• Общество
• 20 Октября, 2025

ПАМЯТЬ, ЗВУК И ТИШИНА: МИРЫ АСЫЛБЕКА ИХСАНА

(к 70-летию писателя Асылбека Ихсана – одного из самых утонченных  и символически мыслящих прозаиков современной казахской литературы)

Творчество Асылбека Ихсана­ известно многим читателям и ­поклонникам современного театра в нашей стране. Его творческая палитра богата и разнообразна: он был актером, художественным ­руководителем, главным режиссером и директором театра. Режиссер-постановщик девяти спектаклей, работал на телевидении, на киностудии «Казахфильм» имени Шакена Айманова был членом художественного совета киностудии; автор ­документальных фильмов на телевидении, награжден медалью «Бiрлiк». Сегодня Асылбек Ихсан преподает актерское мастерство и сценическую речь, выпускает ­публикации по проблемам театра и драматургии, в том числе за рубежом, как, например, его работа «Знаковый театр тюркоязычных народов» (Будапешт, Венгрия).­ Он – ­автор монографий и учебников в области драматургии и литературы.

Прозаическое творчество Асылбека Ихсана­ включает повести, рассказы, новеллы, которые издаются в Казахстане. Автор нескольких повестей и рассказов. В современной казахской литературе все чаще звучат голоса, которые выходят за пределы классического повествования и работают с мифом, культурной памятью и философским размышлением о человеке. Одним из таких авторов является Асылбек Ихсан – писатель, чьи тексты живут на границе поэзии и прозы, символа и повседневности, мифа и актуальности. Его стиль – притчевый, медитативный, это внутренний монолог эпохи. Асылбек Ихсан – не только прозаик, но и драматург, и театральный режиссер, и его прозаическое мышление тесно связано с диалогичностью драмы, с ощущением внутреннего конфликта, который разворачивается не только внутри героев, но и между мирами возвышенного и обыденного, эпического и современного. В его прозе чувствуется театральная природа высказывания: каждый персонаж несет в себе драматическую маску, за которой скрыта личная или коллективная боль. Его тексты часто развиваются по логике пьесы – через столкновение голосов и тишины, реплик и лирических образов, в чем, думается, есть ключ к пониманию их эмоциональной силы и сценической органике.

«Гильгамеш и Коркут»: размышление в форме мифа

Сборник пьес Асылбека Ихсана «Гильгамеш и Коркут» («Зор Білгамеш һәм Қорқыт ата: драмалық шығармалар») вышел в 2024 году. В нем девять пьес: некоторые были поставлены в театрах в разное время, есть и новые произведения. Центральное произведение, драма «Гильгамеш и Коркут», посвящена философским принципам казахского искусства и культуры. В ней встречаются два мифологических героя из разных культурных миров: шумеро-аккадский царь Гильгамеш, символ стремления человека к бессмертию, и тюркский мудрец, сказитель и шаман Коркут, олицетворяющий поиск смысла в звуке, музыке и покое души. Пьеса представляет собой медитативный диалог культур и эпох, размышление об универсальных вопросах жизни и смерти, борьбы и созерцания, мужественности и мудрости. Ихсан предлагает читателю метафизический эксперимент: что произошло бы, если бы два великих архетипа встретились и заговорили? 
Гильгамеш одержим идеей избежать смерти. Его путь – путь завоевателя, строителя, искателя, который хочет победить то, что непобедимо, это архетип героя модерна: он активен, трагичен, не умеет находиться в покое. Коркут предлагает другой взгляд: не бегство от смерти, а принятие ее через музыку и ритуал, это своего рода архетип шамана-поэта: он связан с памятью, звуком, а его музыкальный инструмент становится символом мелодии жизни, которая противостоит молчанию смерти: «Я играю, чтобы смерть слышала, что я все еще жив». 
Для Коркута звук кобыза – не украшение, не сопровождение жизни, а ее центр, музыка – средство удержания мира, символ памяти, вечный разговор с бытием. И если Гильгамеш мыслит в категориях действия, то Коркут – в категориях созерцания и присутствия. Таким образом, Ихсан объединяет два культурных кода: Месопотамию и эпос о Гильгамеше, одно из первых произведений мировой литературы, и тюркский мир, в котором фигура Коркута символизирует древнее знание, шаманизм, музыку как эстетику и онтологию жизни. Эта встреча – метафора перекрестка культур, где древние нарративы не конфликтуют, а дополняют друг друга. 
Текст написан в ритмической, почти стихотворной прозе, в духе восточных притч. Ихсан не предлагает читателю однозначных выводов – он работает с ощущениями, звуками, тишиной, образами. Диалог между героями напоминает медленный танец или музыкальный дуэт, где важны не только слова, но и паузы между ними. 
Произведение ставит вопрос: как жить, зная, что твой путь на этой земле конечен? Возможен поиск физического бессмертия – в интерпретации Гильгамеша, который строит города. Другой путь заключается в создании звука, искусства, слова, которые переживут тебя, «как говорил мой дед Коркут». Это также и метафора двух способов присутствовать в истории: западного пути, где имеют значение борьба, действие, изменение, и восточного пути, который базируется на созерцании, удержании мгновения и внутренней музыке. 
Ихсан не противопоставляет их, а восстанавливает, соединяет, как взаимодополняющие основы мира. «Гильгамеш и Коркут» по жанру ближе к размышлению в форме мифа, которое затрагивает фундаментальные вопросы человеческого существования, чтобы создать диалог между шумом цивилизации и вечностью духа. 

