• Геополитика
• 20 Декабря, 2016

Вяземская катастрофа

Бахытжан Ауельбеков

Часть IІ

Гибель четырех советских армий в окружении под Вязьмой осенью 1941 года – одна из самых тяжелых страниц в истории Великой Отечественной войны.  Она могла привести к крушению страны, и только ценой невероятных, сверхчеловеческих усилий удалось  преодолеть ее последствия. Но самой этой  катастрофы могло и не быть. 

Как мы уже говорили в предыдущей части настоящей публикации, военные действия начала Великой Отечественной войны проходили совсем не так, как это принято считать. Тяжелые поражения первых дней вовсе не были катастрофичны для Красной Армии, и уже к августу войска вермахта растратили энергию своего удара и оказались не в состоянии продолжать наступление в направлении Москвы. Точнее, немцы еще могли собрать все силы и броситься на советскую столицу, как советовали Гитлеру все германские генералы. Но это наверняка привело к тому, что они были бы разгромлены уже 1941 году. «Это была бы гигантская авантюра, о которой с определенностью можно сказать лишь одно – она приблизила бы конец войны» (здесь и далее везде выделено мной. – Б. А.) (Clark A. Barbarossa. The Russian-German Conflict 1941–1945. London, 1965).

Понимая, что в сложившейся обстановке дальнейшее продолжение  наступления  приведет к поражению, Гитлер, вопреки советам своих генералов и фельдмаршалов, 21 августа 1941 года издает директиву  № 33, в которой в завуалированной форме фактически признает провал блицкрига и санкционирует начало операции по окружению Киевской группировки советских войск. (Это тоже была авантюра, которая могла закончиться провалом, если бы не, мягко говоря, «странные» действия командующего Юго-Западным фронтом М. И. Кирпоноса, но выхода у немцев другого уже просто не было: с самого начала Восточная кампания пошла наперекос, совсем не так, как планировали в германском Генштабе.) Операция вермахта по окружению Киевской группировки неожиданно привела к самому крупному успеху немецких войск за всю Вторую мировую войну, и положение на Восточном фронте снова резко изменилось, на этот раз не в пользу Красной Армии: такого разгрома она еще не знала, и никто еще не знал. Отметим, однако, следующее. В своей директиве № 33 Гитлер говорит: «Я приказываю следующее: 1. Важнейшей задачей до наступления зимы является не захват Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на реке Донец и блокирование путей подвоза русскими нефти с Кавказа. На севере задачей является окружение Ленинграда и соединение с финскими войсками». Заметим, что это решение было вынужденным. На центральном участке фронта немецкие войска уже не то что не могли наступать, но с трудом оборонялись. Обратим внимание на выделенные нами слова «до наступления зимы» (здесь и далее везде  выделения сделаны мной. – Б. А.). Напомним, что согласно плану «Барбаросса» Восточная кампания должна была быть закончена максимум в три месяца, еще осенью. Слова директивы «до наступления зимы» ясно свидетельствуют о том, что уже к концу августа Гитлер стал понимать, что блицкриг провалился, и Германия втягивается в затяжную войну, к чему она была абсолютно не готова. Теперь уже Гитлер вовсе и не надеется выиграть войну в кратчайшие сроки и ставит задачей «до наступления зимы» достижение только ограниченных, локальных целей: захват Крыма, промышленных районов на реке Донец, соединение с финнами в районе Ленинграда. Не густо для армии, которая  намеревалась до наступления зимы полностью разгромить противника и выиграть войну. Германский блицкриг провалился в первые же два месяца, что заставило Гитлера на ходу менять планы и ставить войскам ограниченные задачи. Пусть локальные цели, которые он обозначил вермахту, будут достигнуты, но что дальше? Этого не знал и сам Гитлер. Изменение планов и перенацеливание наступления с центра на юг сверх ожидания привели к крупнейшему успеху немцев, о чем мы говорили в предыдущей части публикации.  