• Общество
• 01 Июля, 2025

ВЕКТОР КИТАЯ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

Рустем МУСТАФИН, 
ведущий научный сотрудник 
Института философии, политологии 
и религиоведения КН МНВО РК
 

17 июня т. г. в Астане прошел второй саммит «Центральная Азия –  ­Китай», в котором приняли участие лидеры Казахстана, Кыргызстана, ­Таджикистана, Узбекистана, Туркменистана и КНР. Как отметил в своем приветственном слове Глава нашего государства Касым-Жомарт Токаев, «в лице соседнего Китая Казахстан обрел вечного и надежного стратегического партнера, настоящего друга. Наш регион, обладающий объемным рынком в 80 миллионов человек и богатейшими запасами природных ­ресурсов, последовательно укрепляет позиции как важный субъект международных отношений и торгово-экономического, инвестиционного и гуманитарного сотрудничества. Ключевую роль в этом позитивном процессе играет всестороннее сотрудничество с Китайской Народной ­Рес­публикой. С большим удовольствием хочу отметить, что отношения между ­Центральной Азией и Китаем вышли на уровень вечного, «всепогодного» и всеобъемлющего стратегического партнерства» (www.akorda.kz. – Ред.).

Введение
Мы находимся в переломной точке развития международных отношений – в той, где контуры привычного мира утрачивают четкость, а его новая архитектура еще не обрела окончательных очертаний. Этот переходный момент часто называют «тектоническим сдвигом», и он затрагивает не только структуру сил, но и основы взаимодействия: от экономики до высоких технологий, от идеологии до культурного суверенитета. Некоторые аналитики говорят о наступлении эпохи «неполярного беспорядка» [1] – состояния, в котором старые центры влияния утрачивают монополию, а новые еще не консолидированы.
Вместо привычной униполярности, где доминирует одна держава, мы наблюдаем возникновение многополярной системы. В ней несколько центров силы: политических, экономических, технологических, цивилизационных, вступают в сложные взаимодействия, не обладая абсолютным превосходством друг над другом. Такая система требует не доминирования, а искусства баланса – и в этом заключается ее хрупкость, но и потенциальная устойчивость.
Многополярность по своей сути ведет к децентрализации, как власти, так и ответственности. Роль региональных форматов и коалиций возрастает. Они становятся механизмами координации интересов, а также инструментами выживания в условиях конкуренции глобальных проектов. И в этом контексте такие форматы, как C5+, вызывают интерес. Они предоставляют малым и средним государствам возможность действовать не поодиночке, а скоординированно, усиливая свой голос на мировой арене.
Центральная Азия, долгое время воспринимавшаяся как периферия, все очевиднее становится активным узлом международных процессов. Ее география, лежащая на пересечении транспортных, энергетических и геополитических маршрутов, в сочетании с богатейшими природными ресурсами, придает региону особую цену. Центральная Азия превращается в арену новой большой игры – но с куда более широким составом игроков, чем это было в XIX или XX веке.
И что особенно важно: регион сам все чаще выступает субъектом, а не объектом внешней политики [2]. Он маневрирует, диверсифицирует, использует конкуренцию держав в собственных интересах. Это усложняет картину, но и расширяет пространство возможностей.
Именно в этом контексте формат C5+1 заслуживает внимания. Он предоставляет странам Центральной Азии платформу для коллективного диалога с внешними акторами. Формат с Китаем отличается не только масштабом вовлеченности, но и глубиной повестки: от инфраструктуры до цифровизации, от гуманитарных программ до стратегических инвестиций. Саммит в Сиане в 2023 году, совпавший с десятилетием инициативы «Экономический пояс Шелкового пути», был символичным неслучайно – он обозначил институциональное оформление китайского курса в регионе. Но в чем же специфика этого формата по сравнению с другими C5+ структурами? Давайте посмотрим на это с теоретической точки зрения.

