• Исторические страницы
  • 20 Ноября, 2022

РЕКОНСТРУКЦИЯ СМЫСЛА

Айдар ШАЯХМЕТОВ,

экс-директор Лингвистической

службы Отделения ООН в Женеве,

Заслуженный работник дипломатической службы РК

Какую политику памяти выстраивает сейчас Казахстан – антагонистическую, когда в обществе доминирует лишь один исторический нарратив, а остальные подавляются, или агонистическую, при которой допускается сосуществование нескольких нарративов, постоянно оспаривающих друг друга? Может быть, в духе многовекторности страна ищет некий третий путь? Как довольно осторожные и часто непоследовательные шаги в сторону неидеологизированной оценки успехов, достигнутых республикой в составе СССР, согласуются со сложившейся моделью рыночной экономики?

В условиях плюрализма мнений возможно ли достижение в обществе консенсуса в отношении общего видения путей конструирования – через толкование прошлого – будущего нации? Найдется ли на виртуальном сервере Второй Республики, где инсталлируется сейчас модуль государственной памяти, место для информации о периоде 1938–1954 годов, важной для заинтересованного осмысления накопленного тогда немалого позитивного опыта и конструктивной работы над допущенными при этом серьезными ошибками?

Автор статьи продолжает поиск ответов на эти и другие далеко не праздные вопросы, поднятые им в 2021 году в книге «Реконструкция смысла. Эссе о Жумабае Шаяхметове», считая важным указать при этом на пагубность наблюдаемого в интеллектуальной среде отказа от истины как ориентира мышления. Неверие в существование объективной истины и в наличие возможности ее постижения оборачивается отрицанием разума, в результате чего остается голая воля, которая не всегда оказывается суверенной.

Эти вопросы давно вышли за рамки чисто академических дискуссий. Достаточно вспомнить, что в одном из постсоветских государств содействие с внешнего контура в «проработке прошлого» через навязывание темы голодомора и репрессий начиналось с безобидного, на первый взгляд, выделения исследовательских грантов и оказания «методической помощи» историкам, политологам и социологам, а заканчивается поставками по ленд-лизу дальнобойных гаубиц и реактивных систем залпового огня.

Десять лет назад Казахстан инициировал в Организации Объединенных Наций провозглашение Международного десятилетия сближения культур (2013–2022 годы). Есть немалая доля горькой иронии в том, что, несмотря на все предпринимавшиеся на самых разных международных площадках усилия в рамках диалогов цивилизаций, культур и конфессий, это Десятилетие истекает в этом году под оглушающий весь мир грохот канонады на территории одного из крупнейших постсоветских государств. На фоне разворачивающихся сегодня в отношениях между Россией и Украиной событий легкой шалостью выглядит теперь Карибский кризис, грозивший перерасти ровно 60 лет назад в глобальную ядерную войну, но не повлекший за собой целый шлейф наблюдаемых в данный момент практически повсеместно серьезнейших последствий, в том числе геополитических, социально-экономических, морально-этических, гуманитарных и логистических. Среди причин, приведших к возникновению столь немыслимо трагической и крайне опасной ситуации, когда, по сути, брат пошел на брата, фигурирует множество факторов. Одним из главных, как представляется, стало намеренное, методичное и, надо признать, весьма искусное манипулирование историей под предлогом «проработки прошлого». Этот процесс протекал у всех на глазах на протяжении последних – как минимум 30 лет в русле ярко выраженной антагонистической политики памяти с целью перепрограммирования сознания современного человека под решение определенных задач.

Свою политику памяти все эти годы выстраивал и продолжает выстраивать Казахстан, который вместе с другими странами мира оказался в свое время перед выбором подхода к решению этого сущностного вопроса, завязывающего в один тугой узел прошлое, настоящее и будущее.

Как полагают исследователи исторической памяти, изначально речь шла всего о двух вариантах.

Это упомянутый выше антагонистический или гегемонистский подход, предполагающий существование в рамках государства доминирующего исторического нарратива, который поддерживается через систему образования, медиа, музейную сферу, набор официальных праздников и т. д. При этом те версии прошлого, которые противоречат гегемонистскому нарративу, маргинализируются и подавляются, поскольку они рассматриваются как подрывающие национальное единство и патриотические чувства. Для такого режима памяти характерна секьюритизация дискурса о прошлом – историю нужно непременно защитить от «переписывания» (читай – фальсификации), от атаки внутренних и внешних врагов [1].

В качестве альтернативы этому победившему в большинстве стран подходу некоторые силы пытаются продвигать – иногда, кажется, тщетно – так называемый «агонистический» (от греч. агон, «борьба») подход, согласно которому историческую память общества нужно представлять не в виде единого, непротиворечивого нарратива, но как совокупность нарративов, постоянно оспаривающих друг друга. С этой точки зрения мемориальные конфликты, споры вокруг трактовок тех или иных исторических событий, концепции преподавания истории, сноса/установки монументов представляются естественной частью дискуссий, которые идут в публичной сфере любого демократического общества. Поэтому в «переписывании» истории нужно видеть не покушение на национальные основы, а нормальный процесс пересмотра обществом представлений о самом себе, который может происходить в силу поколенческих сдвигов, идеологических трансформаций, роста культурного разнообразия и т. д [1].

По какому пути пойдет в конечном счете Казахстан? Готов ли он на нынешнем этапе своего развития однозначно определиться со своей генеральной линией? Если нет, то сможет ли он, обреченный в силу целого ряда геополитических факторов на многовекторность практически во всех сферах жизнедеятельности, и далее балансировать, как это иногда кажется стороннему наблюдателю, между двумя этими подходами? Или ему удастся произвести их некий синтез?

Когда мы говорим об исторической науке, которая призвана быть в центре культуры памяти, изучаемой сегодня на стыке целого ряда общественно-политических дисциплин, неизбежно возникает законный вопрос: почему сама жизнь вынуждает проводить принципиальное различие между историей профессиональной и историей национальной? На него есть несколько ответов, но вполне убедительным выглядит такой: если профессиональная история занимается выявлением, изучением и бесстрастным описанием фактов и событий, процессов и личностей, примет времени и самых мелких деталей, характеризующих тот или иной исторический период, то задача истории национальной состоит в том, чтобы подавать все это в нужной идеологической упаковке [2].

И, как было показано выше, делать это, как правило, весьма избирательно и, как следствие, тенденциозно с целью превращения рождаемой таким образом версии событий и явлений, обретающей признаки по сути дела очередного мифа, в удобный для власти канон, отклоняться от которого никому не рекомендуется.

В первом случае политика памяти, проводимая в парадигме истории профессиональной, приближает нас к постижению объективной истины и поэтому способствует формированию и накоплению научного знания, а во втором эту же политику чаще всего используют в качестве эффективного инструмента форматирования – а зачастую и полного переформатирования – общественного сознания, чтобы попытаться уложить его в избранный вектор национального строительства.

В сегодняшнем Казахстане задача дальнейшего развития исторической науки под национальным углом ставится вполне официально и увязывается с целями развития страны, укреплением национального самосознания, обновлением общественных ценностей и в целом изменением культуры взаимодействия в обществе. Выступая 16 июня 2022 года на первом заседании Национального курултая и говоря о готовящемся многотомнике по истории Казахстана, который призван решить задачу установления исторической справедливости, дать адекватную оценку историческим событиям, определившим судьбу страны, и «вернуть» забытые некогда имена достойных сынов и дочерей нации и к работе над которым, кстати, при необходимости могут быть привлечены зарубежные ученые, Президент Касым-Жомарт Токаев счел нужным сделать следующее уточнение: «Тарихымыз жүйелі, шынайы, ең бастысы, тәуелсіз елдің көзқарасымен жазылуы керек» («Наша история должна быть описана системно, правдиво и, главное, с точки зрения независимой страны» (выделено нами. – А. Ш.) [3].

В этом пояснении кроется ключ к разгадке ребуса, с которым неизбежно сталкивается любой человек, пытающийся разобраться с историей того или иного народа. Этот ключ окажется в руках того, кто сможет ответить на следующие вопросы: к чему сводится точка зрения, которой придерживается страна? Кем, как и с какой конкретно целью она формируется? В условиях плюрализма мнений возможно ли достижение в обществе какого-то консенсуса по такому «чувствительному» моменту? Если к этому процессу в независимой стране считается необходимым подключать и зарубежных исследователей, то каким подходом те будут при этом руководствоваться: сугубо профессиональным или же все-таки своим «национальным» (читай – идеологизированным)? Иными словами, каков он этот код доступа к критически важной информации, проливающей свет на национальную идеологию и видение путей конструирования – через толкование прошлого – будущего нации?

Эти и другие далеко не праздные вопросы я попробовал поднять в опубликованном в середине 2021 года эссе о Жумабае Шаяхметове, который немало сделал для своего народа за 16 лет нахождения в высшем эшелоне власти Советского Казахстана, в поистине судьбоносные годы беспрецедентных вызовов, но имя которого было удалено из национальной истории задолго до того, как в мейнстрим современного мира вошла так называемая «культура отмены» исторических личностей, неугодных тем, кто работает сегодня с общественным сознанием. Работает с опорой, выражаясь мудреным языком специалистов соответствующего профиля, на технологии «использования пропозиционных шаблонов в рамках пакета базовых когнитивно-психосемантических императивов, задающих вектор переживаний и личностно адаптированного изложения информации» [4].