Ситуация на фронте вновь изменилась  самым неожиданным образом, и  германское командование, которое уже начинало падать духом, вновь воодушевилось. Но немцы опять неверно оценили обстановку. Киевская катастрофа, конечно, была тяжелым ударом для советского руководства, но она вовсе не  говорила о критичности ситуации, в которой находился Советский Союз. Алан  Кларк совершенно справедливо пишет: «Все поставленные Гитлером в его директиве № 33 цели были достигнуты. Район Припятских болот был очищен от советских войск, излучина Днепра оккупирована, переправы через Днепр захвачены, танковые клинья углубились в Донецкий бассейн. Русские лишились промышленных предприятий на Украине: они  либо были эвакуированы вглубь России, либо попали в руки немцев. И главное – советские войска на Южном фронте понесли значительные потери в живой силе и технике в результате немецких операций по окружению. Однако в сущности, операции на этом фронте со стратегической точки зрения обернулись для немцев неудачей. Они не приблизили Германию к победе, и даже не стали прелюдией к победе». Все верно. Поражение под Киевом было тяжелым для Советского Союза, но не критичным, оно не привело к сколько-нибудь существенному изменению в расстановке сил. Немцы по-прежнему не были настолько сильны и не находились в столь выигрышном положении, чтобы начинать наступление с решительными целями, а Красная Армия по-прежнему обладала достаточной мощью и географической глубиной, чтобы оказывать упорное сопротивление, угрожая переломить ситуацию, перейти в контрнаступление и нанести поражение противнику. Следует признать, что за две предвоенные пятилетки Сталин создал в стране колоссальный запас прочности. На севере взять Ленинград и соединиться с финнами немцам тоже не удалось. А ведь это было одной из главных составляющих их плана: взять Ленинград, соединиться с финнами и нависнуть над Центральной Россией с севера. А после захвата Украины начать наступление на Москву с севера и юга. Как видим, удалась только первая половина плана, да и та, не сказать чтобы уж очень удачно. Хотя внешне все, конечно, выглядело эффектно: огромное количество пленных, стремительное продвижение по территории подвергшейся нападению страны, взятие одного советского города за другим… Но перелом в ходе войны для немцев все никак не наступал, а возможность победы отодвигалась все дальше и дальше, что понимал далеко не каждый из сторонних наблюдателей. Однако разгром частей Красной Армии под Киевом создал предпосылки для дальнейшего развития наступления германских войск, чем немцы не замедлили воспользоваться. Организованное сопротивление окруженных под Киевом советских войск прекратилось 24 сентября, а уже 26 сентября был издан приказ на начало операции «Тайфун». Операция вермахта сентября-октября 1941 года (как и операции  Красной Армии июня-октября 1944 года) имела характер последовательных ударов. Основные характеристики таких последовательных  операций:  удар на одном участке фронта, заставляющий противника снимать резервы с других (пока спокойных) участков, а затем, когда резервы уже находятся в пути, удар на том участке фронта, с которого были сняты эти резервы. Например, удар советских войск в Белоруссии в июле 1944 года (операция «Багратион») заставил немецкое командование перебрасывать силы из состава группы армий «Северная Украина» в группу армий «Центр». Переброска резервов не спасла от разгрома группу армий «Центр», а в августе 1944-го советские войска нанесли удар по ослабленной группе армий «Северная Украина» (Львовско-Сандомирская операция). Но до 1944 года было еще далеко, а осенью 1941-го события развивались следующим образом. Первой, 30 сентября, в наступление перешла 2-я танковая группа Гудериана (которая была усилена дивизиями из состава группы армий «Юг»). Уже 3 октября части 2-го моторизованного  корпуса ворвались в Орел, 6 октября 17-я танковая дивизия заняла Брянск. Передвижение немецких моторизованных соединений заставило советскую сторону использовать последние резервы – 1 октября Брянскому фронту была передана 49-я армия в составе четырех стрелковых  и трех кавалерийских дивизий, 2 октября – 1-й гвардейский стрелковый корпус в составе двух стрелковых дивизий и двух танковых бригад, 6-я резервная авиационная группа, 3 октября –  6-й гвардейский воздушно-десантный корпус. Эти соединения смогли задержать продвижение немецких войск. Особенно успешно действовала 4-я танковая бригада полковника М. Е. Катукова – в боях под Мценском ей удалось фактически вывести из строя немецкую 4-ю танковую дивизию. Упорное сопротивление советских войск, и в первую очередь