Политический реализм и формат C5+China

Позвольте теперь обратиться к теоретической интерпретации формата C5+China с точки зрения политического реализма – подхода, который, несмотря на свою кажущуюся строгость, остается, пожалуй, наиболее устойчивым методом объяснения поведения государств на международной арене.
Как учил Ганс Моргентау, международная система – это арена анархии, где государства действуют как рациональные акторы, движимые не абстрактными идеалами, а весьма конкретными интересами [3]. И, ­разумеется, эти интересы выражаются через понятие силы – политической, экономической, а при необходимости и военной. Его ученик Кеннет Уолтц лишь усилил этот тезис, предложив структурный взгляд: не сами по себе ­государства, а распределение мощи в системе формирует поведение участников.
В этом ключе вся официальная риторика, сопровождающая формат C5+China, от «взаимной выгоды» до «сообщества единой судьбы», представляется скорее как дипломатическое обрамление, призванное создать атмосферу доверия, чем как выражение реального альтруизма. Китай, по сути, стремится к гарантированному доступу к критически важным ресурсам, энергетическим и логистическим, тогда как страны Центральной Азии – к возможностям диверсификации, чтобы ослабить исторически обусловленную зависимость от других доминирующих держав, в первую очередь от России.
Теперь рассмотрим три центральных концепции реализма, которые особенно актуальны в этом контексте: баланс сил, гегемония и стратегическое партнерство [4].
Баланс сил – это не моральная категория, а механика выживания. Страны, ощущая угрозу доминирования одного актора, ищут временные коалиции или расширяют свои внешнеполитические связи. В этом и заключается логика внешнеполитического маневрирования Центральной Азии: участвовать в формате C5+China, но параллельно развивать аналогичные форматы. Это пример так называемого внешнего балансирования – попытки уравновесить влияние одного центра силы через связи с другими.
Гегемония в реалистской традиции – не девиация, а системная норма: если государство может доминировать, оно будет это делать. Инициатива «Пояс и путь», институционализация C5+China, объем торгового оборота, превышающий $94 млрд [5] – все это не случайные совпадения, а индикаторы целенаправленного укрепления китайской региональной гегемонии.
Стратегическое партнерство, наконец, – это не союз в романтическом смысле, а взаимовыгодная тактика. Оно не направлено на создание общей безопасности, а скорее на достижение относительных выгод.
Центральноазиатские государства используют этот механизм для укрепления своей переговорной позиции – как индивидуально, так и все чаще в рамках коллективных форматов.
Любопытно, что за последние годы усиливаются попытки институциональной консолидации внутри самой «пятерки». Это означает, что государства региона осознают ограниченность своего веса поодиночке и начинают формировать общие скоординированные подходы [6]. И хотя путь к региональной субъектности будет долгим и тернистым, сам факт ее осмысления в категориях силы и интереса уже говорит о зрелости политического мышления.

Истоки и эволюция формата C5+ и C5+China

Чтобы понять, как возник формат C5+, необходимо мысленно вернуться в 1990-е годы – в эпоху геополитической пустоты, образовавшейся после распада Советского Союза. Пять новообразованных государств Центральной Азии столкнулись с классической дилеммой: как выстроить внешнеполитическую идентичность в мире, где прежняя система рухнула, а новая еще не обрела четких очертаний. Ответом стал поиск внешних партнеров и форматов, способных обеспечить одновременно признание, поддержку и пространство для маневра. Важно подчеркнуть, что идея C5+ не зародилась внутри региона – она была предложена извне, как способ институционализировать диалог с группой стран, географически связанных, но политически и экономически разнородных.
Постепенно формировались устойчивые механизмы взаимодействия: встречи, рабочие группы, саммиты. Они касались вопросов безопасности и экономики, а также более широких проблем – от борьбы с терроризмом до изменения климата. Формат стал своеобразной платформой выражения регионального голоса, пусть и пока без собственного геополитического акцента. Среди внешних акторов, проявивших инициативу, первым стал C5+Япония, за ним последовали C5+США, C5+Южная Корея, C5+Европейский союз, C5+Индия и C5+Россия, C5+Италия (2021), C5+Германия и, наконец, C5+Китай, который в 2023 году оформился в виде полноценного формата. Все они воспринимались как инструменты мягкой проекции влияния – но с оговоркой: внешние акторы предлагали форматы, в то время как государства Центральной Азии стремились сохранить субъектность, и, определяя правила участия самостоятельно.
Истоки Китайской версии C5+ уходят в 2013 год, когда председатель КНР Си Цзиньпин в Астане впервые озвучил идею «Экономического пояса Шелкового пути». Изначально Пекин делал ставку на двусторонние соглашения, считая их более управляемыми. Однако по мере расширения интересов и возрастания региональной важности Центральной Азии, возникла необходимость в более системном подходе.
Поворотным моментом стал саммит в Сиане в 2023 году, где главы государств впервые встретились в формате «Китай – Центральная Азия». По его итогам был согласован механизм регулярных встреч и учрежден секретариат, расположенный в Китае – что само по себе символично.
Запуск секретариата в 2024 году ознаменовал качественный сдвиг: от гибкой координации к структурированному управлению. Китайская дипломатия совершила переход от двустороннего экономического прагматизма к многосторонней модели, в которой Центральная Азия трансформировалась уже в полюс, пусть и в орбите Пекина. Это не экспансия в прямом смысле, а эволюция дипломатии через институционализацию регионального влияния.
С точки зрения безопасности Китай действует предельно прагматично: стабильная Центральная Азия – это условие стабильности в Синьцзяне. Пекин рассматривает регион как зону, где внутренние и внешние задачи взаимосвязаны. Он будет стремиться к управляемости ситуации, минимизируя риски радикализации, транзита угроз или политической турбулентности.
Наконец, любое международное событие с участием Китая сегодня неизбежно приобретает глобальное значение. В условиях формирования нового мирового порядка, когда ни один центр силы не обладает монополией, другие крупные державы, от Вашингтона до Брюсселя, от Дели до Москвы, внимательно следят за каждым шагом Пекина в Центральной Азии, чтобы не утратить собственные рычаги влияния. Момент – стратегический, и упустить его означает допустить перераспределение влияния вне своей воли.