Проще говоря, речь идет о тех, кто пытается влиять, играя на эмоциях обывателя и притупляя тем самым его способность объективно оценивать ситуацию, на мировоззрение и модели поведения людей, в том числе посредством манипулирования историческим нарративом.

В книге «Реконструкция смысла» мною была предпринята попытка анализа – на основе прослеживания напрашивающихся в этом контексте исторических аналогий и параллелей – событий, которые происходили в Казахстане в 1938–1954 годы, исходя из веры в то, что проводимая в обществе работа по осмыслению советского прошлого, в том числе на примере жизненного пути Жумабая Шаяхметова и других видных советских деятелей, позволила бы дать честную и объективную оценку важного для страны исторического периода – без неуместного его приукрашивания, но и без огульного очернения всего, что с ним связано. А это, в свою очередь, помогло бы осуществить своего рода реконструкцию смысла того, ради чего должны ставиться цели развития и устанавливаться национальные приоритеты [5, стр. 199].

В ситуации, когда все, что связано с советским периодом, продолжает вызывать ожесточенные споры между людьми, его глубокий и непредвзятый анализ помог бы современному человеку самостоятельно оценить: чего же там было больше – плюсов или минусов? Как это сделали в свое время китайцы, которые не повелись на чужие мнения и суждения, а решили сами для себя раз и навсегда, что в деятельности того же Мао Цзэдуна было 70 процентов правильного и 30 процентов ошибок. И двинулись вперед, а не назад [5, стр.71].

В Казахстане вырисовывающаяся в этом плане картина выглядит неоднозначной из-за того, что предпринимаемые в последнее время достаточно осторожные и часто непоследовательные шаги в сторону неидеологизированной оценки успехов, достигнутых республикой в составе СССР, в том числе при Жумабае Шаяхметове, объективно входят в противоречие со сложившейся за прошедшие годы моделью формально рыночной экономики, фактически превратившей страну в сырьевую и монетарную периферию ведущих экономик мира, где и сама рыночная модель, и лежащий в ее основе весь неолиберальный проект, круто замешанный, если вникать в его суть, на мистификациях и двойных стандартах, уперлись к настоящему моменту, как это видно уже многим, в свой физический предел. Строго говоря, эта так и не заработавшая в оптимальном режиме в постсоветских государствах модель управления хозяйственно-экономическими и общественными отношениями не может не войти в клинч и с анонсированным сейчас разворотом в сторону осуществления в стране глубоких преобразований, направленных на построение Нового Справедливого Казахстана, в котором у каждого были бы равные возможности.

О такой коллизии косвенно свидетельствуют и результаты опросов общественного мнения, согласно которым, если в 2015 году больше половины опрошенных (51,5%) считали, что Казахстан постепенно движется в сторону справедливого социального государства, то в 2022 году так думает чуть более трети (35,8%) [6].

Однако государственной идеологии, как представляется, до сих пор приходится по инерции обслуживать круто взятый 30 лет назад политико-экономический курс, предполагающий абсолютизацию законов и ценностей рынка, а также роли и интересов иностранного инвестора. А интересы этого инвестора, как известно, далеки от интересов населения тех территорий, на которые он решается заходить с одной единственной и вполне понятной и конкретной целью – максимизировать свою прибыль, минимизируя любые издержки. Этим во многом и обусловлена поставленная в свое время перед «социальными инженерами» задача дискредитации любых альтернативных вариантов движения вперед в политической и социально-экономической сферах и подведения идейной базы под борьбу с «социальным иждивенчеством» и другими рудиментами социалистического сознания.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что к проблеме замалчивания роли видных деятелей и реальных – и до сих пор осязаемых людьми – достижений советского времени добавилась гораздо более фундаментальная проблема откровенного очернения всего «Советского проекта» и демонизации тех, кто его реализовывал. Не может не тревожить то, что в Казахстане не только в соцсетях, где уже давно сознательно и умело разогреты нешуточные страсти, но и в парламенте страны все громче заявляют о себе силы, которые, не решаясь подвергать критике настоящее и не имея четкого видения будущего, всю свою неуемную энергию привычно обрушивают на прошлое с целью его окончательного сноса, видя в нем первопричины всех сегодняшних язв. В разы преувеличивая цифры, манипулируя ими и нередко в открытую вбрасывая откровенные фейки, борцы с прошлым без всякого стеснения спекулируют на гневе, который не могут не вызывать у людей мрачные страницы советской истории, прежде всего связанные с болезненной ломкой старых устоев, принудительной коллективизацией и страшным голодом, не имеющими оправдания репрессиями, актами волюнтаризма, ядерными испытаниями и рукотворными катастрофами на территории республики [5, стр. 82].

Такая версия «политики памяти» реализуется как часть ужесточившейся в последние годы во всем мире, особенно резко на постсоветском пространстве, интеллектуальной борьбы за смыслы и умонастроения современного человека, которую называют еще войной психоисторической, войной ментальной или войной когнитивной. Главная задача: расщепить психику оппонента, используя в качестве основного топлива в этом процессе ненависть, подогреваемую путем манипуляции фактами, мифами и фобиями, выстраивания ложного нарратива и постоянного расковыривания нанесенных обществу ран, чтобы ни в коем случае не дать им затянуться. И не допустить консолидации общества, ставшего объектом такого пристального внимания.

Делается это, как отмечалось выше, весьма технологично: посредством «индивидуально ориентированного информационного оперирования искусственно наведенными переживаниями реальности, важными для блокирования деструктивных настроений в обществе» [4]. Можно предположить, что к числу «деструктивных настроений в обществе» не без оснований относят и протестность, обусловленную несогласием со сложившимися порядками.

Главным инструментом становится язык ненависти (hate speech), которым виртуозно владеют профессиональные «хейтеры» (haters), поддерживающие в обществе градус «флейма» (flame) и втягивающие идейных оппонентов в «холивар» (holy war) буквально по любой теме. (Между прочим, тон здесь нередко задают журналисты. А на них, вроде бы, должен распространяться кодекс профессиональной этики, прямо запрещающий ненавистнические высказывания). Важным подспорьем в этом деле оказываются и так называемые «нарративные ловушки», попав в которые человек излагающий свои мысли практически по любому социально значимому вопросу, даже если он и пытается выйти за флажки доминирующего и во многом навязанного извне дискурса, уже не в состоянии вырваться из этого «нарративного рабства», особенно когда речь идет о толковании конфликтных и травматичных ситуаций, коих немало в анамнезе каждого государства.

Те, кто серьезно изучают вопросы исторической памяти, обращают особое внимание на то, что, хотя человечество занималось интерпретациями прошлого в политических целях на протяжении всей своей истории, политика памяти как концепт – это относительно новое явление, зародившееся в немецко-польском контексте. Важнейшей вехой эти исследователи считают 2004 год, когда четыре польских политолога публикуют статью под названием «Историческая политика», которое они заимствуют из немецкого дискурса 1980-х годов. Это понятие появляется в среде немецких историков после прихода к власти в ФРГ в 1982 году Гельмута Коля, кстати, историка по образованию. Группа ученых формулирует принципиально важную позицию, суть которой сводилась к тому, что Германия должна совершить политико-моральный поворот, чтобы немцы перестали стыдиться своего прошлого и чем-то могли гордиться. В те годы понятие «историческая политика» однозначно имело негативную коннотацию среди леволиберальных партий и движений, которые подвергли Коля жесткой атаке и сумели доказать тогда немцам, что политики не должны лезть в историю, поскольку этим должно заниматься гражданское общество (где доминировали леволибералы), и что сфокусироваться нужно не на глорификации истории, а на ответственности за грехи прошлого [7].

В программной статье польских интеллектуалов понятие «исторической политики» реанимируется и наполняется новым содержанием. В ней, в частности, говорится, что со своим прошлым можно и нужно работать, чтобы реализовать свои политические задачи, чего не нужно стыдиться, поскольку это делают буквально все. И заниматься этим следует всерьез, а это значит, что прошлое – это сейчас забота, прежде всего, политиков [7].

Второй важной вехой исследователи культуры памяти называют 2009 год, когда сначала в апреле в Европарламенте была принята резолюция «Европейское сознание и тоталитаризм», которая предлагала объявить 23 августа (день подписания Пакта Молотова–Риббентропа) Общеевропейским днем памяти жертв всех тоталитарных и авторитарных режимов (выделено нами. – А. Ш.), а в июле в Вильнюсе Парламентская ассамблея ОБСЕ приняла резолюцию «Воссоединение разделенной Европы: поощрение прав человека и гражданских свобод в регионе ОБСЕ в XXI веке», в которой напомнила «об инициативе Европейского парламента объявить 23 августа… Общеевропейским днем памяти жертв сталинизма и нацизма во имя сохранения памяти о жертвах массовых депортаций и казней». Иными словами, при переутверждении ранее принятого решения европейские политики абсолютно сознательно «потеряли» ссылку на «авторитарные режимы» (к числу которых к началу Второй мировой войны относились практически все страны Восточной Европы) и фактически приравняли коммунизм к нацизму. В итоге оказалось, что виноваты были не все, а только два тоталитарных режима. Один уже покаялся, а второй не покаялся и не покается никогда, потому что искупить свою вину сможет только исчезновением русских с лица земли [7].