подошедших резервов, заставило командующего 2-й танковой группой Гудериана бросить в прорыв на Тулу два из трех находящихся в его распоряжении моторизованных корпуса. Сил остававшегося для создания внутреннего фронта окружения 47-го моторизованного корпуса (две танковые и одна моторизованная дивизии) было совершенно недостаточно для надежного «запечатывания» оказавшихся в котле советских  3-й и 13-й армий. К 25 октября практически все дивизии этих армий сумели выйти из окружения, хотя и понесли большие потери. Вышедшие из окружения части совместно с резервами сумели остановить немецкие войска на подступах к Туле. Вслед за 2-й танковой группой 2 октября в наступление перешли  немецкие 3-я и 4-я танковые группы. Поскольку все наличные советские резервы были использованы в районе Брянска, для отражения этих ударов сил у советского командования уже не было. Для нанесения флангового удара по 3-й танковой группе удалось собрать только две дивизии и две танковые бригады. В результате, в районе  Вязьмы немецкие моторизованные соединения смогли успешно продвинуться на восток и запечатать попавшие в окружение части 16, 19, 20, 24 и 32 армий. Затормозить их дальнейшее продвижение смогли только спешно переброшенные на Можайскую линию обороны военные училища, запасные  стрелковые полки и только закончившие формирование четыре танковые бригады. Схема, в общем-то, шаблонная, успех отнюдь не гарантировавшая. Да, в общем-то,  нейтрализовать и свести на нет результат этой операции германских войск, пусть и с тяжелыми потерями, было вполне возможно. Напомним, цель операции «Тайфун» заключалась в том, чтобы взять советские войска в два  «котла»  – в районе Брянска и в районе Вязьмы,  окружить и уничтожить их там. Однако окруженные советские войска под Брянском хотя и понесли потери, но окружение прорвали и вновь организовали устойчивый фронт, не давая немцам продвигаться дальше. Но что же произошло под Вязьмой? Под Вязьмой советские армии тоже попали в окружение, но особой тревоги у Верховного главнокомандования это не вызвало. Предполагалось, что они, как это произошло под Брянском, тоже прорвут окружение и организуют устойчивую оборону; таким образом, частный успех немцев уж очень тяжелых последствий иметь не будет. Никто и предположить не мог, что произойдет дальше. Командармом 16-й армии среди тех, что попал в окружение под Вязьмой, был генерал (будущий маршал) К. К. Рокоссовский. 5 октября он получил шифрограмму из штаба Западного фронта. Шифрограмма гласила: немедленно передать участок с войсками  генералу Ф. А. Ершакову, а самому со штабом 16-й армии прибыть 6 октября в Вязьму. Рокоссовский  глазам своим не поверил и потребовал письменного приказа. Ночью прилетел летчик и доставил письменный приказ за подписями командующего Западным фронтом И. С. Конева и члена Военного совета Н. А. Булганина. Пришлось выполнять приказ. «И опять мы в пути. Двигаемся, опрокидывая немногочисленные вражеские отряды и обходя крупные группировки, собирая всех, кому удалось прорваться через внутреннее кольцо окружения. Видимо, это кольцо не столь уж плотное. Противник крепко держал лишь основные коммуникации… Получили распоряжение прибыть в район Можайска… В небольшом одноэтажном доме нашли штаб фронта. Нас ожидали товарищи Ворошилов, Молотов, Конев и Булганин. Климент Ефремович сразу задал вопрос: – Как это вы со штабом, но без войск оказались под Вязьмой? – Командующий фронтом сообщил, что части, которые я должен принять, находятся здесь. – Странно… Я показал маршалу злополучный приказ. У Ворошилова произошел бурный  разговор с Коневым и Булганиным. Затем по его вызову в комнату вошел генерал Г. К. Жуков. – Это ваш новый командующий Западным фронтом, – сказал, обратившись к нам, Ворошилов, – он и поставит вам новую задачу. …Вначале Г. К. Жуков приказал нам принять Можайский боевой участок (11 октября). Не успели мы сделать это, как получили новое распоряжение – выйти со штабом и 18-й стрелковой дивизией ополченцев в район Волоколамска, подчинить там себе все, что сумеем, и организовать оборону в полосе от Московского моря до Рузы на юге» (Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М.: Вече, 2014). Причины, которые заставили Конева в столь сложной обстановке отозвать Рокоссовского, до сих пор непонятны. Маршал Жуков, впрочем, после войны рассказывал, что за Вяземскую катастрофу Сталин хотел расстрелять Конева, его с трудом отговорили. (Заметим, что в ходе войны маршала Конева с поста командующего фронтом снимали шесть раз, маршала Еременко – десять раз.) Но так или иначе, командующего Западным фронтом сменили. Что же происходило в это время в окруженных войсках? 