Сценарии расширения влияния

Когда мы говорим о Центральной Азии сегодня, важно понимать: речь идет не о географическом вакууме, а о пространстве, где сталкиваются стратегии великих держав. В частности, Китай ведет себя как архитектор. Он действует последовательно, не спеша, но с ясной целью: превратить экономическое присутствие в долговременное влияние. Далее, хотел бы обратить внимание на четыре потенциальных вектора развития китайской внешней политики в регионе. От инфраструктурных инвестиций до культурной экспансии – все это элементы более широкой конструкции, которую можно назвать «новой евразийской нормальностью».
Первое. Китай, опираясь на стратегическую инициативу «Пояс и путь», продолжит усиление экономического присутствия, фокусируясь на секторах с высокой степенью зависимости: транспортная инфраструктура, энергетика, редкоземельные металлы. 
Второе. Активизация сотрудничества в области искусственного интеллекта, цифровизации и «зеленых» технологий сопряжена с институциональным встраиванием Центр­альной Азии в китайские технополитические контуры. Совместные центры ­НИОКР, программы по этике данных и стандартизации формируют предпосылки для технологической зависимости, при которой местные инновации будут адаптироваться под внешние протоколы, преимущественно ­китайского происхождения.
Третье. Формат C5+China приобретает признаки устойчивой наднациональной структуры с элементами координации внешней и экономической политики. По мере усиления его функциональности возрастает вероятность того, что Китай станет воспринимать регион как единый переговорный субъект.
Четвертое. Углубление китайского влияния выходит за рамки экономического давления и проявляется в культурно-образовательной экспансии. Через такие инструменты, как Институты Конфуция, Мастерские Лубань, визовые либерализации и академические обмены, формируется благоприятная среда для распространения китайских ценностей и норм. Эти процессы, сопряженные с институциональным оформлением формата C5+China, могут в долгосрочной перспективе повлиять на многовекторность внешнеполитических стратегий региона. 

Риски и возможности для Центральной Азии

Позвольте мне сейчас обозначить ряд структурных рисков и возможностей, с которыми сталкиваются государства Центральной Азии в контексте углубляющегося сотрудничества с Китаем. Здесь, как и всегда в международных делах, ни одна выгода не приходит без потенциальной зависимости, и ни одна угроза не исключает стратегических шансов.
Прежде всего, существует риск – я бы назвал его институционализированным сырьевым детерминизмом. Речь идет о том, что страны региона все более закрепляются в мировой экономике в качестве поставщиков первичных ресурсов – будь то нефть, газ или редкоземельные элементы. Китайский спрос велик, но, если он будет определять структуру экономик региона, это может сдерживать развитие собственных производств и технологий. История учит: быть только поставщиком – значит быть зависимым от чужой промышленной судьбы.
Во-вторых, и это хорошо известно исследователям международных инвестиций, проекты в рамках «Пояса и пути» зачастую сопровождаются ростом долговой нагрузки. Хотя прямых эмпирических доказательств долговой ловушки в Центральной Азии немного, прецеденты в других странах заставляют относиться к этому с осторожностью. Избыточная задолженность может подорвать фискальную гибкость и превратить экономические рычаги в политические.
Третья точка напряжения – внешнеэкономическая. С усилением транзитной роли региона, особенно в обход традиционных маршрутов, возникает реальный риск оказаться втянутыми в зону вторичных санкций. Например, активный параллельный импорт через регион может рассматриваться Западом как подрыв санкционного режима, что, в свою очередь, может вызвать ответные меры.
Но наряду с этими рисками есть и возможности – и они не менее значимы.
Во-первых, китайские инвестиции, если использовать их с умом, могут стать катализатором для развития несырьевых отраслей. В данном случае речь идет о таких направлениях, как агропромышленность, цифровизация и даже прикладные научные исследования. Китай вполне готов делиться технологиями, особенно если это отвечает его интересам – и у стран региона есть окно для технологического заимствования.
Во-вторых, улучшение транспортной и логистической инфраструктуры укрепляет транзитный потенциал региона. Фактически Центральная Азия может стать ключевым звеном на евразийском мосту между Китаем и Европой, если, конечно, будет удержана политическая стабильность и предсказуемость правил игры.
В-третьих, внешние вызовы, от санкционного давления до технологической зависимости, могут парадоксальным образом подтолкнуть страны региона к более тесной координации. Вместо конкуренции за внимание внешних акторов, возможно формирование коллективной переговорной позиции, аналогичной альянсу интересов.
И, наконец, в этой многоуровневой игре между Китаем, Россией, США и другими, у Центральной Азии сохраняется одно ключевое преимущество: возможность маневра. Конкуренция великих держав, если ей грамотно управлять, открывает доступ к инвестициям, технологиям и даже политическим гарантиям. Это – форма дипломатии, требующая ловкости, но она вполне осуществима.

