Время
27 Декабря, 2024

ВРЕМЯ ВЫБРАЛО НАС

Житель поселка Алтай Восточно-Казахстанской области Серик Жумадилов был одним из тех, кто стал не только очевидцем, но и прямым участником декабрьских событий 1986 года в Алма-Ате. 16 декабря, по его словам, на площади им. Брежнева, где начиналось, ничего не происходило. В тот день там были тишина и спокойствие.

– Основные события происходили 17 декабря, – рассказывает он. – В то утро я, студент 5-го курса горного факультета КазПТИ, как обычно, шел на занятия по улице Сатпаева. Неподалеку от института встречались группы молодежи, обсуждавшие последние новости: вместо Динмухамеда Кунаева назначен Геннадий Колбин. Все были возмущены тем, что назначают не местного, а привозного руководителя. Прошел слух, что в полдень на площади Брежнева у здания ЦК Компартии Казахстана будет дано объяснение по этому поводу.
Когда вошел в аудиторию, тоже услышал споры по поводу назначения главы республики и увидел газету «Вечерняя Алма-Ата» с портретом нового партийного лидера Казахстана в руках одногруппника Киселёва. Я вырвал ее у него из рук и порвал на кусочки. Знал бы я тогда, как дорого обойдется мне этот жест…
Когда вошел преподаватель, то, сославшись на то, что мне нужно выйти по делам, я тоже пошел на площадь, а туда уже стекались студенты с плакатами и лозунгами, призывающими к отставке Колбина.
Но пауза затянулась: никто не выходил к митинговавшим, и час, и два. Чтобы скоротать время, я направился к другу Секену Турыспекову, руководителю ансамбля «Сазген» (ныне известный композитор) в Дом-музей народных инструментов возле парка им. 28 гвардейцев-панфиловцев. Мы с ним поели, и он тоже засобирался вместе со мной на площадь.
Когда пришли туда, обстановка была еще спокойной, но, устав ждать объяснений, молодежь уже стала выкрикивать требования. Около четырех часов дня на трибуне появилась какая-то женщина в пальто с оторванным рукавом. Она кричала, что ее не пускали сюда сотрудники милиции; они ее, мол, избили и порвали пальто. Люди стали возмущаться, когда ее стащили оттуда. Никто в тот момент не думал о том, как она смогла выскочить на оцепленную со всех сторон трибуну.

Фото Юрия БЕККЕРА (защищено авторским правом)

