• Время
• 27 Декабря, 2024

МУСА БИСЕНКУЛОВ: «Я СОГЛАСЕН БЫТЬ ТРУБОЧИСТОМ: ЧИСТИТЬ МИР ОТ ДУРНЫХ ИДЕЙ»

Первое описание инсульта, или апоплексии, апоплексического удара, как его назвали во времена Гиппократа, появилось в 467 году до нашей эры. Благодаря великому греку, заболевание головного мозга прочно вошло в медицину. Доктор Чехов пошел дальше и перенес его описание в литературу: герои Антона Павловича нередко страдают или умирают от апоплексического удара. С тех пор мало что изменилось. Не знаю статистики в нашей стране, но известно, что во всем мире инсульт стал основной социально-медицинской проблемой неврологии. 
Гость журнала «Мысль», кандидат филологических наук, поэт Муса Бисенкулов за десять лет пережил его не один раз. И он готов поделиться своей историей преодоления недуга не только медикаментозным способом. Болезнь отступила, когда равнодушие и страх перед близким концом сменились радостным желанием жить. 
 

«Баха оказалась для меня как Маргарита для Мастера…»

– С 2014 года я пережил три инсульта. До сих пор остался в душе страх, который я тщательно скрываю. Страх смерти. Он присутствует во мне ежесекундно, настолько я близок был к концу. Событием, которое встряхнуло меня и вытеснило равнодушие, смирение с неминуемым концом, считаю рождение Султана – моего первого внука. Когда его, двухмесячного (!), привезли ко мне из ­Астаны, я был растерян, а потом когда осторожно дали мне его в руки, такая радость охватила, что этот комочек прижался ко мне… Это трудно передать словами. С того дня безразличие сменилось радостным желанием жить. Я начал вставать (до этого лежал), говорить (сначала медленно, по слогам, по буквам, как первоклассник) вспоминать простые вещи, ведь я забыл имя жены…Путал правую и левую руку. Вспоминать все тяжело. Если бы не семья, я ушел бы давно… 
– Твоя жена Бахыт, мы называем ее добрым ангелом, рассказывала нам, сокурсникам, о том, как тебе удалось преодолеть тяжелый недуг… 
– Однажды она предложила мне попробовать написать что-нибудь. Я не смог, рука абсолютно была не моей, не слушалась. Тогда Баха принесла одну из моих любимых книг – «Мастер и Маргариту». И предложила не перечитать (буквы двоились и разбегались перед глазами), а переписать! Принесла стопку 12-страничных тетрадей, и я начал. Сначала буквы лезли вверх и вниз, но постепенно выровнялись. В первый день я с трудом вывел название, эпиграф и всего одну-две строчки. Взмок от напряжения, устал сильно. Баха предложила отдохнуть, сказала, что для начала достаточно. На второй день написал чуть больше. Постепенно втянулся в переписывание, как в работу. Наступил день, когда я мог исписать одну страницу без устали, потом две, три, и пошло… 
– Одновременно с переписыванием ты наверно открывал что-то новое в булгаковском тексте?
– Да, я как бы заново знакомился с Булгаковым, обращал внимание на мелкие детали, делился открытиями с Бахой, мы вместе радовались. Жена даже стала тормозить меня, боясь, что я переутомлюсь. Хорошо, что с первого дня Баха предложила мне проставлять дату перед каждой новой записью. Теперь есть документированное подтверждение проделанной нами работы. 
Баха оказалась для меня как Маргарита для Мастера. Случайно попался ей этот роман или специально выбран – неясно до сих пор. Ни Бахыт, ни я не знаем. Но то, что оба любим этот роман, это правда. 
– А когда после болезни ты начал писать стихи? Может, вспомнишь его, после твоего второго рождения? 
– Стихотворение называлось «Шутка». 
Живем и радуемся долго 
Мы на отпущенном веку, 
Испытываем чувство долга
Земле и небу и цветку, 
Что в мир огромный вдруг явился
И незаметно вдруг увял…
Так человек на свет родился
 Прожил недолго и – пропал!
Он – мотылек в огромной жизни, 
Стремящийся на белый свет…
И Баха смотрит с укоризной: 
Эх, заработался, поэт!
Поди-ка лучше прогуляйся
 И кислородом подыши, 
Потом покушай, поиграйся
 В кроссворд – и там пиши, пиши! 