Специалисты, давно занимающиеся темой проработки прошлого, указывают на то, что в профессиональной историографии слово «тоталитаризм» еще относительно недавно считалось не работающим для серьезного историка, поскольку рассматривалось в качестве некоего аналитического инструмента холодной войны. Однако после упомянутых выше событий, связанных с вхождением восточноевропейских стран в Евросоюз, это слово запустили в оборот, и новые его члены стали формировать свой дискурс таким образом, что именно они были главными европейскими страдальцами, хотя очень трудно предать забвению неудобный факт: 2,5 млн европейских евреев из 6 млн жертв Холокоста погибли не в газовых камерах, а от рук, по сути дела, своих соседей. Правда, многие из отличившихся соседей потом воевали с Красной Армией, некоторые из них вплоть до середины 1950-х годов, и теперь считаются героями [7].

Таким образом, произошел переход от европейского концепта, при котором центральным событием прошлого века был Холокост (а это значит, что роль главной жертвы была зафиксирована за теми, кого уже нет) а память рассматривалась как пространство, где возможно преодоление конфликтов и проблем, к антагонистической культуре памяти, когда никакого общего знаменателя найти нельзя и когда свою версию, историю можно и нужно утвердить как доминирующую [7].

Теперь становится понятным, почему рассматриваемый в настоящей статье период советской истории и в зарубежной, и в отечественной историографии уже давно принято описывать крайне упрощенно, очень схематично и с обязательным употреблением сугубо идеологизированных терминов, таких как упоминавшийся уже «тоталитаризм», «сталинщина», «лагерная экономика» и т. д.

Давно замечено: чтобы нужный «месседж» в отношении советских реалий лучше и проще заходил на подкорку людей, в свое время были скроены удобные шаблоны в форме подкупающих своей доходчивостью парных семантических блоков-клише типа «большевики – упыри», «советский строй – ГУЛАГ», «коммунизм – фашизм». С их помощью как в конструкторе LEGO можно легко выстроить нужное повествование, – особенно и не утруждая себя какими-либо объяснениями или подкреплением приводимых доводов конкретными фактами, – а заодно мгновенно установить, насколько «адекватным» или «рукопожатным» является твой собеседник [5, стр. 109].

Те, кто не забыл, как это делалось, описывали процесс, в частности, таким образом: «История – штука коварная, и под прошлым подвели жирную черту. Генетически пороховая гарь не передается, к чему нам знать прошлое? Стараниями журналистов определили необходимый минимум: революция – зло, Сталин – тиран, социализм – тупик. Кому-то покажется маловато, но это хороший рабочий список убеждений. И не надо доискиваться до деталей, кто что брал и кто кого резал, – в конце концов, мы начали новую жизнь, появились иные герои, у них иные судьбы» [8, стр. 6].

Кстати, у такого, казалось бы, абстрактного понятия, как «рукопожатность» того или иного исследователя, есть вполне конкретное наполнение в виде доступа к «хлебу насущному», олицетворяемого попаданием в Scopus, перспективами получения грантов и т. п.

Утверждение о том, что доминирующий в историографии страны дискурс во многом навязан извне, можно подкрепить, чтобы не быть голословным, рядом коротких цитат из работ всего нескольких зарубежных исследователей, которые признаны крупными экспертами по Казахстану и до сих пор оказывают немалое влияние на умы отечественных исследователей.

Непререкаемым международным авторитетом и экспертом по Центральной Азии и, в особенности, по Казахстану многие годы считалась Марта Брилл Олкотт, почетный профессор Колгейтского университета в США, а до этого ведущий научный сотрудник Фонда Карнеги за международный мир. Еще в 1987 году, когда был жив СССР, она написала нашумевшую книгу The Kazakhs («Казахи»), которая стала популярной среди специалистов по Центральной Азии, диссидентов и независимо мыслящей молодежи региона. Чтобы получить представление о том, в каком ключе она написана, достаточно прочитать первые два предложения предисловия ко второму изданию, выпущенному в 1995 году Гуверовским институтом войны, революции и мира при Стэнфордском университете. Предисловие принадлежит перу Уэйна Вучинича, еще более именитого американского историка, эксперта Гуверовского института, профессора Стэнфордского университета и отца-основателя Американской ассоциации славянских исследований:

«Строительство Коммунистического Казахстана и сопровождавшие этот процесс жестокие меры, такие как насильственная коллективизация сельского хозяйства, нанесли казахскому народу огромный вред. Под руководством Президента Динмухамеда Кунаева (1962–1986 годы) Казахстан превратился в коррумпированную советизированную республику, имевшую большое стратегическое значение в силу своих гигантских размеров, большой протяженности границ с Китаем и Россией и размещения на территории страны главного советского космодрома и ядерного полигона» [9].

И это про период бурной индустриализации, в результате которой в республике были созданы, среди всего прочего, крупнейшие комплексы тяжелого машиностроения и легкой промышленности, химический, нефтехимической и топливной индустрии, предприятия черной и цветной металлургии. В это же время сельская экономика позволяла решать, не без проблем, конечно, неподъемные для дня сегодняшнего задачи самообеспеченности населения основными наименованиями товаров, образующих продуктовую корзину.

В рекламной аннотации от издателя на второй обложке вышедшей в 2002 году второй книги Марты Олкотт Kazakhstan: unfulfilled promise [10] Уильям Кортни, бывший посол США в Казахстане и Грузии, предлагает всем считать эту работу «библией для желающих понять страну».

Выпуская год спустя этот труд, полный весьма нелестных оценок политики казахских властей, на русском языке под эгидой Московского центра Карнеги, автор, чтобы, видимо, несколько сгладить негативную коннотацию в словах unfulfilled promise, предпочла пойти на некоторую переводческую натяжку и остановилась на названии «Казахстан: непройденный путь» [11], хотя в сети можно часто встретить вариант «Казахстан: невыполненное обещание» (точнее было бы перевести «Казахстан: не оправдавший надежды»).

Весьма показательным является то, что, знакомя читателей этого исследования с нашей страной, Марта Олкотт находит у нее много общего с Нигерией, одной из бывших колоний Британской империи. При этом автор утверждает, что по сравнению с этой африканской страной наследие колониального правления в Казахстане носит гораздо более неоднозначный характер; по крайней мере, такое впечатление возникает у тех, кто не изучает Африку всерьез и пытается сравнивать «ужасы сталинской системы с изъянами британского правления» [11, стр.15].

Для вдумчивого человека существенное значение всегда имеют выбор слов, модальность употребляемых глаголов, тон высказывания и все то, что заложено между строк, включая то, что по каким-то причинам в тексте не упоминается. Из всего этого складывается та мысль, которую стремится передать автор, и то, что отложится потом в голове у читателя. В данном конкретном случае абсолютно очевидно, что для Марты Олкотт совсем не важно то, что при всех немыслимых издержках, отрицать которые невозможно, советские люди, в том числе казахи, выстояли в самой страшной войне на истребление, сумели – за какие-то 30 лет мирной жизни – уйти от архаики и совершили по сути головокружительный прыжок в модерн. Она эти моменты старается аккуратно обходить, поскольку ее главная задача – внушить читателю, что все это представляет собой the horrors of the Stalinist system. Что же касается известных претензий к Британской империи (среди прочего, жестокая колонизация и откровенное разграбление чужих территорий, пиратство, опиумный трафик, работорговля и т. п.), то все это не более чем insufficiencies of British rule.

Прагматизм, проявившийся в выборе названия этой книги на русском языке, в случае Марты Олкотт был вполне объясним и оправдан, поскольку ее экспертные знания в те годы были весьма востребованы не только в академической сфере. Помимо своей чисто исследовательской деятельности, в которой ей помогали многочисленные ассистенты, в том числе некоторые отечественные историки, она была глубоко погружена в оказание консалтинговых услуг транснациональным корпорациям-недродобытчикам и правительствам некоторых постсоветских государств, включая Казахстан.

Наступившее вскоре разочарование ею в среде, в частности, оппозиционно настроенной интеллигенции, которая зачитывалась в те годы зарубежной аналитикой, но которая не смогла смириться с тем, что один из критиков режима в итоге превратился в его лоббиста, вполне точно отражает следующее высказывание: «До 2009 года [Марта Брилл Олкотт] была достаточно критично настроена к политической автократии Назарбаева, что нашло свое отражение в ее книге и публичных выступлениях. Затем ее отношение к режиму Нурсултана Назарбаева серьезно изменилось. Критическое отношение сменилось лояльным отношением и даже оправданием того, что происходит в Казахстане. Указанная трансформация взглядов на режим Назарбаева привела к тому, что Марта Олккот, даже отказалась от главной мысли своей книги, что казахстанские власти не выполнили своих обещаний в части построения демократического государства с либеральной экономикой. Она переделала отдельные моменты книги и даже поставила знак вопроса в заглавии книги. Тем самым она поставила под вопрос и саму книгу, написанную в 2002 году» [12].

А ведь речь идет о «библии» для желающих понять природу внутренних процессов в казахском обществе.