7 октября 1941 года немцы замкнули кольцо окружения четырех советских армий (19-й и 20-й Западного фронта и 24-й и 32-й Резервного фронта). Через 5 дней Ставка дает приказ командарму 19-й – генералу М. Ф. Лукину возглавить все четыре армии и прорываться с ними к Москве. Во всех военных справочниках говорится, что Лукин под Вязьмой раненым попал в плен. Создается впечатление, что он был пленен, так как в силу ранения находился в беспомощном состоянии и не мог оказывать сопротивления. На самом деле в плен Лукин попал в октябре, а ранили его еще в сентябре. И, по всей видимости, ранение его было не очень серьезным. Во всяком случае, он мог  не только ходить с палкой, но и ездить верхом, причем, даже галопом (!). Согласитесь, езда галопом с тяжелым ранением как-то не вяжется. Как же организовывал прорыв из окружения генерал Лукин? Служивший в оперативном отделе штаба 19-й генерал-лейтенант И. А. Толконюк, в то время капитан, пишет следующее. «…Генерал-лейтенант М. Ф. Лукин, получив указание, что на него возлагается руководство выводом всех четырех армий из окружения, собрал совещание командующих армиями… В результате родился приказ, исполнителем которого был начальник оперативного отдела полковник А. Г. Маслов. После неоднократных и мучительных переделок и поправок, вызывавших нервозность, приказ был подписан командармом и начальником штаба. Этот последний, отданный в окружении, приказ имел важное значение, ибо он определил дальнейшую судьбу окруженных армий. Кстати сказать, решение, выраженное в приказе, не было сообщено в Ставку. Следует к тому же заметить, что на последние запросы Ставки командование почему-то не находило нужным отвечать. В приказе… войскам приказывалось сжечь автомашины, взорвать материальную часть артиллерии и оставшиеся неизрасходованными снаряды, уничтожить материальные запасы, и каждой дивизии выходить из окружения самостоятельно. В этот день я был оперативным дежурным, и приказ, размноженный в нескольких экземплярах для 19-й армии, попал ко мне для рассылки в дивизии. Передавая его мне, полковник А. Г. Маслов был крайне расстроен: он, стараясь не глядеть никому в глаза, молча передал документ, неопределенно махнул рукой и ушел. Чувствовалось, что полковник не был согласен с таким концом армии. Через некоторое время  он сказал мне по секрету: «Из всех возможных решений выбрано самое худшее, и армия погибла, не будучи побежденной противником». …Приказ был незамедлительно доставлен в дивизии нарочными офицерами. А когда его содержание довели до личного состава, произошло  то, что должно было произойти. Нельзя было не заметить, что задача была понята своеобразно: спасайся, кто как может» (Мухин Ю. И. Если бы не генералы! Проблемы военного сословия. М.: Яуза, 2006, с. 202–203). Вот так. Генерал Лукин  получает распоряжение Верховного главнокомандования осуществить прорыв из окружения, но он вместо того, чтобы организовать прорыв, отдает команду: спасайся, кто может! Это, вообще-то говоря, невыполнение приказа; за такое под трибунал отдают, а в полевых условиях просто расстреливают на месте без суда и следствия. При этом, заметим, о своем решение Лукин Ставку не информирует, а на ее запросы попросту не отвечает. Более чем странно. Генерал И. А. Толконюк продолжает: «К вечеру 12 октября командование и штаб армии  сложили с себя обязанность управлять подчиненными войсками. Командиры дивизии поступили так же. Командиры многих частей и подразделений выстраивали подчиненных на лесных полянах, прощались с ними и распускали. На местах построения можно было видеть брошенные пулеметы, легкие минометы, противогазы и другое военное снаряжение. Солдаты и офицеры объединялись в группы различной численности и уходили большей частью в неизвестность. В некоторых соединениях личный состав с легким ручным оружием начал поход в составе частей и подразделений, но с течением времени, встретившись с трудностями, эти части