Я просто шутил с Бахой, играл рифмами. Хотел выразить свои чувства к ней – благодарность за помощь в трудную минуту жизни, когда после очередного инсульта я перестал двигаться. День и ночь она была рядом со мной – просыпалась на каждый шорох, обслуживала меня, потому что я не мог самостоятельно двигаться, поправляла подушку…Я вдруг увидел свою жену в новом свете, и нежное чувство к ней стало моим ответом. Если бы не болезнь, я, возможно, так и не узнал Баху до конца. 
Поддержку детей – огромную, постоянную – я ощущал каждой клеточкой кожи. Шакен уволился с работы в одной компании и прилетел сразу, как я слег. Дежурили с мамой по очереди. Бахе стало легче. Аслан прилетел из Астаны показать своего первенца – Султанчика. В общем, семья показала себя в лучшем свете. Я до сих пор чувствую в душе огромную благодарность, которую трудно передать словами. Да и не вижу необходимости в этом: беда может случиться с каждым, и знать, что за тобой есть поддержка, прочный тыл, необходимо каждому человеку. Я такую поддержку почувствовал особенно остро во время болезни…
– После окончания филологического факультета КазГУ наши пути-дорожки разошлись, и в круговерти жизни мы потеряли друг друга из виду. И вдруг эта встреча по случаю юбилейной даты со дня окончания университета, она как-то повлияла на твою жизнь?
– Я же домосед поневоле, давно не работаю, круг общения сужен. До сих пор нахожусь под огромным впечатлением от нашей встречи через 45 лет! Это незабываемо. И сейчас я наслаждаюсь общением с тобой, повеяло свежестью, движением. 
– Ты был самым юным на нашем курсе, но по выступлениям на семинарских занятиях становилось понятно, на сколько голов ты выше многих из нас. Вундеркинд в чистом виде! Наверняка рано научился писать, читать? 
 – Да, до школы я умел и читать, и писать – научился у старших братьев. Заучивал на слух длинные стихотворения везде, где слышал. Получалось непроизвольно, особым успехом пользовались матершинные стихи. Старшаки просили и я с удовольствием рассказывал. Одно из них – таблицу умножения прочитал папе, чтобы рассмешить его. Он ласково спросил, у кого я научился и я честно ответил, что у старших братьев…С тех пор зарекся что-либо рассказывать ­родителям… 
– Расскажи о своей малой родине, я знаю, ты родился и вырос в Уральской области (сейчас это Западно-Казахстанская), в глубинке…
– Мы называли свое село Чиликом, хотя официально оно именовалось Чингирлау, и сейчас так называется. Своему родному краю я посвятил стихи под названием «Чиликская осень». Это было первое мое опубликованное стихотворение, а другие были перечеркнуты карандашом редактора районки:
Чиликская осень – то минус, то плюс.
По утренним росам в Чилик тороплюсь.
Погода сырая, иду и скольжу, 
но воздухом чистым в награду дышу.
Пусть полон автобус соседей, друзей,
Мне утром до школы пешком веселей! 
Как летом погода – лучи с высоты,
и едет автобус пустой иль почти.
Зима еще будет – снега, холода…
Погреться под солнцем полезно всегда! 
Чиликская осень – то минус, то плюс.
По утренним росам я в класс тороплюсь.

И ты проснулся знаменитым! 