Если красной нитью в исследованиях Марты Олкотт проходит тема оценки сопряженных с Казахстаном геостратегических рисков для США и других стран Запада и, главное, сохранения за ними гарантированного доступа к освоенным там месторождениям полезных ископаемых, то для другой известной в стране американки Сары Камерон, профессора Университета штата Мэриленд, главная забота – добиться того, чтобы в западной и отечественной историографии и, главное, в казахском обществе не спадала волна интереса к казахскому голоду. Квинтэссенцией ее изысканий, связанных этой темой, является следующая далеко идущая мысль: «…причиной голода 1930–1933 годов в Казахстане стала решительная попытка Москвы превратить тюркоязычных мусульман-кочевников, известных как «казахи», вместе с конкретной территорией, Советским Казахстаном, в современную советскую нацию… казахский голод стал жестоким средством, позволившим создать Советский Казахстан как стабильную территорию с четко очерченными границами, неотъемлемую часть советской экономической системы, а также выковал новую национальную идентичность казахов, которая в значительной степени вытеснила предыдущую идентификацию казахов с системой кочевого скотоводства» [13, стр. 3].

Правы те, кто считают, что «Ашаршылық» – это настоящая беда, разбираться с которой нужно на трезвую голову, опираясь на подтвержденные и перепроверенные факты. Убежден, ее нельзя пытаться накрыть неким герметичным саркофагом забвения. Однако, исходя из того, что голод – это явление, которое приносило человечеству страшные бедствия еще с библейских времен и продолжает порождать серьезные глобальные риски даже сегодня, в XXI веке, нужно отличать искреннее стремление установить истину, дабы не повторять допущенные ошибки, от циничного и очень расчетливого спекулирования на этой трагедии в целях ее политизации. Именно поэтому следует проявлять бдительность и пресекать попытки тех, кто стремится превратить эту глубокую травму в некий «шаблон», используемый на психосемантическом уровне для «искусственного наведения» в обществе определенных переживаний. Нужно научиться понимать, кем и для чего в задремавший в своем беспечном благодушии общественный организм периодически запускают очередную «судорогу», после которой по нему расходятся все новые и новые спазмы.

В английском языке есть слово weaponization – адаптация чего-то, например урана, к применению в качестве орудия войны. Адаптация темы «украинского голодомора» и репрессий начиналась, как и у нас, с безобидного, на первый взгляд, выделения исследовательских грантов и оказания «методической помощи» историкам, политологам и социологам, а заканчивается поставками по ленд-лизу дальнобойных гаубиц и реактивных систем залпового огня.

Достаточно редкие и весьма робкие шаги к тому, чтобы найти хоть какие-то положительные моменты в советском прошлом Казахстана и на этой почве обеспечить в обществе некую преемственность в целях его консолидации, вызывают немалую тревогу у другого крупного зарубежного ученого Харуна Йылмаза, профессора факультета истории Оксфордского университета, который является научным сотрудником Британской академии при Лондонском университете королевы Марии и тоже считается большим экспертом по Средней Азии, Кавказу и Украине.

Справедливо указывая на то, что с момента обретения независимости в 1991 году политические элиты бывших советских республик занимаются переписыванием своего советского прошлого, в результате чего где-то от него полностью отказываются как от колониального и репрессивного, а где-то – в той или иной степени – сохраняют ему приверженность и считают его частью своей истории, в зависимости от политической повестки конкретных действующих лиц, Харун Йылмаз не без досады присоединяется к мнению других исследователей о том, что если, например, в Прибалтике антикоммунизм стал своего рода системообразующим мифом, то в Казахстане многие казахи-космополиты, которые, как правило, являются русскоязычными горожанами, проецируют и представляют советское правление как масштабный модернизационный проект, принесший в казахские степи европейские идеи и культуру, правда, к сожалению, в условиях диктата тоталитарного государства [14].

Не согласный с такой оценкой всего «Красного проекта», Харун Йылмаз бьет тревогу: в Казахстане происходит постепенная реабилитация видных казахских коммунистов, таких как Жумабай Шаяхметов: «Согласно современным реконструкциям советского прошлого в Казахстане, Шаяхметов и другие видные коммунисты Казахстана ратовали – в интересах своей нации – за написание национальной истории, которая была издана в 1943 году, и вплоть до 1951 года защищали казахских историков от яростных нападок Москвы. Когда к этому добавляется тезис о том, что он якобы выступал против программы освоения целинных земель, Шаяхметов, который построил свою карьеру в качестве высокопоставленного сотрудника политической полиции (НКВД) в период репрессий, террора и голода 1930-х годов, предстает в образе защитника интересов казахов от «Красной Империи» и лидера, который провел свой народ через годы тяжких испытаний» [14].

Эти доводы в пользу реабилитации казахского лидера, к которым профессор вынужден добавить еще и роль Жумабая Шаяхметова в открытии в 1940-е годы новых предприятий, учебных заведений, консерватории и Академии наук, его, впрочем, не убеждают. Пользуясь заранее заготовленными деталями из упомянутого выше семантического «конструктора», он в два-три хода выстраивает логическую цепочку, прочность которой у обывателя никаких сомнений вызывать не должна. Шаяхметов – «выдвиженец» из НКВД, поэтому в соответствии с автоматически применяемым в таком случае принципом «презумпции виновности» он – палач и каратель, хотя никаких прямых доказательств и свидетельств его непосредственной причастности к расправам никто до сих пор не предъявил. Вывод делается простой, но с далеко идущими последствиями: бывший энкаведешник, остававшийся лояльным советской системе во время коллективизации, Великого голода и Большого террора, не может, по определению, считаться «хорошим парнем», которому пришлось действовать в рамках «плохой системы». Иными словами, Жумабая Шаяхметова нельзя считать своего рода историческим мостиком между алашординцами и руководителями современного Казахстана, его нельзя рассматривать в качестве достойного предшественника нового поколения казахских лидеров. Такое заключение вполне соответствует транслируемой инженерами-психоисториками установке, согласно которой в нашем обществе никакой линейности исторических процессов, никакой преемственности, никакой межпоколенческой солидарности быть не может [5, стр. 114–115].

Оксфордский специалист вынужден согласиться и с тем, что Шаяхметов ратовал-таки за написание истории Казахстана и вплоть до 1951 года, действительно, пытался защищать историка Ермухана Бекмаханова и других от доносов коллег и нападок московских идеологов. Свою миссию эксперт видит в том, чтобы решительно сорвать покровы, скрывающие, по его мнению, истинные причины выхода в свет в 1943 году национальной истории, и открыть читателю страшную тайну. Оказывается, героическое прошлое казахским коммунистам нужно было только для того, чтобы укреплять боевой дух казахов, воевавших в рядах Красной Армии, выполнять разнарядки по воинскому призыву и наращивать объемы производства в колхозах, на шахтах и заводах Казахстана в трудных условиях военного времени, т. е. они использовали героику чисто как орудие агитации и пропаганды. Такое умозаключение не может не поражать своим цинизмом и откровенным формализмом. По логике Йылмаза получается, что, когда на страну с целью истребления «недочеловеков» обрушилась военная мощь фашистской Германии, перед которой многие в Европе предпочли просто капитулировать, «нецивилизованные» казахские коммунисты совершили очередное немыслимое «злодеяние», вероломно подняв с помощью героизации батыров прошлого боевой дух коренного населения. Выходит, всем в мире было бы лучше, если бы казахи вместе с другими народами СССР Вторую мировую войну проиграли? [5, стр. 117].

Нужно ли удивляться тому, что такие «закладки», оставляемые в сознании человека, рано или поздно срабатывают. В обществе появилось немало тех, кто искренне полагают, что в 1941 году, чтобы быть сейчас в стане «цивилизованных» народов, не страдать от большевистских комплексов и, кстати, пить вволю баварское пиво, нужно было последовать примеру тех же французов, национальный дух которых был перемолот в верденской мясорубке во время Первой мировой войны и которые в 1940 году кровь проливать уже не захотели. Немцы сдавшихся французов пощадили, и годы спустя на тему оккупации Франции и зародившегося в ней Движения сопротивления в некоторых странах даже стали снимать милые комедийные сериалы, типа «Алло, алло!» (англ. ‘Allo ‘Allo!) – британской комедии, которая с немалым успехом транслировалась Би-Би-Си с 1982 по 1992 год. Возможно ли представить себе такую телепродукцию про Вторую мировую войну с участием в качестве комедийных персонажей представителей народов СССР?

Честный ответ на этот вопрос дал президент ФРГ Франк-Вальтер Штайнмайер в своем выступлении 22 июня 2021 года по случаю 80-й годовщины нападения нацистской Германии на Советский Союз: «Планы, которым следовали германские солдаты, назывались «Генеральный план Ост» и «План голода» (он же «план Бакке»). Эти планы возводили бесчеловечность в ранг принципа. Целью этих планов было эксплуатировать людей и морить их голодом, изгонять из родных мест, порабощать, чтобы в конце концов уничтожить.

Чиновники Главного управления имперской безопасности планировали истребление с циничной тщательностью. Они планировали войну, которая объявляла врагом все советское население – от новорожденного до глубокого старика. Этого врага предполагалось не просто победить в бою. Он должен был сам заплатить за навязанную ему войну – своей жизнью, своим имуществом, всем, в чем заключалось его существование. Вся европейская часть Советского Союза, целые области нынешних Украины и Беларуси должны были быть – цитирую приказы – «зачищены» и подготовлены для немецкой колонизации. Города-миллионники – нынешний Санкт-Петербург, Москву или Киев – предполагалось сровнять с землей.