и подразделения также распадались на мелкие группы. …Это способствовало тому, что из 28 немецких дивизий, первоначально окруживших наши войска, к началу второй декады октября было оставлено здесь только 14 дивизий, а 14 дивизий смогли продолжить путь к Москве. Расчет нашего командования на то, что окруженные армии организованно прорвутся из окружения и будут использованы для непосредственной защиты столицы, не оправдался. Эти войска вынуждены были оставить в окружении всю материальную часть, все тяжелое оружие и остававшиеся боеприпасы и выходили из окружения лишь с легким ручным оружием, а то и без него. В итоге всего сказанного и многого не сказанного группировка из четырех (!) армий, насчитывавшая сотни тысяч человек, с массой артиллерии, танков и других боевых средств, окруженная противником к 7 октября, уже 12 октября прекратила организованное сопротивление, не будучи разгромленной, и разошлась кто куда. Она, следовательно, вела бои в окружении всего каких-то 5–6 дней. Это кажется невероятным, этому трудно поверить. И тем не менее это так» (там же, с. 203). Но может, положение окруженных было таково, что не оставляло другого выхода? Ничего подобного  И. А. Толконюк продолжает: «…В продовольствии нужды не  ощущалось. Потому что в окруженном районе продовольствие могло быть получено из местных ресурсов: местность была запружена угнанным из западных районов советскими людьми скотом, и созревший урожай, при определенной организации, мог обеспечить питание личного состава длительное время. К тому же не были полностью использованы и продовольственные запасы, находившиеся на складах и в железнодорожных эшелонах, которыми были переполнены железнодорожные станции. В общем, у нас не было нужды в продовольствии. В боеприпасах ощущалась некоторая нужда, но и их мы полностью не израсходовали… Нужда ощущалась в горючем для машин, а главное – в эвакуации раненых. Так что не в материальном обеспечении в первую очередь нуждались окруженные войска. Они нуждались прежде всего в квалифицированном, твердом и авторитетном руководстве, чего, по существу, не было» (там же, с. 204). Как видим, каких-то серьезных проблем у окруженных, в общем-то,  не было. Не хватало горючего? Но что с того? Если горючего не хватало, то это не значит, что его вообще не было. Оставшимся горючим следовало заполнить баки боевой техники, на которую горючего хватало, это позволило бы прорывающимся создать бронированный кулак. Тем более что окружение было еще неплотным и мощной группировке из четырех армий ничего не стоило ее прорвать. Вспомним, что отозванный Коневым  Рокоссовский, выходя из окружения заметил, что «…кольцо [окружения] не столь уж плотное. Противник крепко держал лишь основные коммуникации... Двигаемся, опрокидывая немногочисленные вражеские отряды и обходя крупные группировки». Если уж Рокоссовский с небольшой группой штабных работников мог легко прорваться из окружения, нащупывая в нем слабые места, то соединенные в кулак четыре мощные армии численностью в сотни тысяч бойцов и не испытывающие нехватки практически ни в чем, легко могли бы прорвать окружение вообще в любом месте… Если бы, конечно, ими командовал Рокоссовский, а не Лукин. Именно так действовали советские войска под Брянском, хотя были слабее  и находились в гораздо более сложной обстановке. Под Вязьмой же генерал Лукин, чье положение даже уж чересчур серьезным не назовешь, командует: спасайся, кто может! Трусость, паника? Увидим дальше. Внимательно изучая ставшие сегодня известными данные о первом периоде хода Великой Отечественной войны, мы имеем все основания полагать, что Красная Армия могла разгромить гитлеровскую армию уже в 1941 году. Как представляется, этого не произошло из-за «странных» действий генерала Кирпоноса, которые привели к Киевской   катастрофе и еще более «странных» действий генерала Лукина, повлекших Вяземскую катастрофу. (Не говоря  уже о «странном» бездействии в первые дни войны командующего ЗапОВО генерала Д. Г. Павлова, расстрелянного в июле 41-го.) А в результате всех этих «странностей» в 41 году мы имели не Победу, а героическую оборону Москвы, а впоследствии не менее героическую Сталинградскую битву. Хотя ни до первой, ни до второй дело могло даже не дойти, победа могла быть одержана гораздо раньше. Но что произошло, то произошло… До самой Москвы все было открыто! Нам сегодня трудно даже представить себе весь ужас того положения, в каком оказалась страна в результате Вяземской катастрофы.  