«Последний мамонт»: архетип одиночества и исчезающей памяти

Пьеса «Последний мамонт» поставлена в 2019 году в Павлодаре, в Казахском музыкально-драматическом театре имени Ж. Аймаутова. Премьерные спектакли в постановке Данияра Базаркулова прошли при полном аншлаге в Павлодаре, ­Астане и Алматы, а среди зрителей до сих пор не утихают споры о главном посыле этого произведения. В пьесе «Последний мамонт» Асылбек Ихсан обращается к жанру философской притчи, чтобы затронуть важнейшие вопросы времени, культурной памяти и одиночества архаического сознания в современном мире. 
Сюжет основывается на авторской мифологеме: после борьбы племени людей с племенем мамонтов эти два мира разошлись. Аллегория Мамонта, как центральный образ, становится не только метафорой исчезающего вида, но и персонификацией памяти, вытесненной из поля коллективного сознания, духа благородства и стойкости сильной и мощной личности, и таким способом пьеса «Последний мамонт» говорит об исчезающем мире чести, достоинства, бескорыстия и широты мысли. 
Главному персонажу противостоит образ блошиного царства, а также еще и племен клопов и клещей, под которым понимаются люди в моменты своей слабости, мелкие в своих проявлениях, склонные к жестокости, самолюбованию, погруженные в борьбу за власть и блага, видящие мир не дальше своего носа. Их много, а выживший в веках Мамонт – один, то есть герой духа противопоставлен толпе. Как тут не вспомнить «Блоху» Джона Донна – старинное и глубокое философское стихотворение со схожим образным подходом:
Взгляни и рассуди: вот блошка
Куснула, крови выпила немножко,
Сперва – моей, потом – твоей,
И наша кровь перемешалась в ней.

Какое в этом прегрешенье?
Бесчестье разве иль кровосмешенье?
Пусть блошке гибель суждена  
Ей можно позавидовать: она
Успела радости вкусить сполна!
(Перевод Г. М. Кружкова)