Советские военнопленные тоже не рассматривались как пленные. Они не считались воинами. Они были расчеловечены; у них отняли право считаться людьми. Вермахт, отвечавший за военнопленных, не намеревался предоставлять им питание, «прокорм», как это тогда называлось. И германский генералитет не возражал против намерения Гитлера сделать вермахт исполнителем этого преступления. «Неработающие военнопленные должны умереть от голода». Так гласил приказ генерал-квартирмейстера германских Сухопутных войск в ноябре 1941 года» [15].

О том, что на самом деле происходило в лагерях для пленных и о страшной судьбе тех, кто в них оказался, вынужден был писать и побывавший на специально организованной для него туда экскурсии Мустафа Шокай, который, тем не менее был готов со всем этим смириться ради достижения главной для него цели – разгрома большевистской России. Из его письма соратнику Вали Каюмову: «Мы в лагерях видим сынов нашего народа, нашей несчастной порабощенной родины. Военнопленные туркестанцы являются, по нашему мнению, весьма важным капиталом в руках Германии. Сама судьба передала ей много тысяч туркестанцев. При их (военнопленных) непримиримом антибольшевизме из них можно было бы создать отличные кадры пропагандистов за новый, демократический, мировой порядок… Да, у нас нет другого пути, кроме пути антибольшевистского, кроме желания победы над советской Россией и большевизмом. Путь этот помимо нашей воли проложен из Германии. И он усеян трупами расстреливаемых в Дебице. Тяжела, дорогой Вали, наша задача. Но мы все же должны продолжать выполнение нашей задачи, не сворачивая» [16].

Во время своей многолетней работы в Секретариате ООН в Нью-Йорке мне довелось познакомиться с двумя соотечественниками, которые тот ад видели воочию и просто чудом смогли из него выбраться. О Кунтугане Базильбеке и Мухтаре Карабае писала в свое время известный казахский историк Г. М. Мендикулова, специализирующаяся на вопросах формирования и развития казахской диаспоры [17]. Когда оба они, попав в плен, были отправлены в немецкий концлагерь, перед ними было только два пути: быть расстрелянными или вступить в «Туркестанский легион». Они выбрали «легион», сумели выйти живыми из кровавого замеса и обосновались потом на Западе, побоявшись, не без оснований, вернуться в родные аулы. Мы подружились, стали общаться семьями, о многом говорили.

Оглядываясь назад, не могу не поражаться: в этих немолодых уже людях, внутренний мир которых был в свое время безжалостно разодран в клочья страшными событиями тех лет, не было той оголтелой непримиримости и яростной нетерпимости, которые изо дня в день с усердием излучают, в том числе в блогосферу, даже близко не нюхавшие настоящего пороху диванные «информационные спецназовцы», борющиеся с носителями столь ненавистного им «ватного мировоззрения». Вопреки расчетам Мустафы Шокая, ни Кунтуган Базильбек, ни Мухтар Карабай не встали в ряды «пропагандистов за новый, демократический, мировой порядок». Более того, оба они от этого порядка, почему-то, особо и не выиграли: более или менее на ноги начали вставать только их дети. Да и то не все. Знаю только одно: когда 2 марта 1992 года мы стояли с послом А. Х. Арыстанбековой, двумя этими аксакалами и другими представителями диаспоры перед штаб-квартирой ООН в Нью-Йорке, после того как на флагштоке был поднят флаг КазССР (дизайн нынешнего флага утвердили лишь 9 июня 1992 года), у всех у нас – без исключения – в глазах стояли слезы радости. И гордости.

Возвращаясь к теме исторической науки, хотел бы отметить, что исследователи, решающиеся сохранять верность профессиональному подходу, нередко приходят к выводам, не вписывающимся в ту общую картину мира, которую хотят нарисовать на том или ином этапе исторического развития официальные идеологи. Примеров тому немало, но здесь достаточно привести лишь три.

В начале 1990-х годов исследователь из Семипалатинска Д. А. Аманжолова, занимаясь изучением реальных фактов, связанных с историей партии Алаш и позицией правительств Алаш-Орды, приходит, среди прочего, к выводу о том, что дальше автономии в составе России лидеры Алаша место для своей нации не видели [18]. Такое прочтение истории движения, руководителей которого новое государство хотело видеть в качестве боевого авангарда борцов за суверенную независимость, устроить, естественно, не могло, и ранние работы молодого ученого дальше узкого круга специалистов не вышли.

Если первые публикации Д. А. Аманжоловой, являющейся сегодня профессором Института российской истории РАН, многие годы были, по сути дела, невостребованными, то исследование, доказывающее, что построенная на жонглировании статистическими данными политизированная версия о сознательно проведенной в Казахстане политике голодомора не только грубо искажает историю Советского Казахстана, но и клевещет на казахов, как на нацию [19], в научных кругах сочли за благо обойти молчанием, а в стане сторонников антагонистической политики памяти подвергли яростной критике, сопровождавшейся требованиями изъять книгу из продажи.

Наконец, недавно вышла работа о феномене «сталинской экономики» 1929–1955 годов [20], в которой внимание не могут не привлечь статистические выкладки, свидетельствующие о том, что среднегодовой рост, за вычетом четырех военных лет, составил за этот период 13,8%, при этом приводятся факты, опровергающие расхожее мнение о том, что успехи в те годы были достигнуты, якобы, исключительно за счет «рабского труда» зэков. Средняя продолжительность жизни увеличилась за эти годы на 26 лет, что представляет собой абсолютно беспрецедентную динамику. Хотелось бы, чтобы кто-то из отечественных ученых эти статистические данные либо опровергнул, либо подтвердил, поместив их в казахстанский контекст. Однако и это исследование «не заметили».

В итоге правду, особенно если она оказывается неприятной или неудобной, решаются озвучивать не все историки. Многие давно пришли к выводу о том, что со всех точек зрения сейчас целесообразнее заплыв против течения не совершать. Прагматичнее двигаться в общем потоке в том направлении, которое задано сверху. Неважно, что в итоге конструируется плоское и одномерное изображение.

Глубинные причины этого явления хорошо описывают те внимательные наблюдатели, которые обладают не только фундаментальным историческим знанием, но и способностью взглянуть на ту или иную проблему через оптику политической философии. По их мнению, многое объясняется тем, что в последние годы в мире произошел так называемый «коллапс сложности», когда сложные, комплексные системы, например, глобализация или интеграция, разваливаются прямо на наших глазах и когда у государств срабатывает базовый инстинкт, заключающийся в стремлении разбрестись по цивилизационным лагерям. Действительно, сегодня все рельефнее проявляется глобальный тренд к намеренному упрощению картины мира, когда мыслить сложно стало элементарно боязно из-за того, что на всех уровнях сейчас внушается: все сложное теперь не нужно. Более того, оно изначально опасно. Это старый мир, который следует обрушить [21].

С этим трудно не согласиться, ведь сегодня система не позволяет даже частному лицу иметь мнение, отличное от позиции упрощенного большинства. Если ты считаешься думающим человеком, интеллектуалом, а в нашем случае историком, то тогда ты просто обязан озвучивать то, что, по общему мнению, сейчас нужно транслировать. Если же ты сомневаешься, если ты думаешь, что это не черно-белое, а может иметь какие-то оттенки, то тогда ты враг и, как было показано выше, должен быть маргинализирован [21].

Слоганом тех, кто именно так смотрит на окружающий нас мир, стала в свое время знаменитая фраза Джорджа Буша-младшего «Либо вы с нами, либо вы с террористами!», которая потонула в овациях, устроенных членами американского конгресса в сентябре 2001 года [22].

В феврале 2003 года необычные для этого места одобрительные аплодисменты мне довелось услышать в зале заседаний Совета Безопасности ООН после выступления Доминика де Вильпена, занимавшего тогда пост министра иностранных дел Франции, которая в те годы могла еще позволить себе, наряду с рядом других стран, возражать США. Тот его блистательный спич надо бы изучать сегодня в университетах в числе великих провидческих речей, вошедших в современную историю. Франция пыталась тогда в числе других государств убедить сторонников войны с Ираком в том, что применение силы в тот момент не было оправдано, что войне была альтернатива – разоружение Ирака при помощи инспекций, что военное вмешательство подвергло бы единство международного сообщества сомнению, а это лишило бы его действия законности и, в конечном итоге, эффективности. Такое вмешательство могло бы иметь непредсказуемые последствия для стабильности региона, усугубило бы чувство несправедливости, обострило бы напряженность и породило бы опасность возникновения других конфликтов [23, стр. 15].

В итоге, как известно, произошло именно то, против чего предостерегали тогда де Вильпен и другие трезвомыслящие политики. Помним «доказательства» наличия у Саддама Хуссейна оружия массового уничтожения, приведенные делегациями США и Великобритании, помним американских ура-патриотов, выбрасывавших на помойку французские сыры и выливавших на мостовую бургундские вина, помним, что в кафетериях конгресса США картошку-фри French fries переименовали на какое-то время во Freedom fries. Противники войны были не только подвергнуты показательной порке, но и отодвинуты со временем от рычагов власти.