Главный маршал авиации, один из самых близких Сталину людей А. Е. Голованов, рассказывал: «Как-то в октябре, вызванный в Ставку, я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно, на столе стояла нетронутая остывшая еда. Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошел, сомнений не было, напоминать о себе я счел бестактным. Мелькнула мысль: что-то случилось, страшное, непоправимое, но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила. – У нас большая беда, большое горе, – услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. – Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий. После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал: –  Что будем делать? Что будем делать?! Видимо, происшедшее ошеломило его. Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии? Вошел Поскребышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников – Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба. Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. Начались доклады…» (Голованов А. Е. Дальняя бомбардировочная... Воспоминания Главного маршала авиации 1941–1945. М.: Центрполиграф, 2007). А что генерал Лукин? Юрий Мухин пишет: «…Вот характерный эпизод из воспоминаний Толконюка… В один из моментов, когда штаб 19А находился в лесу, отделенном от дороги полем около 300 м шириной, на дорогу выехали немецкие танки с десантом и открыли по лесу огонь. Лукин приказывает собрать всех офицеров штаба, числом около двухсот, и через поле с пистолетами в руках атаковать немецкие танки, а Толконюку поручают командовать правым флангом цепи… Само собой, изумленные немцы подождали, пока цепь добежит до середины поля, и шквальным огнем расстреляли ее. Оставшиеся в живых и раненые залегли бороздах и лежали часа три, пока немцы не ослабили внимание, после чего отползли обратно в лес. Однако Лукин уже удрал из леса, не оставив для посланных им в бой людей ни связного, ни санитаров» (Если бы не генералы! с. 255). Заметим, что начштаба-19 генерал В. Ф. Малышкин успел перебежать к немцам даже на сутки раньше своего командира (потом служил  Власову). …Была когда-то, в начале 70-х, выпущена книжка «В час дня, ваше превосходительство…», в ней, в частности, рассказывается и о том, как героически вел себя в плену генерал Лукин.  Он был освобожден из плена в мае 1945-го, восстановлен в армии, в 1946-м вышел в отставку и спокойно умер в 1970-м. А через почти полтора десятка лет после его смерти произошло  нечто любопытное. А. Бушков пишет: «Генерал-лейтенанту Лукину повезло больше [чем Власову]. Вернувшись после войны из плена, он неприятностей не имел и благополучно отошел в мир иной в 1970-м году признанным героем Великой Отечественной и стойким советским человеком, не сломавшимся в нацистских лагерях. Вот только 14 лет спустя немецкий историк Хоффман выпустил книгу «История власовской армии»  – и там  обильно цитировал стенограммы бесед Лукина с немецкими функционерами. Стенограммы были таковы, что, попади они в свое время в руки НКВД, Лукина шлепнули бы без промедления, да и в более либеральные времена он имел бы массу вполне заслуженных неприятностей. Оказалось, что  «стойкий»  Лукин еще до Власова предлагал создать некое русское правительство, которое на немецкой стороне боролось бы против «сталинской системы»! Причем не от себя лично он выступал, не от одной своей персоны, а представлял целую группу пленных советских генералов…» (Бушков А. Сталин. Ледяной трон. М.: ЗАО «Олма Медиа Групп», 2009). На открытое сотрудничество с немцами Лукин, правда, все-таки не пошел, но только потому, что опасался за судьбу своей семьи. Вот последняя фраза из  протокола его допроса от 14 декабря 1941 года: «…Я прошу Вас сохранить все это в секрете, так как у меня есть семья». Любопытно, что 1993 году генералу М. Ф. Лукину было посмертно присвоено звание… Героя России! Это более чем странно.  