- Культура
- 20 Августа, 2021
«Я ПРОЗРЕЛ ВО ЧТО-ТО НОВОЕ…»
Сергей КОЛЧИГИН,
философ, литератор
Двухсотлетний юбилей Достоевского побуждает перечитывать его произведения, снова приобщаться к тем урокам жизни и человечности, которые он преподал последующим поколениям. И начинаешь видеть, как меняются твои оценки тех или иных моментов творчества писателя; как становятся они иными, чем в юные годы; как открываются неожиданные стороны в текстах, казалось бы, давно знаемых наизусть.
И хочется делиться впечатлениями от каждого нового прочтения знаменитых романов и повестей и от самой биографии писателя.
ДОСТОЕВСКИЙ И АБАЙ
Достоевского с его «проклятыми вопросами» я бы поставил в подлинное, действительное начало русской философии. Потому что, во-первых, они образуют у писателя целый комплекс, по сути – систему; а во-вторых, в этом комплексе представлены темы всех основных областей именно философского познания: онтологии, социальной философии, этики, теории познания, эстетики…
Вот список вопросов, которые задал человечеству Достоевский. Список, разумеется, не полный, но включающий вопросы наиболее известные и наиболее четко и остро сформулированные писателем.
Если Бога нет, то все позволено?
С Христом или с Истиной?
Стоит ли гармония слезинки ребенка?
Обратить камни в хлебы – самая ли великая мысль?
И, пожалуй, самый главный, основополагающий вопрос, от решения которого зависят ответы на все другие вопросы. Я имею в виду вопрос Подростка: «Зачем я непременно должен быть добродетельным?»
Интересно отметить, что подобные вопросы были поставлены Абаем в его Словах назидания. В этом отношении особенно характерно Слово сороковое.
Вот лишь некоторые из «проклятых» вопросов Абая, заданных в этом Слове.
«Почему мы склонны восхищаться и превозносить до небес достойного в чужом роду, но не признаем сородича, будь он на целую голову выше чужака?
В старину люди до самой смерти вспоминали о доброй душе, которая в каком-то памятном году помогла заблудившемуся найти дорогу, когда конь под ним вконец выбился из сил. Почему в наши дни, приняв твою помощь, люди забывают об этом уже в следующем году?
Почему двум умным людям трудно ужиться в одной стране, а два подлеца сходятся так тесно, что их водой не разольешь?
Почему большинство людей не желают добра своим друзьям? И почему человек становится непримиримым врагом, когда его другу удается возвыситься?
Почему сдержанные, ведущие умеренный образ жизни люди считаются слабыми, а распутники и хвастуны, не способные прожить и дня без скандала, слывут удалыми?»
В общем и целом, я думаю, нельзя ли представить дело так, что Абай был предтечей, началом большой философии в Казахстане, как и Достоевский – в России?
ПЕТЕРБУРГ ДОСТОЕВСКОГО.
И ЕГО ЖЕ МОСКВА
В нашем сознании Достоевский прочно связан с Петербургом. Такая связь, конечно, есть, и она имеет существенное значение для понимания внутреннего мира Достоевского и для интерпретаций его творчества.
Санкт-Петербург… Город Святого Петра.
А кто такой Петр?
Хранитель ключей от рая. Тот, кто ждет каждого из нас у райских врат.
Петербург – рай?
Нет, таким его еще предстоит сделать в будущем, как и всю Землю. А пока Петербург – это довольно холодный, не во всем уютный уголок планеты, восхищающий внешней красотой, классической строгостью – а потому и некоторой суровостью.
Вот Петербург Блока. Это – ветер. Это, по сути, Ветербург, город, чья сущность – ветры перемен, исторические разломы.
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер –
На всем божьем свете!
А по Достоевскому, Петербург – самый умышленный город в мире. И именно поэтому – самый нереальный, словно лишенный субстанциальности. «Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымится с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» («Подросток»).
А вот его же «Петербургские сновидения в стихах и в прозе»:
«Я страшный охотник до тайн. Я фантазер, я мистик, и, признаюсь вам, Петербург, не знаю почему, для меня всегда казался какою-то тайною. Еще с детства, почти затерянный, заброшенный в Петербурге, я как-то все боялся его. Помню одно происшествие, в котором почти не было ничего особенного, но которое ужасно поразило меня. Я расскажу вам его во всей подробности; а между тем, оно даже и не происшествие – просто впечатление: ну ведь я фантазер и мистик!
Помню, раз, в зимний январский вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой. Был я тогда еще очень молод. Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне. Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от замерзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея. Становился мороз в двадцать градусов... Мерзлый пар валил с усталых лошадей, с бегущих людей. Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование... Скажите, господа: не фантазер я, не мистик я с самого детства?».
