводства (политэкономия мирового исторического процесса)». Восток, № 1, 1995). Непонятно только, почему Онищук говорит о «ничтожном эффекте» столыпинской кампании? Цифры, которые он же сам и приводит, говорят, что «эффект» был не то что «ничтожным» – он был отрицательным! Стало еще хуже, чем было! Почему крестьяне так упорно сопротивлялись разрушению общины? Потому что в отличие от «шибко грамотных» теоретиков понимали, чем им это грозит. Дело в том, что климатические и географические условия России, в отличие от Западной Европы, обогреваемой Гольф­стримом, попросту не способствуют единоличному ведению сельского хозяйства. В марте 2001 года, в журнале «Огонек» состоялась беседа на эту тему. Выступивший историк, профессор исторического факультета МГУ, академик РАН Л. В. Милов тогда сказал: «Я всю жизнь занимаюсь крестьянским бытом. И точно могу сказать: что касается сельского хозяйства, Россия всегда будет в проигрыше! Судите сами, в Европе сельскохозяйственный период десять месяцев, а в России пять. Разница в два раза! Россия – очень холодная страна с плохими почвами. В Европе не работают в поле только в декабре и в январе. В ноябре, например, можно сеять озимую пшеницу, об этом знали английские агрономы еще в XVIII веке. В феврале – проводить другие работы. Если просчитать, то получится, что русский крестьянин имеет на пашенные работы, кроме обмолота зерна, сто дней. И тридцать дней уходит на сенокос. Что получается? А то, что он жилы рвет и еле управляется. Глава семьи из четырех человек (однотягловый крестьянин) физически успевал вспахать две с половиной десятины земли. А в Европе – в два раза больше. О том, что в России беспашенный период семь месяцев, писали в государственных документах тоже в XVIII веке. Это я как историк очень хорошо знаю. Средний урожай, например, в XVIII веке был сам-третей. То есть из одного зернышка вырастали три. Из двенадцати пудов – тридцать шесть. Минус двенадцать пудов на семена, получается двадцать четыре пуда – чистый сбор с десятины. С двух с половиной десятин – шестьдесят пудов. Это на семью из четырех человек. А семья из четырех человек, учитывая, что женщины и дети едят меньше, равна 2,8 взрослого. При том, что годовая норма потребления – 24 пуда на человека. То есть нужно без малого 70 пудов. А есть только шестьдесят! Причем из них еще нужно вычесть часть для прокорма скота – овес лошади, подсыпка корове. Поэтому вместо двадцати четырех, положенных по биологической норме, россиянин потреблял двенадцать-шестнадцать пудов. 1500 килокалорий в сутки вместо потребных организму 3000. И жизнь всегда была на пределе возможностей. Страна никогда не могла прокормить себя хлебом. Я называю это мобилизационно-кризисным образом жизни. Это вечная борьба, вечный страх голода. И при этом страшная работа на износ с привлечением женщин, детей, стариков…» Проще говоря, если бы Столыпину удалось реализовать свою чудовищную идею – разрушить общину при сохранении помещичьего землевладения – то абсолютное большинство крестьян, лишенных поддержки общины, попросту вымерло бы от голода. Это был бы геноцид, сравнимый разве что с истреблением европейцами американских индейцев. В отличие от высоколобых городских умников, крестьяне все это прекрасно понимали и сопротивлялись разрушению общины изо всех сил. Все их помыслы были сосредоточены на одном: земля – крестьянам! (В смысле разделить помещичью землю между крестьянами. Это, кстати говоря, тоже был не выход, но хоть какое-то облегчение.) Что касается столыпинской «переселенческой политики», то она тоже обанкротилась. Одним из участников «мозгового треста» Столыпина был экономист Борис Бруцкус (1878 – 1938). После революции он был выслан в Германию, где и жил в 20-е годы. В 30-е годы перебрался в Палестину, преподавал в Иерусалимском университете. В своей лекции, посвященной столыпинской аграрной реформе Бруцкус сказал: «Аграрная революция закончилась для крестьянства великим разочарованием. Чаемого земельного простора не оказалось. А там, где этот простор и был на окраинах, его оказалось совсем недостаточно для хозяйственного благополучия…» («Новое время», № 25, 1991). Дело в том, что при уровне технического развития царской России (правильнее сказать, при том уровне ее технической отсталости) было просто невозможно освоить даже те земли, которые имелись у нее в наличии. «Много ли крестьянин мог своими силами обмолотить и провеять собранного зерна, используя цеп и лопату в качестве основных инструментов?.. Далеко не везде в Российской империи все земли, которые могли бы быть использованы для производства зерна, были засеяны. Например, в Поволжье плодороднейшие земли были во многих местах не возделаны в большинстве случаев именно из-за отсутствия механизации. Чтобы вспахать удаленный участок требовалось две лошади, на одной добираетесь до поля, на второй пашете по прибытии, потом меняете лошадей, – причем «все свое вожу с собой»: вы берете и корм, и воду, и еду, в степи нет воды, колодцы должны быть по нескольку десятков метров глубины, чтобы добраться до питьевой воды. А если пахать надо несколько дней? Другое дело трактор, лошадиных сил побольше, можно и за один день управиться… Кстати говоря, как только механизация на селе окончилась в начале 1990-х, именно эти разработанные в советское времена участки оказались снова заброшенными, на некоторых уже степной бурьян выше человеческого роста и саранча в нем