Лукин родился еще в царской России (1892 г.),  потом жил в СССР… Какое отношение он имеет к новой России – стране, гражданином которой он никогда не являлся, и которой в его время вообще не было? Как можно награждать некое лицо наградой государства, которое появилось через два десятка лет после его смерти? Никому ведь не придет в голову присваивать звание Героя России, скажем, Ивану Грозному, памятник которому недавно был открыт в Орле. Все справедливо сочли бы это абсурдным – Иван Грозный жил совсем в другое время и в другом государстве. Но Лукин – случай особый. Его и при жизни-то мало кто знал, а после смерти вообще забыли. Подвигов за ним никогда не числилось, а что числилось, мы уже знаем. Петли он избежал – Бушков тут прав – чудом, повезло. Но кому-то обязательно загорелось в 90-е годы откопать именно его – организатора Вяземской катастрофы – и  (посмертно!) наградить высшей (именно высшей!) наградой нового государства. Не забыли его, смотри-ка, «благодарные потомки»… Все Лукина давно забыли, а они – нет. Юрий Мухин по этому поводу пишет: «Советская военная энциклопедия сообщает о М. Ф. Лукине такие подробности: «14 окт. был тяжело ранен, попал в плен, мужественно и достойно держал себя в условиях фаш. концлагерей. В мае 1945-го освобожден из плена. С ноября 1946-го в отставке. Награжден орденом Ленина, 5 орденами Красного Знамени, орденами Трудового Красного Знамени, Красной Звезды и медалями». До войны Лукин имел два ордена Красного Знамени, и мне было непонятно, за что Хрущев дал ему остальные ордена? А после прочтения протокола его допроса понял: за то, что сообщил немцам время формирования, численность и боеготовность советских резервов; за то, что сообщил им темп и места производства танков и их марку, за то, что сообщил немцам мощности авиапромышленности, за то, что проинформировал их об установках залпового огня («Катюшах»), короче – за то, что сообщил им все, что знал, за то, что без колебаний предал и свою присягу, и свой народ»  (Если бы не генералы! С. 212–213). Впрочем, в наши странные времена еще и не такие странные вещи случаются. Так, например, в 1996 году был реабилитирован командир кавалерийского корпуса войск СС немецкий генерал-лейтенант Гельмут фон Панвиц, повешенный в 1947 году по приговору Верховного суда СССР; его посчитали… «жертвой сталинских репрессий». Справедливости ради следует, правда, отметить, что в 2001 году решение о реабилитации фон Панвица было все-таки отменено. Но сколько таких странных реабилитаций продолжают оставаться в силе? …Невозможно представить, каких нечеловеческих усилий стоило советскому командованию преодолеть последствия Вяземской катастрофы. Все же удалось собрать какие-то крохи сил, чтобы хоть как-то прикрыть Москву. Главным тут стала  не численность войск – их почти не было, – а стойкость и мужество защитников столицы. Алан Кларк пишет: «В Берлине Геббельс пригласил большую группу иностранных журналистов и объявил, что «уничтожение армий Тимошенко, безусловно, привело войну к завершению». Прямой путь к Москве танкам Гепнера преграждали три стрелковые дивизии ослабленного состава, без танков и почти без артиллерии, а также кавалерийские части, вырвавшиеся с боями из окружения, численностью около бригады. Севернее, в районе Гжатска, другая небольшая группа советских войск, с трудом отражая атаки танковых дивизий Гота, отходила в направлении Волоколамска. Сплошного фронта не было, и от стойкости этих разрозненных групп – назвать их армиями было бы преувеличением – зависела  своевременная организация обороны на новом рубеже перед Мос­квой. Даже с учетом советских  соединений, противостоящих Гудериану на южном фланге и Готу в верховьях Волги, численное превосходство немцев было подавляющим, особенно в боевой технике. На всем Западном фронте русские имели 782 танка, из которых едва ли половина была полностью боеспособной, да и из нее лишь небольшую часть составляли КВ и Т-34»    (Clark A. Barbarossa. The Russian-German Conflict 1941–1945. London, 1965). Мы не будем здесь подробно останавливаться на Московской битве, о ней написано очень много, обратим внимание только на одну вещь, про которую часто забывают. Несмотря на крайне неудачное для советских войск начало войны, несмотря на Киевскую и Вяземскую катастрофы, несмотря на превосходство в боевой технике и артиллерии, немецкая армия в ходе Московского сражения оказалась на грани разгрома. От  полного уничтожения ее в буквальном смысле слова спасла исключительно личная воля Гитлера, который