• Общество
• 20 Июля, 2025

ПУТЬ ЛЮБВИ

«Уменье жить в самоотдаче –
Отдай себя – не смей иначе…»
Арагон
 

Сауле БЕККУЛОВА,
кандидат искусствоведения, доцент,
член Союзов художников СССР и Казахстана
 

Презентация и вернисаж первой персональной выставки произведений живописца из Уральска Сакена Гумарова (1937–1995) состоялись в 1993 году. И было их всего три. Остались его необычные картины. Необычен был и сам ­Художник. Хочу рассказать о первой с ним встрече – перед экспозицией 1993 года.
Он умел и любил говорить. Речь его была размеренной, плавной, с яркими эмоциональными всплесками акцентов на отдельных словах или фразах, и не вступала в контраст с тем впечатлением, которое производили его внешний облик, манера вести себя, двигаться, смотреть, слушать. И язык – богатый, выразительный, насыщенный терминами, непривычными для слуха, и спонтанным напряжением, действовал магически-притягательно. Голос, чуть приглушенный, с низкими модуляциями, звучал как бы в разных регистрах – то низко, то высоко взлетая.
Передо мной был Художник, чье творчество исчисляется более чем тремя десятилетиями. А капризная фортуна в лице прессы, знаков признания и славы лишь в 1990 году соизволила улыбнуться. Его картины нашли благодарного зрителя в США и Японии, Испании и Турции, в частных коллекциях ближнего зарубежья. И лишь осенью 1992 года имя Сакена Гумарова, уроженца Уральска, стало известно в Казахстане. 
 