Меня поздравляли, удивлялись, просили прочитать стихотворение еще и еще раз, что я делал с большим удовольствием. Вообще, я мечтал стать журналистом и как юнкор районной газеты осваивал азы будущей профессии, брал интервью у разных людей. Но в тот 1974-й год, когда собрался поступать на журфак КазГУ, конкурс был очень высокий – 13 человек на одно место. И я подал документы на филологический факультет. О чем никогда не пожалел. 
– Муса, как и из «какого сора» рождаются твои стихи – большая тайна. Складывается впечатление, что ты в постоянном творческом процессе и это невероятно!
 – Стихи всегда были со мной. То затихали, то вновь проявляли себя. На пенсии ничто не мешает, и они льются сами. Я только записываю. Стихи рождаются внезапно, не могу объяснить – как. Спонтанно, под влиянием разных событий. Тороплюсь записать то, что вдруг оформляется в законченный вид. 
– Сейчас уже вышло три сборника твоих стихов, один из них посвящен памяти отца, дважды участника Великой Отечественной войны. Не очень понятное определение, растолкуй, пожалуйста.
– Отец мой, Казым Бисенкулов, был призван в армию 18-летним, в 1942 году. Воевал на Украинском фронте, где был ранен и потом комиссован. Он вернулся в родное село, женился и стал работать бухгалтером. Однажды молодоженов позвал в гости местный глава. Зарезал по такому случаю барана, накрыл богатый дастархан, а это – военное время! После того как выпили и закусили, хозяин неожиданно расплакался: оказывается, пришла повестка его единственному сыну. Захмелевший отец пообещал, что пойдет на фронт вместо него… На этот раз он попал на Сталинградский фронт. В жестоких боях тысячами гибли молодые люди, нашему отцу повезло: в результате артобстрела он был жестоко ранен, но выжил, несмотря на суровый приговор врачей. Все его тело было исполосовано осколками, которые вытащили, кроме одного – в голове. Аккуратный шов в виде креста стал как бы опознавательным знаком моего отца…
– Давай на машине времени вернемся в наше студенческое прошлое…Ты был ленинским стипендиатом, прости, не знала или забыла этот факт…Мы, простые студенты, получали по 40 рублей, что составляло примерно половину среднемесячной зарплаты советского инженера… А сколько получал ленинский стипендиат? 
– Когда мне на третьем курсе назначили стипендию в 100 рублей, я был шокирован. Не помню, кто тогда был деканом, Амиров или Джолдасбеков, но я спросил, за что мне такая честь? И услышал ответ: все три года ты был отличником, являешься председателем студсовета в общежитии и председателем научного студенческого общества на факультете, член комитета комсомола… А что, есть какие-то возражения? Конечно, я был очень рад, но стипендией не хвастался…
– Получается, у тебя было много общественных нагрузок, расскажи, чем занималось НСО, Научное студенческое общество? 
– Это ясно уже по названию, мы проводили различные научные конкурсы, конференции, организовывали кружки на факультетах. Я был правой рукой Рашиды Садыровны Зуевой, но лишь номинально числился председателем, поскольку всю научную работу вели преподаватели, они руководили кружками, готовили отдельных студентов к выступлениям… Свою значимость я особенно чувствовал во время награждения победителей – кому-то мы вручали грамоты НСО, другим дарили книги…
Отдельная тема – работа в общежитии. Мы, члены студсовета, сами еще мальчишки, очень ответственно относились к своим обязанностям: делали ежедневные, точнее ежевечерние обходы, проверяли чистоту в комнатах, выявляли штрафников, назначали трудовые наказания – мыть полы в фойе после танцев, привести в порядок свой этаж. Многим я казался суровым и даже злым…И надо заметить, наше общежитие филфака было на хорошем счету, разрешались даже танцы (!) в любой день! Но были неприятные моменты. Однажды ко мне обратился председатель студсовета географического факультета с просьбой поселить в наших комнатах своих студентов-заочников. Мы, конечно, пошли навстречу соседям. Заочники оказались взрослыми мужиками, пообвыкнув, начали куролесить, пить, приставать к нашим девчонкам. Я оказался между двух огней. Никакие разговоры и воспитательные беседы не помогали, дошло до того, что заочники пригрозили мне ножом. Я испугался! Для безопасности пришлось заканчивать учебный год не в общежитии, а у родственников…
– После окончания университета ты, по приглашению ректора вновь образованного пединститута, уехал в Талды-Курган. И для тебя за эти годы и город, в котором ты до сих пор живешь, и вуз, стали родными…