Говоря о дне сегодняшнем, следует отметить, что упрощенное большинство требует, чтобы каждый индивид обязательно имел и высказывал сейчас собственное мнение, но при этом от этого же индивида ожидается, что мнение это должно непременно совпадать с точкой зрения, навязываемой большинством. Неслучайно фраза «все не так однозначно» превратилась после 24 февраля 2022 года в токсичный мем и предмет едких насмешек со стороны тех, кто ничуть не стесняется заниматься черно-белым морализаторством, свято веруя, похоже, в то, что они и только они находятся на «правильной стороне истории».

Если продолжать резюмировать этот диагноз современных аналитиков, то приходится с тревогой констатировать и то, что нетерпимость в интеллектуальной среде к сложному мнению напрямую связывается сегодня с отказом от истины как ориентира мышления. Вечный спор о соотношении разума, воли и истины, который вели еще древние философы, закончился тем, что из этого уравнения убрали истину. А неверие в существование объективной истины и в наличие возможности ее постижения оборачивается отрицанием разума. В итоге остается голая воля [24].

В 2003 году ее олицетворением стала пробирка с каким-то белым порошком, выдаваемым за споры сибирской язвы, которую демонстрировал всему миру в Совете Безопасности ООН Колин Пауэлл. В 2022 году эту волю отражает Хиара Бриджес, профессор права Калифорнийского университета в Беркли, заявившая на слушаниях в сенате, что те, кто не верят в способность мужчин забеременеть, страдают трансфобией, отрицают существование трансгендеров и желают тем самым ущемить их фундаментальные права [25].

Упомянутым аналитикам трудно возразить: в этой ситуации историк просто вынужден быть проводником политической воли. В итоге он оказывается не интеллектуалом, а по сути дела циничным пиарщиком на госзаказе, потому что главная его задача состоит не в том, чтобы докопаться до истины, а в том, чтобы, как уже отмечалось, презентовать тот или иной исторический факт или ту или иную историческую персоналию в востребованной на данный момент обертке. Только в таком случае его или ее или их (если отказываться от устаревшего бинарного подхода) усилия будут по достоинству оценены заказчиком в лице государства и тех, кто формирует нарратив, в том числе, как было показано выше, с внешнего контура. Кстати, в упомянутой выше статье польских политологов это сказано прямым текстом: раз историческая память является заботой политиков, историки должны этих политиков просто обслуживать.

Неутешительный вывод состоит в том, что профессиональная история в чистом виде существовать, пожалуй, просто не может. Она маргинализируется и остается во многом недостижимым идеалом. Особенно сейчас в эпоху постправды, при которой, как справедливо отмечают прозорливые люди, при формировании общественного мнения обращение к личным убеждениям и эмоциям людей имеет гораздо большее значение, чем апелляция к фактам. В результате мир, действительно, скатывается в иррациональное мышление, типичное для мрачной эпохи Средневековья, и выхода из этого тупика не предвидится [26].

Основным фактором в процессе замены рационального способа мышления на эмоциональный (читай – иррациональный) стало широкое распространение соцсетей, алгоритмы которых находят индивидуальный подход к психике каждого человека, вскрывают его интеллектуальную защиту и вызывают кратковременные вспышки нужных впечатлений (вспомним про «индивидуально ориентированное информационное оперирование искусственно наведенными переживаниями реальности»). С одной стороны, это делает отдельного человека очень управляемым, а с другой, полностью меняет само устройство общества. Общество уже не делится на партии, объединения по тем или иным политическим взглядам. Теперь это многомиллионная масса индивидуумов, к каждому из умов которых нашли свой собственный ключик. Это такой новый тоталитаризм. Добровольный и обманчиво сознательный [27].

Как следствие, для эпохи постправды стали характерны, среди прочего, падение – повсеместно – авторитета власти и дефицит ее легитимации, когда на смену ярким, волевым и харизматичным лидерам приходит безликие бюрократы и аппаратчики, которые вышли, складывается такое впечатление, из одного инкубатора. Взгляните на физиогномический портрет сегодняшних лидеров некоторых государств или функционеров того же Евросоюза и все станет в этом плане ясно. Нет движения мысли, а есть одни лозунги и заклинания.

Упомянутые выше политические философы верно подмечают: если мы отказываемся от истины и делаем упор на волю и приятные нашему сердцу эмоции, мы неминуемо будем вынуждены пожертвовать сложностью мира, в котором живем. Тогда мы окажемся неспособными создавать такую структуру смыслов, которая была бы адекватна сложности возникшей на данный момент в мире ситуации. Нет ничего удивительного в том, что по этой причине люди и целые страны пытаются жить, вынеся сущностные вопросы, включая вопросы этики власти или вопросы смысла нашего существования, как бы за скобки. На этом фоне неизбежно начинают проявлять себя мощные центробежные силы. Возникают кризисы, для преодоления которых инструменты еще не придуманы, а предпринимаемые действия не имеют при этом никакого смыслового наполнения [24].

Выясняется, в частности, что жить как большое коллективное, интеграционное и культурное пространство, не имея смысла своего существования и не видя ориентиров своего движения, не получается, потому что и смысл, и идея важны. Действительно, нельзя жить в отрыве от идеи смысла, в отрыве от ощущения себя как части некоего исторического пространственно-временного континуума, как части какой-то длинной реки предыдущих поколений, как части культурных поколений и поколений носителей идей, в конце концов, как некоего мостика в будущее. А это значит, что твое прошлое, каким бы тяжким и трагичным оно ни было, является чем-то дорогим и важным. Поэтому есть желание сделать так, чтобы оно не оборвалось на твоем поколении. Вывод этих аналитиков таков: существование без смыслов и без истории ведет к саморазрушению. Чтобы выжить государствам и их объединениям придется заново определить себя и найти новые источники смыслов [24].

Эта задача встала сейчас в полный рост и в Казахстане, который пытается найти резервы для мобилизации внутренних сил и осуществить жесткий перезапуск всего государственного механизма, чтобы выжить в меняющемся на глазах мире и сохранить суверенитет. Убежден, для этого государственным управленцам нужны, среди всего прочего, позитивные, созидательные примеры из отечественной истории.

В связи с этим стоит прислушаться к мнению тех современных исследователей мемориальной культуры, которые говорят: нужен большой откровенный разговор о том, как быть с советским наследием, в частности со сталинским. Они не поддерживают предлагаемые в этой связи и привлекающие своей простотой решения: от всего этого нужно либо отказаться и потом каяться, либо все это нужно радостно принять и сделать предметом гордости. На самом деле должен быть компромисс, поскольку было то, от чего нужно обязательно отказываться, но было и то, чем можно и нужно по праву гордиться. Поэтому, с их точки зрения, от советского прошлого нельзя просто избавиться. Его нельзя взять и перечеркнуть, а после этого шагнуть в светлое будущее. Двинуться вперед можно будет только после того, как будет выработана некая формула согласия, когда люди найдут, наконец-то, верную историческую интонацию и договорятся между собой о том, как они будут жить с этим разделяющим их прошлым: преступные вещи называем своими именами, а светлые страницы, которыми можно и нужно гордиться, нормально принимать и идти с ними дальше [28].

О том, что такое возможно в принципе, напоминает известная спираль развития по Гегелю в виде классической триады: тезис – антитезис – синтез, когда два противоположных понятия синтезируются в третье понятие, становящееся отражением внутреннего единства двух взаимоисключающих концептов. Именно ее я имел в виду, выразив выше наивную, может быть, надежду на то, что и в политике памяти возможен некий третий путь.

Размышления о сути бытия, пережитых страной испытаниях, возникших перед ней проблемах и ориентирах ее движения вперед на примере поучительной судьбы Жумабая Шаяхметова побудили меня назвать эссе о своем деде «Реконструкция смысла». Чем больше об этом думаю в свете все новых и новых фактов, ежедневно подбрасываемых жизнью, тем прочнее утверждаюсь во мнении, что тот смысловой, этический и ценностный вакуум, который образовался не только в Казахстане и постсоветских странах, но и повсеместно, можно преодолеть сегодня – пока еще не поздно – только путем восстановления триединства в упомянутом выше соотношении разума, воли и истины.

Если ставить в контексте поиска истины вопрос о том, был ли Жумабай Шаяхметов «хорошим парнем», сумевшим остаться честным и цельным человеком в условиях «плохой системы», то нужно, наверное, сослаться на позицию некоторых людей в Казахстане, считающих серьезным упущением то обстоятельство, что в республике не было проведено в свое время «очистительное» мероприятие, подобное XX съезду КПСС, где был пролит свет на темные страницы советской истории. В связи с этим стоит вспомнить, что инициировавший тот съезд Н. Хрущев, который имел, как мы знаем, немало серьезных претензий ко многим своим соратникам и который не упускал возможности жестоко расправиться с ними, сказал про Жумабая Шаяхметова, объясняя причины смены в 1954 году руководителя Казахстана, буквально следующее: «Бывший секретарь компартии т. Шаяхметов человек честный и в этом отношении никаких претензий к нему никто не предъявляет, но для такой большой республики он был руководителем слабым» [29].