– С первого взгляда на ваши работы возникает впечатление удивительной свободы, раскованности, музыкальной импровизации, как если бы в бескрайнем пространстве степи разливалась песня без слов. Почему?
– Потому что импровизационность вообще присуща казахам. Всем поэтам. Даром импровизации наделены были и композиторы Курмангазы и Даулеткерей. Когда говорю про них, то все сразу возражают: мол, простите, но они же не художники. А я не согласен. Как не художники? Как Курмангазы может быть не художником?
– Это же высочайшая художественная культура, это музыка образов.
– Это чистой воды импровизация, то, что встречается мало. Я импровизирую перед холстом. И получается то, что мне знакомо. Через несколько дней я это узнаю. Не могу вспомнить – где и как, при каком стечении обстоятельств. Но я не верю в случайность. Ничего случайного не бывает, ни в политике, ни в быту… Вот сымпровизировали и получилось нечто прежде не виданное. Вот, скажем, петроглифы. Прежде с ними знаком не был, не видел. Но изобразил, оказывается. Как же это может быть случайно? Вот тут как раз вспоминаю. Называю это целым циклом – «Память». Названия тоже не задумываются, они приходят вместе с узнаванием.
– Сакен-ага, то немногое, что мне известно из вашей биографии: родом из Западного Казахстана (Букеевское ханство, родина ногаев), самостоятельное творчество, годы учебы (кратковременной) в Москве, в стенах ГИТИСа, в Ленинграде, невольно провоцирует на вопрос. Есть ли у вас Учитель? Есть ли школа?
– Вопрос традиционный. Отвечу в нетрадиционной, поэтической, с вашего позволения, форме:
Матерь мира повелела
Оседлать мне три кита: 
Чувство ритма, чувство меры,
Чувство цвета – Красота.
Врожденное чувство ритма, врожденное чувство цвета, врожденное чувство меры должно быть у художника, чему никто не научит, никакая школа, только Природа. Что такое школа? Школа – это все ж таки технология, я убежден. Может быть, это для кого-то и обидно. Но таково мое убеждение. Школа может научить только ремеслу. Умный педагог сам должен быть Мастером и должен учить мастерству. Кто-то из западных мастеров искусства сказал: «Если вы приобрели мастерства на миллион, приобретите еще на пятачок». Он имел в виду упорный труд. Не тот труд, типа: днем и ночью копай землю и бросай, а труд художника, который совершенствует себя в работе, подчиняясь триединству чувств: меры, цвета, ритма. Всего этого не может быть без развития. И все это, кстати, держится на интуиции.
– Значит, вы за интуитивный путь познания? Скажем, конструкции науки крепятся посредством интуиции – связующего материала?
– Да, я за интуитивный путь познания. На нем, наверное, держится и наука, если говорить о точной науке. Как же без интуиции мог Менделеев открыть свою таблицу?
Я думаю, что таблица Менделеева – это минимизация огромной космической информации.
– А если допустить, что Искусство – не метод и не форма познания, а быть может, средство осознания этого мира и своего места в нем, и путей в Будущее или в Прошлое? Тогда какую роль здесь играет чувство, и в чем здесь чувство меры?
– Чувство меры – это в хорошем смысле чувство пропорции. А в творчестве, главное – интуитивное, шестое чувство. Импровизация – шестое чувство формотворчества. И чувство меры здесь – безмерность чувства. Ну почему мы с вами вчера делали экспозицию без «чувства меры»? Это составная часть шестого чувства. Но эмоциональное мое состояние во время работы не столь важно. Более всего важен для меня процесс, когда эмоциональное мое состояние не только в этой картине, но в каждой ее части. Поэтому я считаю, что каждая картина – это свой собственный организм. Он живет по законам собственного жанра. Вот это и есть моя эмоциональная насыщенность, что определимо модным словом – спонтанность. Импровизация – более емкое понятие, но спонтанность – это и есть эмоциональный… м-м…
– …выброс?
– Да, именно так. Не понимаю, когда говорят: «Не работается, нет вдохновения». Я встал за мольберт, стою перед холстом. Вот оно вдохновение – я работаю. Триединство: чувства цвета, меры, ритма – со мной. Если ты – Художник от Бога, то вдохновение с тобой родилось. Оно никуда не уходит и не приходит, оно есть.
– В истории культуры, мировой художественной, человеческой культуры что вам, при нынешней модной тяге людей к различным вероисповеданиям, наиболее близко?
– Более близко в истории религии или в истории культуры?
– И то, и то. То есть, я здесь вижу некую стяжку. Это было всегда, но обращает на себя внимание именно сегодня.
– То, чему поклонялись предки? Начиная с древних языческих времен? Предки поклонялись Аруаху. Дух – он и есть Аруах. Кто-то видел его в наиве своем, но дай Бог всем быть такими наивными. Это всегда чистота. Нелепо думать, что наивность – это глупость. Или кто-то видел Дух свой, Аруах свой в образе собственного деда, в образе тотема, в образе танбы (по-русски это произносится «тамга», да?). Это – вера в добро.