Над всеми живыми существами где-то незаметно присутствует высший создатель, демиург – Хозяин Леса. Символический герой пьесы, последний в своем роде, говорит с нами из глубины истории, культуры и памяти. Его монолог – философский и пронзительный, личности, способной к самопожертвованию во имя спасения других: «Значит не даром свел нас великий Хозяин Леса. Великий Создатель любит в нас сострадание к ближнему. Ничего со мной не случится, если дам пищу и кров крошечным блохам. Зови, зови же свое племя» (Здесь и далее – перевод Б. Ескабыла). Через образ Мамонта Асылбек Ихсан поднимает вопросы культурной гибели, торжества Хама – это рассказ-причитание, рассказ-предостережение. Люди-блохи не способны оценить жертвенность и истинное величие Мамонта, и он уходит в снега, а с ним исчезает и след нации, смысла, исторической и моральной ответственности. 
Путешествие Мамонта – движение сквозь память и забвение. Мамонт обращается к читателю, слушателю, зрителю как к собеседнику: «Я помню, как дышали степи... как журчала талая вода по мраморной коже ледников... А ты? Ты хоть что-нибудь помнишь?». Это не только риторический вопрос, но и упрек современности, утратившей связь с корнями, с землей, природой и самим собой. Мамонт живет в мире, который его не слышит и не видит, в мире, который существует в другой плоскости обывательских нужд и стремлений, на границе двух эпох – прошлого, к которому нет возврата, и настоящего, которому он чужд. Эта инаковость звучит как экзистенциальная тоска: «Они не слышат меня. Их уши заткнуты цифрами. Их сердца бьются в ритме коротких сообщений». Это не только одиночество исчезающего существа, но и одиночество любого, кто мыслит глубже и пытается сохранить связь с утраченной глубиной мира. Пьеса вскрывает скрытое насилие современности, показывая его не через войны и агрессию, а через вытеснение памяти: «Хуже смерти – быть забытым. Хуже исчезновения – жить среди тех, кто не знает, что ты существуешь». Таким образом, «забвение» здесь равнозначно культурной и духовной смерти.
Единственная просьба последнего выжившего Мамонта к людям – найти его потерянного сына. Народ, помня о доброте главного героя, соглашается на поиски, но через какое-то время забывает обещание. Начинаются распри и борьба за власть между людьми. Антигероем выступает Король Блох, правитель всех человеческих племен, который своей неуемной жаждой власти и жадностью заставляет народ восстать и покончить с Мамонтом: «Ему остались считанные часы... Теперь нас будет кормить его обожаемый сыночек... мамонты живут долго. Крови молодого мамонта хватит даже нашим внукам...». А в это время Мамонт теряет силы и доживает свои последние минуты в ожидании сына.
В этом произведении Асылбек Ихсан сознательно уходит от реалистического повествования, используя образную, притчевую манеру, и это, возможно, не только экзистенциальный, но и культурно-политический акт: забытые и вытесненные из памяти этические ценности, как будто дезавуированные современниками, за которыми наблюдает автор, – все это «мамонты», ставшие ненужными в новой реальности. Асылбек Ихсан создает образ, который работает сразу на нескольких уровнях: это и экологическая метафора, и культурная аллегория, и экзистенциальный монолог: «Когда исчезаю я – исчезает и ваш след на земле. Я – то, из чего вы сделаны. Но вы это забыли...» «То, из чего вы сделаны». Аллегория Джона Донна напоминает о нас самих, как и напоминает нам Асылбек Ихсан, что, хоть мы и сделаны из плоти и крови, но единственные из всех живых существ на земле обладаем разумом и способностью мыслить, рефлексировать, осознавать, оценивать. И не потому ли обязаны не терять благородства и достоинства, чтобы остаться достойными звания человека?