Эту мысль продолжил потом сын Хрущева Сергей в своей трилогии об отце: «Шаяхметов, насколько я знаю, первым в послесталинские времена не поплатился своей жизнью за свои убеждения, за противопоставление своего мнения мнению Москвы. Его не объявили националистом, не приклеили еще какой-то привычный в те времена политический ярлык. Отец отозвался о нем критически, но ни в чем не обвинил, сказал, что “товарищ Шаяхметов честный человек, но для такой большой республики, как Казахстан, слаб”» [30, стр. 153].

Почему Шаяхметова не считали неэффективным управленцем при гораздо требовательном Сталине – вопрос отдельный, но не погрешит против истины следующий факт: за годы реализации «Советского проекта» в республике появились уникальнейшие объекты, связанные с индустрией, агробизнесом и даже космосом, и сформировался солидный человеческий капитал, который работает на страну до сих пор. Многое из того, что и поныне составляет инфраструктурный базис страны и чем она и по сей день могла бы по праву гордиться, включая, к примеру, ряд индустриальных флагманов, до сих пор занимающих ведущие позиции на мировых рынках черных и цветных металлов и ядерного топлива, не соткалось каким-то чудесным образом из воздуха в 1991 году, а было построено общими усилиями в период работы Жумабая Шаяхметова на постах сначала третьего (1938–1939 годы), потом второго (1939–1946 годы) и, наконец, первого (1946‒1954 годы) секретаря Компартии Казахстана [5, стр. 74].

Если бы он всякий раз не оказывался на высоте предъявляемых к нему требований, в частности, в годы войны, когда отвечал за важнейшие участки работы, в том числе в Государственном комитете обороны, если бы не имел представления о том, как реагировать на все новые и более сложные вызовы, он исчерпал бы кредит доверия еще на старте своей политической карьеры.

Факт остается фактом: многие граждане Казахстана до сих пор живут в домах, построенных по генеральному плану, который инициировал Жумабай Шаяхметов, работают на заводах, при нем созданных, отправляют своих детей учиться в учебные заведения, которые он открывал, ходят в театры, которые были при нем возведены.

Разум, казалось бы, должен подсказывать, что упорное и трудно объяснимое стремление и далее пытаться предавать забвению все то, что было достигнуто в те непростые годы напряженного созидательного труда всех казахстанцев, в том числе в тот период, когда всю полноту ответственности за принимаемые решения брал на себя политик такого масштаба, как Жумабай Шаяхметов, – это явно из сферы иррационального, где до сих пор рулит одна голая воля.

Мое эссе заканчивалось такими словами: «Сегодня все чаще слышишь мнение о том, что пора уже давать ответы на давно назревшие и прямые как стрела вопросы: способны ли мы извлекать уроки из прошлого? По плечу ли нам обеспечение преемственности? Можем ли мы сделать это в одиночку? Если нет, то кто тогда наши попутчики? Наконец, сохранились ли еще точки сборки смыслов, которые могли бы окрылять и, самое главное, не разъединять, а объединять людей и укреплять в них уверенность в завтрашнем дне?

Больше нельзя мириться с провалами в своей истории, повторять не раз допускавшиеся уже ошибки и доводить из-за этого ситуацию до новых потрясений, которые неизбежно станут триггерами очередных разрывов.

После них придется еще раз, образно говоря, возвращаться к чертежной доске, т. е. начинать с нуля, чтобы заново прочерчивать контуры своего нового общежития. И опять изгонять из него прежних кумиров? И вновь переименовывать города и улицы? И в который уже раз переписывать свою историю?» [5, стр. 199].

Говоря об этом, был, конечно, далек от того, чтобы претендовать на роль провидца, потому что достоверное предчувствие развития событий по нежелательному сценарию было у многих. Уверен, однако: никто не мог даже вообразить себе, что один из таких триггеров сработает (и в такой форме) всего через несколько месяцев – в январе 2022 года.

Другое дело, после этого можно было практически безошибочно спрогнозировать то, что в образовавшийся новый разрыв сразу будут брошены немалые силы, которые постараются использовать очередную кровавую трагедию в истории народа в качестве инструмента дальнейшей дестабилизации сложившейся ситуации и орудия борьбы за власть. Отсюда и попытки непременно превратить «Қантар» в своего рода незаживающий «Ашаршылық» наших дней.

Весьма примечательно, но и неудивительно, что «раскачивающие» эту тему деятели, желающие видеть себя лидерами общественного мнения, предпочитают не замечать и никак не комментировать американский «Қантар» 2021 года, когда тоже был, вроде бы, «мирный» протест с заходом несогласных во всего одно государственное учреждение, но без применения насилия против силовиков, разграбления оружейных магазинов и арсеналов, погромов, мародерства, поджогов административных зданий. Этот акт вроде как народного волеизъявления американские власти при поддержке лояльных СМИ сразу же окрестили «мятежом» или даже «актом терроризма», жестко подавили, пустив сотни участников «по этапу», и до сих пор продолжают использовать в качестве тарана против политических оппонентов. Кстати, если кто-нибудь из «мятежников» в Вашингтоне рискнул бы позволить себе 6 января 2021 года хотя бы малую долю того, что совершали «мирные протестующие» 6 января 2022 года в Алматы, можно не сомневаться, что каждого из них без малейших колебаний буквально изрешетили бы из табельного оружия. И выполнившие соответствующий приказ копы или национальные гвардейцы были бы полностью оправданы правосудием и поддержаны общественным мнением.

После 24 февраля 2022 года практически те же активничающие в блогосфере лица, которые, как представляется, видят свою высшую миссию в том, чтобы ощущать себя «внутренними эмигрантами» при любой власти, с удвоенной энергией стали продвигать другую очень близкую им тему – срочного выхода Казахстана из всех интеграционных проектов с участием России. Наиболее «дальнозоркие» из них готовы даже подписаться под словами бывшего президента Польши (между прочим, лауреата Нобелевской премии мира) Леха Валенсы, заявившего в недавнем интервью французскому изданию Le Figaro, что «расчленение нынешней России» будет способствовать обеспечению «глобальной безопасности» и что надо бы поднять народы, присоединенные к России, чтобы вернуть численность ее населения к цифре менее 50 млн человек [31].

Не похоже, чтобы эти люди задумывались о последствиях такого развития событий. А вот та же Марта Олкотт вероятные риски просчитала еще 20 лет назад, откровенно написав следующее:      «Ни одно правительство Казахстана никогда не сможет считать территориальную целостность страны чем-то само собой разумеющимся. Казахстан всегда будет находиться в зоне риска возможного раздробления России. Если она распадется, некоторые районы северного Казахстана могут предпринять попытку объединения с частями России, особенно если в этот период в Казахстане будет идти трудная борьба, связанная с передачей власти» [11, стр. 269].

Январские события заставили вспомнить о чертежной доске, на которой сейчас спешно прорисовывается конструкция нового строения, поскольку старое, как выяснилось, уже давно находилось в аварийном состоянии. Пока не решен вопрос о том, можно ли трогать фундамент и как новое здание государства будет называться – «Жаңа Қазақстан», «Новый Справедливый Казахстан», «Вторая Республика» или как-то по-другому. Упомянутые выше три мифологемы в пилотном порядке уже обкатываются в целевых группах, и реакция на них поможет определиться с окончательным выбором.

Но уже полным ходом идет выяснение извечного «квартирного вопроса»: кому найдется место в новом общежитии, а кому оно не положено.

С ханами и султанами, а также с лидерами Алаша особых вопросов, похоже, не возникает, поскольку за давностью лет их право на место в истории современный человек, как правило, не владеющий сутью вопроса, оспаривать не решается и не собирается.

Еще живы те казахстанцы, которые не готовы согласиться с героизацией тех, кто активно боролся с советской властью, в том числе на стороне фашистской Германии. Но, боюсь, это, скорее всего, вопрос времени и упоминавшихся выше поколенческих сдвигов и идеологических трансформаций в обществе, ход которых внимательно мониторится теми, кто отвечает за «оперирование векторами переживаний».

Всех, конечно же, больше всего волнует недавнее прошлое и настоящее. Неофитами от религии «отмены», ратующими за такую проработку прошлого, после которой от него ничего не остается, уже брошен вполне ожидаемый лозунг «Жаңа Қазақстан – без Елбасы». По железной логике этих людей (а это все те же самоназначенные «лидеры общественного мнения»), явные минусы, которые стали столь очевидными в последние годы, полностью обнуляют те неоспоримые плюсы, которых было немало в первые годы правления политика, не без оснований считавшегося когда-то одним из наиболее трезвых, продвинутых и адекватных среди всех постсоветских руководителей.

Известная максима «У народа, отрицающего свою историю и лидеров, нет будущего» не может относиться к оценке роли только одного человека, каким бы выдающимся он ни был, поэтому после некоторых раздумий и колебаний в новом общежитии нашли место – достаточно скромное – для Динмухамеда Кунаева. Это позитивно срезонировало в сердцах многих людей, которые способны еще сравнивать то, что было, с тем, что они сейчас имеют.