запретил вермахту отступать, несмотря на все мольбы своих генералов. Уже 18 ноября в боевом журнале 2-й танковой армии Гудериана отмечается: «Паника охватила немецкие войска вплоть до Богородицка…  Боеспособность нашей пехоты находится на грани истощения и от нее нельзя больше ожидать выполнения трудных задач». Как видим, развернувшееся под Москвой сражение было тяжелым не только для оборонявшихся, но и для наступавших. К 4 декабря катастрофа для немцев назрела: немецкое наступление полностью  выдохлось, а вместе с ним и вся ударная мощь вермахта. «В ночь с 4 на 5 декабря перешли в контрнаступление войска Калининского фронта, а 6 декабря – Западного и Юго-Западного фронтов, и армии группы «Центр» поверглись яростному натиску на всем протяжении фронта. Русские бросили в атаку 17 армий (ввиду небольшого размера русских дивизий их армии по своей численности были равны корпусам вермахта). Через несколько дней три основные группировки войск фон Бока – танковые соединения Гепнера, армии Клюге и Гудериана потеряли связь друг с другом, и казалось, что вся группа армий «Центра» вот-вот распадется на части» (Кларк А.). В этот момент, когда катастрофа для немцев казалась неизбежной, Гитлер взял командование сухопутными войсками Германии в свои руки и, не обращая внимания на все стенания Генштаба, отдал приказ: «Никаких отступлений!» Когда Гепнер оттянул назад правый фланг своей танковой группы, он был публично снят со своего поста. Затем наступила очередь Гудериана. В общей сложности 35 немецких командиров корпусов и дивизий были отстранены Гитлером от командных должностей за попытку отступить и с позором отправлены в Германию.  В самый последний момент вермахт все-таки устоял. И исключительно благодаря Гитлеру. «Сейчас понятно, что в условиях этого зимнего кризиса ортодоксальные методы профессиональных военных были малопригодны. Любая попытка отступить со своих позиций без горючего и пригодных автомашин через покрытые снегом поля со скоростью, которая не могла быть выше 5–9 километров в день, закончилась бы разгромом всей немецкой армии. Лучше было остановиться и принять бой, полагаясь на упорство и дисциплинированность, присущие немецкому солдату» (Кларк А.). Мы вновь повторим, что ход Великой Отечественной войны был не таким однозначным, как его принято представлять. И в катастрофическом положении неоднократно оказывалась то одна, то другая из противоборствующих сторон. И первый период войны был не таким уж провальным для Красной Армии. Более того, Германия могла быть побеждена уже в 1941 году. От разгрома ее дважды спас сам Гитлер, своим личным вмешательством. Первый раз, когда в августе  отверг мнение своих генералов о необходимости наступления на Москву, второй – когда заставил армию стоять под Москвой насмерть, вместо предлагавшегося  военными тактического отступления, которое неминуемо превратилось бы в беспорядочное бегство. Не будь личного вмешательства фюрера, германские полководцы с блеском проиграли бы войну не в 45-м, а уже в 41-м. «Возрождение военной мощи русских и их зимнее наступление 1941 года останутся одним из самых выдающихся достижений в военной истории» (Кларк А.). Однако советское контрнаступление тоже в конце концов выдохлось. В результате Германия получила зимнюю передышку, которую Гитлер использовал, для подготовки летней кампании 42 года: резко увеличил численность вермахта и мобилизовал промышленные потенциал всей Европы для обслуживания нужд Восточного фронта. Положение Советского Союза было гораздо хуже: он потерял гигантскую территорию, ресурсы, промышленный потенциал и понес огромные потери в живой силе. Борьба, еще более тяжелая и страшная, чем в 41 году, только начиналась. …20 мая 1945 года начальник личной охраны Гитлера, 48-летний группенфюрер СС Ганс Раттенхубер показал на допросе в Москве: «Я всю жизнь буду помнить один из вечеров конца апреля 1945 года, когда Гитлер, придя с очередного совещания, разбитый, сидел за своим столом, сосредоточенно разглядывая карту Берлина с нанесенной на ней оперативной обстановкой. Я зашел к нему доложить о неотложных мерах по охране ставки… Встав из-за стола, Гитлер посмотрел на меня и сказал: «Красная Армия в Берлине… Сделать это мог только Сталин». Задумавшись, Гитлер вернулся к столу. Я тихо вышел из комнаты».