«Сарайшық»: город как реальность и миф

В новелле «Сарайшық» автор наделяет голосом древний разрушенный город. Если обратиться к конкретному историческому контексту, то Сарайшық (на русс. – Сарайчик) существовал с XIII по XVI век и был важным узлом на Шелковом пути, столицей некоторых казахских ханов. В XVI веке был разрушен, а позже и вовсе стерт из активного исторического нарратива. Сегодня от него остались лишь руины и музей под открытым небом. 
Для Асылбека Ихсана Сарайшық – это не просто археологический памятник, а символ утраченной духовной опоры, культурной преемственности и памяти. Город в его рассказе – живой организм, носитель мудрости, горечи и одиночества.
Сарайшық в произведении Ихсана – историческое место, но и живое существо, забытое, стертое из памяти, образ культуры, образ человека. Некогда цветущий центр Золотой Орды и Казахского ханства разрушен и почти забыт. Автор никого не осуждает, но скорбит, говоря от лица некогда величественного города: «Я был вашими снами. Я грел ваши зимы и хранил ваших мертвых. А теперь – пыль и молчание». Город умирает не от времени, а от того, что его больше не помнят. Это рассказ о забвении как о самом страшном насилии. Но автор протягивает спасительную нить: слово, память, причастность могут спасти. Асылбек Ихсан называет свое произведение мистическим хоррором, как с этим не согласиться? В основе сюжета лежит мистическая история о трагедии Сарайшық. Она уходит в советское время и продолжается в современности: в городе гибнет яблоневый сад, народ растаскивает яблони на дрова, после чего люди в этой местности непонятным образом начинают умирать, пока не погибают все. Местный мулла связывает это с «оскорблением сада», что рос здесь со времен Золотой Орды. 
Автор приводит старинную легенду: когда на город напал враг, некий хан в капсулах сохранил семена, которые потом люди нашли и возродили сад. В финале появляется пронзительная метафора – старый корабль-призрак, что причален на реке Урал. Посредством этого образа автор напрямую обращается к читателю: если вы бываете в Актау, то увидите этот корабль – и мы понимаем, что это образ нашего бытия, страны, нашего Казахстана – ковчега, на котором мы плывем в истории.
В новелле «Сарайшық» повествование разворачивается от лица духа, свидетеля или даже самого города. Этот голос рассказывает о том, как город разрушается не только физически, но и символически – стирается из памяти людей. История города представлена не в форме хроники, а в форме поэтической медитации, наполненной образами песка, ветра, разрушенных стен, человеческой неблагодарности и беспамятства. 
Новелла Асылбека Ихсана – глубоко метафорическая и философская ткань, в которой история и миф, реальность и аллюзия переплетаются в размышлении о времени в его метафорическом значении и о современности, которая окружает нас. Город обращается к человеку, к нации, как предок, пращур, задавая вопрос: «Почему вы забыли меня, когда я был вашим сердцем?». 
Город, как мифологизированный субъект, страдает от того, что его забыли: «Я был вашими снами. Я грел ваши зимы и хранил ваших мертвых. А теперь – пыль и молчание». Это экзистенциальная притча о судьбе исторических мест, лишенных настоящей любви и уважения. Автор, таким образом, говорит не только о Сарайшық, но и о культуре любого народа, которую предали и перестали передавать. 
Но не только трагической эсхатологии полон «Сарайшық», автор дает нам подсказку: разрушение – все же некая форма трансформации. Сарайшық разрушен, но его руины – не мертвая материя, а семя новой памяти, но для этого нужна воля к восстановлению – из праха, из пепла. Город говорит голосами земли и мертвых: «Я не боюсь разрушения. Я боюсь равнодушия». И рассказ от лица этого города пронизан мотивом зовущей земли – степи, песка, рек, деревьев, камней, которые помнят все – и кем-то уже приложенный труд, и любовь к красоте творения человеческих рук и разума, эти голоса говорят с нами сегодня сквозь ветер, и, если человек не слушает, то он теряется. По сути, это напоминает нам тенгрианскую идею, где природа и окружающий мир одухотворены, а мертвые не исчезают, но существуют в слоях времени и пространства.
Ихсан пишет медитативной, ритмической прозой, насыщенной поэтическими образами. Новелла строится не по логике событий, а по логике памяти: важно не то, когда это случилось, а то, что это некое событие, творение, память оставили в нас, нынешних. Язык автора – лаконичный, богатый скрытыми смыслами, сочетает в себе мотивы устного предания, шаманской декламации, и рассказ или новеллу, согласно западной традиции. «Сарайшық» – это литературный монумент, воздвигнутый исторической памяти, рассказ-призыв, рассказ-причитание, рассказ-молитва. Он напоминает, что разрушение начинается не с камней, а с утраты интереса, эмпатии и благодарности к предкам. Автор возвращает голос месту, которое казалось утраченным навсегда, и этим он возвращает голос нам самим.