– На распределении я, не задумываясь, принял приглашение Мырзатая Джолдасбекова, который десять лет возглавлял наш пединститут. После шумной столицы городок показался мне уютным и теплым, каким-то домашним. И преподаватели были такими же молодыми, но серьезными. Остепененность была невысокой. В Алма-Ате атмосфера другая – вечная беготня, движение, торопливость – некогда подумать. И люди в Талды-Кургане показались мне другими – приветливыми, простыми, не замордованными суетой. Сужу уже с высоты прожитых здесь лет. Талдыкорганцы – особые люди, неторопливые, всегда готовые откликнуться на просьбу случайного прохожего…
Во вновь образованном вузе я проработал до самой пенсии. Видел разных ректоров – добрых, злых, великодушных и мстительных, мелочных. Но это уже второй вопрос...
– Наверно, было замечательно начинать трудовую биографию среди своих сверстников, авторитеты не давили… 
– Да, атмосфера молодости в вузе была господствующей. Вокруг ректора теснились люди постарше, убеленные сединой. Мы вели занятия и воспитательную работу. Меня назначили куратором в группу, где студенты – юноши и девушки были немного младше меня. Поначалу я робел, потом освоился, иногда даже покрикивал на них. Заведующая кафедрой Любовь Васильевна Зорина как-то сказала, что от студентов поступают жалобы, и что мне надо разобраться с группой. Я ворвался в аудиторию, еле дождавшись перерыва, прошел к кафедре и долго свирепо смотрел на всех. И после наступившей тишины произнес только одно слово. А затем вышел, громко хлопнув дверью…Мои студенты, когда вспоминают это собрание, самое короткое и выразительное, до сих пор дружно смеются. А тогда было не до смеха – ­покойная Любовь Васильевна, искренняя в словах и поступках, ­которую я всегда поминаю добрым словом – умела не на шутку взвинтить человека…
– Ты также был заведующим кафедрой и несколько лет возглавлял филологический факультет. 
– Пять лет работы деканом были интересными годами! Впервые тогда факультет занял первое место в социалистическом соревновании в университете. Случилось это на пятом – последнем году моего деканства. Традиционный лидер – факультет дошкольного воспитания – в лице его бессменного декана Ростислава Дорофеевича Когая рвал и метал. Как так? Мы же всегда были первыми! Так они сокрушались, но поздно. Университет гудел, меня поздравляли другие факультеты. 
После этого я подал заявление об уходе с должности декана. Мы с коллегой и другом Куандыком Ергалиевичем Какильбаевым (он был кандидатом философских наук) задумали поступать в докторантуру. Не получилось. 
– Сейчас столько докторов наук, но ты, на мой взгляд, самый достойный! 
– Докторскую я не защитил. После смерти моего друга Куандыка Какильбаева пропало желание… Я – кандидат филологических наук, доцент, профессор в своем университете. Область моих научных интересов – литературные связи, художественный перевод. Тема кандидатской диссертации возникла сама: я должен был исследовать проблему перевода на русский язык современных казахских писателей, но все изменил случай. Роясь в книжных завалах городской библиотеки, я наткнулся на русский перевод казахской поэмы «Козы-Корпеш – Баян Сулу». Полистав книгу, почувствовал негодование качеством работы: на русском языке герои изъясняются примитивным языком, стихотворный строй казахской поэмы был разрушен, читать вслух было трудно. Возмущенный, посмотрел на имя переводчика – Лев Пеньковский. Это потом я узнал о нем больше, а в тот момент готов был разорвать за слабый, худосочный перевод одной из самых популярных поэм казахского эпоса. 
Изменить тему кандидатской работы можно было через министерство образования. Я хорошо помню визит к самому министру. Не знаю, как бы решился мой вопрос, не будь пробивной как танк, Кальсим Шакировны Киреевой-Канафиевой (грозы филфака!) и моего дяди Окаса Накисбекова, работавшего в Институте языкознания АН Казахской ССР. В разговоре с министром достаточно было лишь упоминания его имени! Так я занялся изучением, но не переводов на русский язык казахских авторов, как было заявлено раньше. А переводами на русский язык поэмы «Козы-Корпеш – Баян Сулу». Через много лет выяснилось, что я взялся за нетронутую, целинную тему и моя работа до сих пор (!) остается единственным специализированным исследованием в казахстанском литературоведении. И когда я читаю в учебниках по переводу указание на мою работу, тихо горжусь… 