Заключение
Позвольте завершить дискуссию, обращаясь к формату «C5+China» – тому, что когда-то выглядело как набор параллельных двусторонних встреч, но к 2025 году трансформировалось в нечто гораздо более устойчивое. Сегодня это уже не просто дипломатическая площадка – это институционализированная архитектура, с регулярными саммитами, координацией на уровне глав государств и все более четко выстраиваемыми политическими линиями.
Что важно понять: Китай не навязывает модель, а выстраивает контекст. Через формат «C5+China» Пекин решает задачи многоуровневого характера – от надежного доступа к ресурсам до перенастройки логистических маршрутов, исключающих геополитически нестабильные узлы. Это, своего рода, геоэкономическая инженерия, в которой Центральная Азия становится транзитным коридором и узлом новой евразийской реальности.
Китайская дипломатия оформляет все это в риторике «взаимной выгоды» и «сообщества единой судьбы». На первый взгляд – гуманистично. Но за этой словесной оберткой читается довольно четкий алгоритм формирования долговременной взаимозависимости, где партнерство становится трудноотделимым от политической инерции, а выход становится дороже входа.
Справедливости ради нужно отметить, что страны Центральной Азии не находятся в пассивной позиции. Они видят в этом формате способ реализации своей многовекторности. Приглашая Китай, но не отталкивая США; сотрудничая с Брюсселем, но не теряя контакт с Москвой – регион создает некий баланс, хрупкий, но все еще управляемый.
Тем не менее, если смотреть вперед, скажем, на горизонте пяти-десяти лет, ясно прослеживаются тенденции к дальнейшему углублению китайского влияния. Оно не агрессивно, почти бесшумно, как капля, вытачивающая камень. Потенциальные выгоды очевидны: инвестиции, инфраструктура, технологии. Но и риски не являются иллюзией: утрата стратегической гибкости, замыкание на единственном внешнем партнере, институциональная зависимость.
И, наконец, ключевое наблюдение. Центральная Азия сегодня – это самостоятельный игрок, пусть и ограниченный в ресурсах. Ни одна внешняя держава не обладает абсолютной гегемонией. Мы становимся свидетелями формирования поля, где конфигурация интересов постоянно меняется. И если государства региона смогут сохранить способность к маневру, они не только сохранят суверенитет, но и превратят свою географию в сильнейшее преимущество.

ЛИТЕРАТУРА
1. Сборник статей по итогам работы IV-й Международной научно-практической конференции «Трансформация международных отношений в XXI веке: вызовы и перспективы», 27 апреля 2018 года / науч. ред. М.А. Кукарцева; ред. И.Л. Бендерский. – Москва: Дипломатическая академия МИД России, 2019. – 220 с. – ISBN 978-5-9500905-4.
2. Чжоу Цзюнь. Значение государств Центральной Азии в мировой политической системе // Управленческое консультирование. – 2017. – № 3. – С. 164–171.
3. Realist Theory of International Relations: Meaning and Nature of IR Theory [Электронный ресурс] // Dennana.in. – 2024. – 29 марта. – Режим доступа: https://dennana.in/2024/03/29/meaning-and-nature-of-ir-theory/ – Загл. с экрана.
4. The Impact of Realism on Global Politics: Analyzing the Influence of Realist Ideologies on International Relations and Conflict [Электронный ресурс] // NumberAnalytics.com. – 24 мая 2025. – Режим доступа: https://www.numberanalytics.com/blog/impact-of-realism-on-global-politics#google_vignette – Загл. с экрана.
5.  ‘C5+1’ an inclusive, mutually beneficial regional mechanism [Электронный ресурс] // China Daily. – 17 июня 2025. – Режим доступа: https://www.chinadaily.com.cn/a/202506/17/WS6850a894a310a04af22c699c.html – Загл. с экрана.
6. Zhang F. Chinese Hegemony: Grand Strategy and International Institutions in East Asian History [Текстовая печатная книга] / F. Zhang. – Stanford, CA : Stanford University Press, 2015. – 280 с. – ISBN 978‑0‑8047‑9389‑6 (тверд. переплет); ISBN 978‑0‑8047‑9504‑3 (электронн.)