– Значит ли это, что в искусстве ­художника изначально заложено понятие этноса, нации, и язык этнический и язык красок взаимозависимы?
– Когда мы говорим о языковой среде – это отдельная этническая тема. Вот я написал картину «Этническое тело». Она – в Москве. Доверил ее человеку княжеского рода. Он обещал не увозить ее за пределы, я ему верю. Это картина чисто азиатского, восточного плана, и в ней есть свой этнический колорит. Это цветоритмический колорит и то, что я называю триединством. То есть, язык этнический и язык красок, в сущности, обладают одними свойствами, и, соответственно, безусловно, необходимы.
Понятие же интернационального без национального не существует и всякий разговор о нации без собственного языка и традиций – нелепица, бессмыслица. Это в равной мере относимо и к искусству.
– Великий Сарьян сказал, что искусства космополитического нет и быть не может: природа его всегда национальна, лишь сочетание, соседство многих наций рождает понятие интернационального.
– Да, художник обязан помнить о своей нации, но лишь недобрый, неумный человек будет кричать об этом всем и каждому. Да, я пантюркист, но не отношусь к людям другого происхождения и веры отрицательно. Хотя только тюркский язык, тюркское слово – скажем, башкирская, казахская, узбекская, татарская музыка вызывают у меня слезы. А люблю я и украинские песни, и русскую поэзию…
– А что значит для вас мир детства? Восходят ли к нему истоки вашего творчества?
– В песках Нарынкумов, в детстве, я видел то, чего не может быть: море, корабли, караваны верблюдов, каравеллы, города. Мальчишка в песках, пустынник – «кумшык», я понятия не имел о городах, я не видел областного центра, не говоря о крупных городах. И когда я стал взрослым, вместе с интеллектом пришло узнавание восточных цивилизаций, таких памятников истории, как Тадж-Махал, дворцы Самарканда. Когда «книжно» стал их узнавать, они мне показались знакомыми, их в детстве видел. Зримо видел. Не видение, а видения. Откуда-то. Энергослед. Слова моих рассуждений о том, что «в песках закодирован энергослед прошлого предков – тюрок», вызвали такую реакцию, что доктор технических наук, профессор В. В. Киянский сказал: «Сакен прав, и все древние цивилизации берут начало в пустынях», – и написал об этом в четырех номерах газеты «Серпер» («Прогресс»).
– Мне посчастливилось узнать краски, звуки, запахи пустыни в поездках на Мангыстау.­ Первозданность Земли и Неба ощутима только там. И возникла мысль, а не с пустыни ль начинается Восток? Внешняя холодность и неприступность, возможно, таят источники неиссякаемой энергии, роскоши цвета, формы, красоты? И почему именно Восток предполагает плавность, степенность, величие, округлость, размеренность?
– Потому, что Восток созерцателен. Более близок к трансценденции. Созерцательность как кажущаяся бездеятельность, познавание созерцанием. Когда узнаешь жизнь, обязательно возникает изображение круга. И краски… Помните мои картины «Нареченные в воде», «Нареченные в воздухе», «Еще ненареченные»? В древности было верно: узнав, нарек зверя, предмет или человека. Если вы верите в триединство мира, как и я (Коран отвергает, а христиане говорят – святая троица), а это: Дух, Интеллект, Материя, так вот это повторяется всегда в небе, всегда в Космосе, всегда в цветовых отношениях: красное, желтое, оранжевое. Мягкое красное всегда пластично. Синее, голубое, фиолетовое, как река или вечернее небо. Этим можно лечить. Это абсолютно точно. Я в этом абсолютно уверен и пришел к этому, признаться, практическим путем. Синий цвет – он тяжелый, в низах, цвет низких частот – он присущ администраторам.
– Он подавляет.
– Да. Но в высоких частотах синий цвет переходит в голубой. Голубой, с высоты падая, отрываясь, падая, делается белым. На самом высшем уровне – белый, как белые птицы. Это – очищенные чувства, очищенные мысли, очищенные в земном смысле. Белое – это и мужская энергия, белое, серебряное, которое прекрасно сочетается с желтым, золотистым – женской энергией. И зеленое – это ядро, сердцевина, это изумрудная частичка сердца мира.
– Ведь неслучайно же на Востоке так ценится лазурный, зеленый цвет? Пораженный цветом и формами мусульманской архитектуры американец Райт воскликнул: «Они (мусульмане) так любят свой головной убор – чалму, что одевают его на головы своих храмов!»
А кто или что первично в ваших картинах?
– Вы помните мои картины цикла «Бестиарий»? Там изображены разные животные с равным вниманием. Почему? Потому, что все создания однозначны и равновелики перед лицом Вечности. Это и есть идея святости всего сущего.
За окном давно сгустились краски вечера. Художник улыбался, а на душе у меня было легко и грустно. Как всегда после встречи с необычайным, светлым, удивительным. И перед глазами, как стаи птиц, проплывали картины-миражи: «Астральное», «Тюркское», «Музыка», «Знаки предпрошлого», «Панхром и древние знаки»… Картины-откровения, картины-магии, картины-встречи. Попутного ветра – белым птицам Добра Сакена Гумарова и высокого Неба!