СССР – колосс на глиняных ногах

– Мы с тобой принадлежим к поколению, родившемуся в стране, которой уже нет на карте мира. Как ты воспринял развал СССР?
– Развал СССР был для меня неожиданным. Как многие, я испытал растерянность: а как дальше жить будем? ­Чисто механически ходил на работу, читал лекции студентам, проводил практические занятия. На вопросы студентов о распаде СССР пожимал плечами: ­поживем-увидим. Бурных обсуждений не было. Ждали каких-то перемен. А жизнь шла, как обычно… Потом, спустя годы, эта перемена стала одной из основных для нашего поколения. Мы встречались, обсуждали, что будет дальше. 
СССР – это отрезок в нашей памяти. Мы невольно возвращаемся к нему, сравниваем, что происходит сейчас, с тем, что было тогда. Отмечаем плюсы и минусы. Словом, революции в сознании не было, а если была, то тихая. Мы мирно восприняли суверенитет, не плакали от счастья, не заламывали руки в экстазе. 
– Наш курсовой чат иногда кипит от дискуссий: мы обсуждаем все, что кажется самым злободневным на сегодняшний момент. Мы пересылаем друг другу разные ролики и посты. И меня очень позабавил и рассмешил один. Он о нас, родившихся в 50-60-х годах прошлого столетия. Нас называют особенным, уникальным поколением: у нас было аналоговое детство и сейчас цифровая взрослая жизнь. Тебя не надо спрашивать, адаптировался ли ты к этим переменам. И что тебя сейчас волнует. Все ответы – в твоих стихах. 

Суровое время 
Не интернет, а мусорная яма –
Порою так воспринимаем сеть. 
И мат, и сплетни – где там 
Фудзияма!
Там грязно так – не хочется 
смотреть. 
Опошлили хорошее начало – 
Порочен в двадцать первом 
Человек.
Уходят бригантины от причала – 
Романтики недолго длился век.
И всюду лед – холодный 
и враждебный, 
И проза жизни обнажилась вдруг.
И позабылся мумие целебный, 
И птица счастья улетела вдруг.
Все низменно.
Высокое начало
Вдруг испарилось – 
торжествует муть. 
Уплыли бригантины от причала.
Уплыли... Больше не на что
взглянуть.
Вопросы
Что ждет нас в будущем? Кто знает?
Расцвет? Распад? Иль что еще?
Глупец сомненья изгоняет: 
Все в мире будет хорошо! 
Он так привык, беспечный малый,
Что без него решают все. 
Он отвергает книг завалы, 
И хокку Мацуо Басе. 
Большая жизнь проходит мимо, 
На рельсах стуки – четкий стук. 
Сума забыта пилигрима. 
Проходим новую версту.
 Родной язык 
Казахи позабыли свой язык!
Английский, русский в моде и в фаворе.
А был когда-то жив он и велик, 
Звучал над степью в радости и в горе.
В лихие годы собирал народ, 
И звал на бой во время испытаний.
А в годы тишины шли род на род,
Хоть звал язык к единству не случайно.
Забыт язык манкуртами давно, 
Они живут, про корни забывая.
Им степь или предгорья – все равно, 
И не манит родная речь – живая.
Где б ты ни жил – в ауле, в городах –
Не забывай язык – смертельно это!
Забыв родной язык – ты не казах! 
Судьба однажды призовет к ответу.
 
 

Салтанат ИСМАГУЛОВА