«Британская кошка»: повесть о травме и нежности

Тексты Асылбека Ихсана объединяет чувство утраты, но не в понимании конца света или Судного дня, а как возможности вспомнить и начать диалог с прошлым. Если в «Последнем мамонте» и «Сарайшық» возникает тема исчезающего прошлого и памяти, то повесть «Британская кошка» («Британ мысығы»), одно из новых произведений автора, опубликованное в 2025 году и пока не переведенное на русский язык, занимается поиском смысла в межкультурной пустоте.
Украинская женщина Кристина, спасаясь от войны, с маленькой дочерью Настей и британской кошкой по кличке Феникс, остаются в казахстанской семье. Пережитая травма становится частью быта, отраженной во внешних обстоятельствах: Феникс не дает людям спать по ночам, беспокойно ходит по дому, мяукает, не дает себя гладить, и равнодушна к детенышам, дочь Кристины постоянно ищет погибшего отца, а сама Кристина кажется отстраненной и ушедшей вглубь себя. Герои большей частью молчат, чтобы не нарушить хрупкий, растревоженный внутренний мир каждого из них. Боль Кристины, как и боль ее питомицы, сквозит в авторских описаниях, и мы понимаем, что они, каждая по-своему, просто продолжают существовать после пережитого: «Кошка ела осторожно, как будто извинялась за аппетит». Это рассказ о тех, кто не может объясниться, носит боль в себе и хочет только одного – тишины и миску теплого молока.
Когда война касается человека – его голос меняется. Когда война касается животного – его боль становится символом трагедии в глазах человека. В повести «Британская кошка» встречаются и культуры, и исторические травмы, причем не как отвлеченные концепции, но как живые, дышащие сущности: женщина, потерявшая детей, девочка, потерявшая отца, и кошка, потерявшая способность быть матерью. Этот рассказ о том, как боль проходит сквозь язык, кожу и шерсть, и остается навсегда в дыхании. Повадки, молчание, нервное поведение, отказ от материнства Феникс – это снова отражение боли, вынесенной из-под обстрела. Кот стал молчаливым свидетелем войны, и в этом тоже видится метафора, ключ: ведь рассказ не случайно называется «Британ мысығы» – Кот буквально иноязычный, и иноязычность здесь символизирует невозможность быть понятым. Кристина как человек, утративший способность говорить о своей боли, погружена в грусть плотную, густую, непроницаемую, она не говорит лишнего, не просит, не жалуется: «Она молча смотрела в одну точку. Лицо ее не менялось ни от жары, ни от грома, ни от плача Насти. Лицо это уже все пережило».
На фоне чужой трагедии хозяева дома, Даулет и София, не задают лишних вопросов, а деликатно, незаметно предоставляют тишину, мир и спокойствие, в которой боль может излечиться. Глазами Даулета мы видим, что Феникс, словно человек, попавший в чужую страну, но принесший с собой свои привычки и шрамы войны. Он не может объясниться, не может перестроиться, а его мяуканье звучит призывом к признанию, к соучастию: «Я есть. Мне больно. Я жив».
Мы все – носители боли: личной, коллективной, исторической. Мы учимся не только говорить, но и быть рядом, что порой важнее, чем слова. И, если повесть «Британская кошка» чему-то учит, то не жалости, не героизму, а нежности и чуткости к чужому молчанию, потому что каждый из нас может однажды оказаться британским котом в новом окружении, где никто не говорит на твоем языке, не только в реальности, но и на уровне чувств, не каждый может понять тебя, и если есть кто-то, разделивший твою боль, – это для спасения мира очень много, возможно, это самое важное.
Асылбек Ихсан – не просто писатель, он шаман времени, который говорит голосами забытых городов, усталых женщин, мертвых детей и молчащих котов. Его проза – это попытка вернуть человеку его слух, его память, его внутреннюю вибрацию. Пока звучит кобыз, пока мяукает Кот, пока говорит Мамонт – мы живы. И пока есть такие тексты, как у Асылбека Ихсана, у нас есть шанс услышать друг друга, не потеряться в потоке истории, в шуме современного мира. Автор помогает нам не потерять себя – и, кто знает, возможно, самого себя заново обрести.

Асель ОМАР, 
писатель