водится» (Миронин С. С. «Голодомор» на Руси». М.: Алгоритм, 2008). Но тракторов в то время не было, поскольку в России не было сельскохозяйственного машиностроения. И создать такую отрасль – тоже не было никакой возможности, так как для того, чтобы производить технику – нужны станки, а станков тоже не было, поскольку фактически не было отечественного станкостроения, его предстояло еще только создать, а для этого было необходимо осуществить индустриализацию и электрификацию всей страны. И еще надо в форсированном порядке, на пустом месте, формировать квалифицированные рабочие кадры, способные на этих станках работать. А в наличии – только крестьяне, к тому же неграмотные (кампания «Ликвидация безграмотности» (ликбез) была еще впереди). А кроме того, нужно спешно создать целую армию инженеров и научных работников. Проблемы были таковы, что могли поставить в тупик кого угодно. «Главной задачей было производство огромного количества станков для сотен машиностроительных заводов, для тысяч ремонтно-механических станций. Потребность в самых простых металлообрабатывающих станках была огромной. Начальный уровень советского машиностроения в 1929 году, перед началом индустриализации, выражался в производстве 1987 штук металлорежущих станков в год. При производстве станков на уровне 1928 года новую промышленность можно было оснастить за 1314 лет. Яснее ясного было, что на мощностях старых заводов, доставшихся от дореволюционной эпохи, вытянуть темпы индустриализации совершенно невозможно» (Верхотуров Д. Н. «Сталин против Великой Депрессии. Антикризисная политика СССР». М.: Яуза, 2009). «Столыпинская реформа» не разрешила и не могла разрешить ни одной проблемы, стоящей перед страной, зато всех их обострила до крайней степени. Если до реформы Россия стремительно бежала к революции, то после нее понеслась к ней галопом. Но обратим внимание на следующий момент: а как обстояли дела в других странах? Еще в 1963 году вышла книга выдающегося французского историка экономики Фернана Броделя «Грамматика цивилизаций». В одном из разделов своего труда он рассматривает состояние Европы начала ХХ века и убедительно аргументирует утверждение, что если бы не Первая мировая война, то в Европе грянула бы социалистическая революция (кстати, в полном соответствии с Марксом). Бродель указывает на следующие факторы, которые наличествовали в Европе того времени: 1) тяжелое положение трудящихся; 2) наличие мощного рабочего класса; 3) наличие сильных и боевых рабочих организаций во всех индустриально развитых странах Европы, находящихся в постоянном контакте и взаимодействии между собой; 4) наличие организующей и консолидирующей идеологии, широко распространенной среди трудящихся (прежде всего марксизм, но не только он); 5) неспособность правительств решать стоящие перед обществом проблемы. Совокупность всех этих факторов, по мнению Броделя, делало революцию в Европе неизбежной. «Борьба классов – это древний феномен, который наблюдался во всех материально развитых обществах прошлого. Но нельзя отрицать того факта, что в XIX в. это явление усилилось, стало осознанным. Разработка «философии масс» (от Сен-Симона до Ракса) завершилась в основном к 1848 г. Сам термин «философия масс» принадлежит Максиму Леруа и подразумевает идеологические доктрины вдохновленные проблемами масс. В феврале 1848 года вышел в свет «Коммунистический манифест» Карла Маркса и Фридриха Энгельса, остающийся и по сей день биб­лией коммунистического будущего. …[Сен-Симон] был особый человек, безусловно, гениальный, и именно он стоял у истоков всех социальных, социалистических и несоциалистических идеологий, прежде всего французской социологии (Георг Гурвич). Его влияние заметно даже в трудах другого гиганта мысли – Карла Маркса. …Нищета городов той поры была, быть может, ничем не хуже, чем нищета тогдашней деревни. Но в городах особо тревожным было зрелище бедственного положения жертв индустрии, которая, предоставляя людям работу, была равнодушна к условиям их существования. Как только индустриализация сделала начальные шаги в городах, у первых «идеологов» оказалось перед глазами общество, сравнимое разве что с обществом сегодняшних слаборазвитых стран… Рабочая среда организовывалась самостоятельно, постепенно, исходя из реальных условий, вне прямого воздействия на нее идеологических учений и активной, предполагающей применение насилия политики. …Накануне 1914 г. Запад был не только накануне войны, но и накануне социализма. Социализм близко подошел к завоеванию власти, к модернизации Европы (если бы это произошло, то современная Европа могла бы быть более передовой, чем ныне). За несколько дней, за несколько часов война разрушила эти надежды. Огромной ошибкой европейского социализма той поры было то, что он не сумел остановить разгоравшийся конфликт. 27 июля 1914 г. в Брюсселе состоялась встреча секретарей французской Всеобщей конфедерации труда Жуо и Демулена и секретаря немецкого национального профсоюза К. Легиена. Была ли эта встреча случайной беседой в кафе, где собеседники просто обменялись мнениями и выразили свое сожаление происходящим? Этого мы не знаем, как не знаем подоплеки последних демаршей Жана Жореса, которые он принял в день своей смерти (Жорес был убит 31 июля 1914 г.)…» (Бродель Ф. «Грамматика цивилизаций»). Как видим, в начале ХХ века как Европа, так и Россия на всех парах шли к революции. И это определялось закономерностями развити