А найдется ли во Второй Республике место для Жумабая Шаяхметова в числе достойных сынов и дочерей нации, чьи имена были незаслуженно забыты? Если рассуждать рационально и по справедливости, которая определяется предельно просто – воздавать должное должному, – стране, вновь оказавшейся на развилке, объективно помогли бы сейчас заинтересованное осмысление накопленного при этом лидере немалого позитивного опыта, а также конструктивная работа над допущенными при этом ошибками. Действительно, Жумабаю Шаяхметову и его соратникам приходилось заниматься многими из тех проблем, которые стоят на повестке дня и сегодня, в том числе вопросами национальной безопасности, включая продовольственную и эпидемиологическую, мирным и немирным атомом, синьцзянским фактором, языковой проблематикой, проблемами казахской историографии, деликатными отношениями с интеллигенцией и многими другими темами, которые за прошедшие десятилетия своей актуальности и злободневности не утратили (например, производством той же сахарной свеклы).

Но, похоже, так и не выросло то поколение казахстанцев, которое смогло бы самостоятельно, без оглядки на кого-либо, дать справедливую оценку политическому лидеру, который, среди всего прочего, обращался к нации от имени государства в день начала войны 22 июня 1941, напутствовал перед отправкой на фронт воинов-панфиловцев, присутствовал от руководства республики на успешном испытании первого ядерного заряда в 1949 году под Семипалатинском, сорвавшем планы «нейтрализации» СССР, подобные британо-американской операции «Немыслимое» [32], много времени уделял подготовке к освоению залежей нефти, газа, урана, железных и цветных руд, которые кормят страну до сих пор, в течение четырех лет возглавлял Палату Национальностей, одну из двух палат парламента СССР.

Получается, что, если использовать другую метафору, на виртуальном сервере Нового Справедливого Казахстана, где идеологами инсталлируется сейчас модуль государственной памяти, место для объективно востребованных данных об обозначенном выше периоде вопреки здравому смыслу опять не находится? Или все дело в политической воле? Если так, то насколько она суверенна?

ЛИТЕРАТУРА

1. Летняков Д. Э. Режимы исторической памяти: от гегемонизма к агонизму. Политика и Общество. 2022, № 1, с. 45–53; URL: https://nbpublish.com/library_read_article.php?id=37499 (дата обращения: 24.05.2022).

2. Сабитов Жаксылык. Мифы казахстанской истории. 17 января 2022 года; URL: https://youtu.be/x1Kian9-zbM (дата обращения: 24.05.2022).

3. Выступление Главы государства на первом заседании Национального курултая 16 июня 2022 года; URL: https://www.akorda.kz/ru/vystuplenie-glavy-gosudarstva-na-pervom-zasedanii-nacionalnogo-kurultaya-165936 (дата обращения: 19.06.2022); URL: https://kazpravda.kz/n/natsionalnyy-kurultay-vozrozhdennaya/ (дата обращения: 19.06.2022).

4. Neurocommunity: individually-oriented information manipulation of artificially induced political experiences in a digital communication environment; URL: https://artsoc.jes.su/s207751800010575-1-1/ (дата обращения: 22.06.2022).

5. Шаяхметов А. Р. Реконструкция смысла: Эссе о Жумабае Шаяхметове / Айдар Шаяхметов. Нур-Султан: Фолиант, 2021, 216 стр.

6. Илеуова Гульмира. Какое государство строим? 21 июля 2021 года. Turan Press; URL: https://turanpress.kz/obshchestvo/2472-kakoe-gosudarstvo-stroim.html (дата обращения: 21.07.2022).

7. Миллер Алексей. Политика памяти. 18 июня 2019 года; URL: https://www.youtube.com/watch?v=iXKGL5QJaow (дата обращения: 25.05.2022); Миллер Алексей. Политика памяти – между антагонистическим и агонистским подходом. 9 февраля 2022 года; URL: https://www.youtube.com/watch?v=vSK0udbHMCc&t=213s (дата обращения: 24.06.2022).

8. Кантор Максим. Красный свет. Москва: АСТ, 2013.

9. Olcott, Martha Brill. The Kazakhs. 2nd ed. Stanford: Hoover University Press, 1995.

10. Olcott, Martha Brill. Kazakhstan: unfulfilled promise. Carnegie Endowment for International Peace, 2002.

11. Олкотт, Марта Брилл. Казахстан: непройденный путь. Моск. Центр Карнеги. М.: Гендальф, 2003, 354 с.

12. Дуванов Сергей. Трансформация принципов или экспертный шопинг по-акордински. 15 марта 2018 года. URL: https://zagranburo.org/трансформация-принципов-или-эксперт (дата обращения: 24.06.2022).

13. Кэмерон С. (2018), The Hungry Steppe: Famine, Violence, and the Making of Soviet Kazakhstan [Голодная степь. Голод, насилие и создание Советского Казахстана], Итака: издательство Корнеллского университета, стр. 3.

14. Harun Yilmaz (2012): History writing as agitation and propaganda: the Kazakh history book of 1943, Central Asian Survey, 31:4, p. 409. URL: http://dx.doi.org/10.1080/02634937.2012.738852 (дата обращения: 13.05.2022).

15. Выступление Президента Федеративной Республики Германия Франка-Вальтера Штайнмайера по случаю 80-й годовщины нападения нацистской Германии на Советский Союз. Представительства Германии в России. 18 июня 2021 года. URL: https://germania.diplo.de/ru-ru/aktuelles/-/2466812 (дата обращения: 03.07.2022).

16. Антонов Святослав. Жизнь и смерть Мустафы Шокая. Кем был основатель Туркестанской автономии? 22 января 2018 года; URL: https://informburo.kz/stati/zhizn-i-smert-mustafy-shokaya-kem-byl-osnovatel-turkestanskoy-avtonomii.html (дата обращения: 03.07.2022).

17. Канафина Жанар. Туркестанцы во Второй мировой войне: из плена в Сопротивление. 13 мая 2016; URL: https://informburo.kz/stati/turkestancy-vo-vtoroy-mirovoy-voyne-iz-plena-v-soprotivlenie.html (дата обращения: 04.07.2022).

18. Аманжолова Д. А. Партия Алаш: история и историография. Семипалатинск, 1993; Аманжолова Д. А. Казахский автономизм и Россия. История движения Алаш. М., 1994.

19. Верхотуров Д. Н. «Казахский геноцид», которого не было. Издательство: Родина, 2021 г.

20. Галушка А., Ниязметов А., Окулов М. Кристалл роста. К русскому экономическому чуду. Наше завтра. 2021 г.

21 Щелин Павел и Баумейстер Андрий. Коллапс сложности: как подобрать слова в мире, стремящемся к упрощению. 18 апреля 2022; URL: https://youtu.be/c2SUkt9Esz8 (дата обращения: 24.05.2022).

22. President Bush’s address to a joint session of Congress and the nation. The Washington Post. Thursday, Sept. 20, 2001; URL: https://www.washingtonpost.com/wp-srv/nation/specials/attacked/transcripts/bushaddress_092001.html (дата обращения: 27.05.2022).

23. Предварительный стенографический отчет о 4707-м заседании Совета Безопасности ООН, пятница, 14 февраля 2003 года, 10 ч. 00 м. Нью-Йорк. (S/PV. 4707).

24. Щелин Павел и Баумейстер Андрий. Европа 2022: угасание или возрождение? 17 мая 2022 года; URL: https://youtu.be/ofQWqp53m0c (дата обращения: 24.05.2022).

25. Sen. Hawley accused of transphobic questioning at abortion hearing. By Mariana Alfaro. The Washington Post, 12 July 2002. URL: https://www.washingtonpost.com/politics/2022/07/12/sen-hawley-accused-transphobic-questioning-abortion-hearing/ (дата обращения: 16.07.2022).

26. Как эмоциональность вытеснила рационализм и создала эпоху постправды. Телеграм-канал Парагномен. 17 июля 2022 года.

27. Комментарий к посту «Как эмоциональность вытеснила рационализм и создала эпоху постправды» на Телеграм-канале Парагномен. Телеграм-канал Димитриев. 17 июля 2022 года.

28. Эппле Николай. В этой иерархии сила важнее ценностей. 17 мая 2022 года; URL: https://youtu.be/T7UEcXDZiWU (дата обращения: 24.05.2022).

29. Пленум ЦК КПСС, 23 февраля – 2 марта 1954 г. РГАНИ. Ф.2. Оп.1 Ед.хр.65, ЛЛ.159–160.

30. Хрущев С. Н. Никита Хрущев: Реформатор. М: Время, 2010, 1080 с. (Трилогия об отце).

31. Guerre en Ukraine: Lech Walesa suggère de «ramener» la Russie à «moins de 50 millions d’habitants». Par Le Figaro. Publié le 10/07/2022; URL: https://www.lefigaro.fr/international/guerre-en-ukraine-lech-walesa-suggere-de-ramener-la-russie-a-moins-de-50-millions-d-habitants-20220710 (дата обращения: 17.07.2022).

32. ‘Operation Unthinkable’. The National Archives; URL: https://www.nationalarchives.gov.uk/education/resources/cold-war-on-file/operation-unthinkable (дата обращения: 27.07.2022) https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F_%C2

%AB%D0%9D%D0%B5%D0%BC%D1%8B%D1%81%D0%BB%D0%B8%D0%BC%D0%BE%D0%B5%C2%

BB (дата обращения: 27.07.2022).

2307 раз

показано

1

комментарий

Подпишитесь на наш Telegram канал

узнавайте все интересующие вас новости первыми

МЫСЛЬ №2

20 Февраля, 2024

Скачать (PDF)

Редактор блогы

Сагимбеков Асыл Уланович

Блог главного редактора журнала «Мысль»