Особо хочу отметить, что до этого времени на площади были люди разных национальностей и возрастов, даже женщины с маленькими детьми. И, несмотря ни на что, обстановка все же еще контролировалась. Какие-то взрослые мужчины-казахи старались предотвратить хаос, призывали не вестись на провокации и пресекать хулиганские действия, но чья-то невидимая рука уже вела нас в какую-то пучину, которой заранее (я уверен) были подготовлены ярлыки: «пьяная казахская молодежь», «махровый национализм» и другие, леденящие душу, определения.
Приведу пример: в прессе писали – «автомобили без номеров подвозили водку», но я такого лично не видел. Да и как можно было проехать, тем более без номеров, на оцепленную площадь, куда пропускали только машины скорой помощи? И ни одного документального доказательства этому тоже нет (равно как и появление на трибуне той женщины в пальто с оторванным рукавом), зато лица тех, кто был в тот день на площади, сняты отчетливо. Качеству тех фото могут позавидовать даже нынешние операторы с их мощной аппаратурой. Не отрицаю, подвыпившие парни на площади тоже были, но взрослые просили побыстрее увести их подальше, что мы и делали. Люди в тот день просто хотели мирного, спокойного объяснения с руководством страны.
Когда жители близлежащих к площади Брежнева домов стали возвращаться домой (кто – с работы, кто – с учебы), на остановках маршрутов №15 и №18 мы по просьбе тех взрослых мужчин-казахов группами по 4-5 человек встречали автобусы (тогда их еще пропускали) и провожали людей (особенно европейской национальности) до самого подъезда. Но в прессе нас все равно сделали «махровыми националистами». Видно, кому-то это было очень нужно.
Ближе к вечеру на площади появились курсанты Алма-Атинских высшего командного и пограничного училищ, солдаты внутренних войск, что еще больше разозлило массы.
Члены правительства вышли на трибуну, когда на улице уже начало смеркаться. Повсюду виднелись плакаты: «Идет перестройка, где же демократия?», «Каждому народу – своего вождя!», «Никакой нации – ни одной привилегии!» и другие.
Перед собравшимися выступили несколько руководителей республики. Уговаривая нас разойтись, они пускали в ход угрозы, но нормальных объяснений никто давать не собирался. Такой подход упал на благодатную почву: от возмущенной долгим ожиданием молодежи полетели снежки и куски льда. Но и тогда это все еще воспринималось как какая-то несерьезная игра.
Самое страшное началось после появления войск специального назначения при полной экипировке – с белыми щитами и шлемами на головах. Таких мы видели в новостях по телевизору, когда показывали разгон демонстраций в западных странах, а советский диктор комментировал: «Вот как обращаются с людьми капиталисты!». Теперь нам пришлось испытать это на себе. Они побежали на нас, мы – от них… Некоторые из наших падали, других догоняли и били дубинками и саперными лопатками…
Накал противостояния решили остановить уже глубокой ночью пожарными машинами. Они мощными брандспойтами смывали нас с площади со стороны улицы Фурманова. Одна из них была сожжена, но подъехали еще две «пожарки».
Под утро 18-го я был весь мокрый, когда направился домой в Малую станицу, где снимал комнату. Но нас, выходящих с площади, стали загонять в кузова грузовиков, чтобы везти на допрос. Там показывали для опознания фото, как там говорили, «зачинщиков восстания». Но, несмотря на «убедительные» методы, никто, даже девчата, не подписывались под это.
Утром меня и одного парня, по-моему, из зооветеринарного института, вывели подметать площадку возле здания Калининского медвытрезвителя, и нам с ним удалось сбежать через дыру в бетонном заборе.
Когда я оказался дома, тетя Маруся, моя квартирная хозяйка, рассказывала со смехом, как прогнала соседок, которые, запугивая ее: «На площади русских избивают, сейчас приедут твои квартиранты и убьют нас», советовали вызвать милицию.
19 декабря я появился на занятиях. С того дня комитет комсомола института работал круглосуточно, исключая из своих рядов участников противостояния на площади Брежнева. Разбирали и мое дело, а оказался я там по доносу тогдашнего парторга горного факультета (имя не помню, да и век бы не знать). Вердикт был для всех один: билет на стол, ну и, следовательно, – прощай институт. В коридоре работали корреспонденты всесоюзного радио «Маяк». Они попросили меня дать интервью, и я рассказал о том, что видел сам и что думаю по этому поводу. Своим выступлением я чуть не довел свою маму до инфаркта. Один из друзей на моей малой родине (Чарск Семипалатинской области), услышав то мое выступление, побежал сообщать об этом моим родителям.
Представьте: полная информационная изоляция по всей стране, короткие, обличающие нас, сводки, народные домыслы, и тут вдруг я со своей правдой!
Выложив комсомольский билет, я уже обошел всех с обходным листом, оставалось зайти к декану – Алексею Филипповичу Цеховому. Но он не собирался расставаться со своим лучшим студентом (я шел на красный диплом) и вместе со мной пошел в комитет комсомола института. Вначале, оставив меня в коридоре, он зашел туда один. Не знаю, как он их убеждал, но минут через 20 меня пригласили туда и огласили, что по ходатайству декана факультета персональное дело комсомольца Жумадилова будет пересмотрено. В итоге ограничились строгим выговором с занесением в личное дело с формулировкой: «За создание массовости на площади им. Л. И. Брежнева в декабрьских событиях».
Самым запоминающимся в этой ситуации для меня было то, что члены комитета европейской национальности проголосовали теперь уже за этот строгач, а казахи (их было в два раза больше) – за «оставить в силе предыдущее наказание», то есть за исключение из комсомола и автоматически – из института. Надеюсь, они живы и продолжают «трудиться» во славу уже суверенного государства.
Но успокаиваться было рано. Мое дело, «благодаря» доносу парторга и заявлению от двух одногруппников, все же оказалось в кабинетах КГБ. До самых экзаменов, чуть ли не ежедневно, меня вызывали в Комитет или в милицию. Не было уверенности, что «не срежут» на госэкзамене по научному коммунизму, несдача которого означала недопущение к защите дипломного проекта.
На вопросы по билету я ответил на отлично, но тут прозвучало «долгожданное» коварное: «Почему вы принимали участие в противостоянии на площади Брежнева?». И опять фортуна повернулась ко мне лицом – профессор Туровский, преподаватель этого предмета, урезонил членов комиссии: «Мой студент показал отличное знание предмета. Давайте ограничимся этим».
Конечно, «красного» диплома я не увидел, а звание офицера аннулировали. Распределение по месторождениям к тому же было проведено уже в начале года, а моей фамилии в списках не было, так как я должен был продолжить обучение на кафедре горного дела под руководством профессора Наримана Хакимовича Баязитова.
Выручил друг Сергей Шахов. Он отдал мне свое место, а сам поехал в Лениногорск (Риддер). Так я оказался на Иртышском руднике, в поселке Алтайском, акимом которого был впоследствии назначен.
Много воды утекло с тех пор, и время все расставило по своим местам: мы живем в независимом государстве, о котором мечтали многие поколения наших предков. И нам, участникам событий декабря 1986 года, не нужны ни слава разрушителей Советской империи, ни регалии. Мы горды тем, что время выбрало нас.