Петербург у писателя – «умышленный» город. Читай: вымышленный. То есть для Достоевского он не существует как родное, близкое ему пространство. Петербург давит его, стесняет, тревожит душу…
Напротив, Москва – это детство и ранняя юность, а затем и последнее великое дело Достоевского – его Пушкинская речь.
Но есть ли Москва в произведениях Достоевского? Вспоминается разве что роман «Подросток», главный герой которого переезжает в Петербург из родной Москвы. Он провинциален, как и она. Он амбициозен, однако пока еще весьма наивен. Он – очарован, околдован Версиловым.
Кстати, по предположению некоторых исследователей, одним из прототипов образа Версилова в «Подростке» послужил его казахский друг Чокан Валиханов. В подготовительных материалах Достоевского к роману есть строчка: «(страшное простодушие, Валиханов, обаяние)».
Похоже, у Федора Михайловича было желание сделать своего героя как можно более обаятельным.
Как Чокан Валиханов.
Насколько же притягательной должна была быть личность Валиханова, если Достоевский ощущал ее обаяние даже в поздний период своей жизни, когда его друга давно уже не было на свете!
И еще. Если Версилов был для него Валихановым, то очарованный Версиловым москвич Долгорукий … был самим Достоевским?
СЛАБОЕ СЕРДЦЕ
Справки, отчеты, планы, проекты, программы, обоснования, заявки, списки…
Что общего с творчеством Достоевского имеет этот принципиально бесконечный ряд бюрократических понятий?
Такая связь есть. И она прекрасно видна в раннем произведении Достоевского «Слабое сердце».
Вася Шумаков (главный герой повести) получает долгожданный первый служебный чин. Юноша безмерно признателен своему благодетелю Юлиану Мастаковичу, начальнику канцелярии. Тот поручает молодому человеку переписать очень длинную и важную бумагу, притом точно в установленный срок. Чтобы успеть сделать все вовремя, Вася трудится круглосуточно.
Его друг Аркадий видит, как тяжело работает Вася. И пытается спасти его. Но, увы. Нескончаемая механическая, отупляющая работа приводит к печальным последствиям. Очень печальным. Каким именно, пусть молодой читатель узнает сам, из текста произведения.
Этот рассказ был еще одним обращением к теме «маленького человека», популярной в XIX столетии.
Но интересно не только это.
Произведение Достоевского – еще и гротескная картина нынешней службы несчастного офисного планктона: миллионов «шумаковых», прикованных к каждодневному заполнению справок, отчетов, планов, проектов, программ, заявок, списков, силлабусов…
Впрочем, почему гротескная? Вполне реалистичная.
ПОДПОЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Он в подполье, но он – человек. Он забит, подавлен, но начинает сопротивляться, искать, бросать вызов негодному обществу.
По сути, он есть не кто иной, как социально-психологический тип человека-Поэта, неординарной личности. В отличие от обывателя Поэт стремится подняться над толпой, над обыкновенностью и низостью, над бессмыслицей обывательского болота, над толпой «всякого прохожего, промышленного и ремесленного люду, с озабоченными до злости лицами». Для Подпольного человека это – «грошовая суетня, наглая прозаичность».
Но если «человек социальный, обыкновенный» сугубо одномерен, поскольку утратил в социуме самого себя, то «человек индивидуальный» живет уже в двух измерениях. Они, однако, противоречат друг другу. Его бытие разорвано и раздвоено так же, как его сознание; больше того, его сознание и его бытие не связаны и между собой. Он хочет быть один, но его тянет к людям; он жаждет общения, но ему не меньше необходимо уединение. В своем сознании он живет космосом и словно дышит воздухом неба, – но не может не чувствовать себя несчастным, понимая всю грубость, бремя и бренность своего здешнего существования. Он стремится взлететь к звездам, но его опутывают и не пускают тернии; он смотрит вверх, поднимается ввысь и с высоты объемлет взглядом всю вселенную, – но вдруг, стремительно снизившись, спотыкается о земные камни. Его раздвоенная натура сказывается на каждом шагу; желание жить по-человечески и стремление к полноте бытия наталкиваются на неумение этого достичь. Порывы к добру и красоте парадоксально сочетаются в нем с безумствами, неблаговидными поступками, с пьяной и исковерканной жизнью.
Он – мыслящий, ищущий. Но он не умеет воплотить мечты в жизнь. И потому сам же и топчет свои идеалы. Явная жажда «хрустального дворца» перемежается с цинически прикрытым отчаянием невозможности этого дворца.
Его диалоги с друзьями обнаруживают, что его друзья суть враги ему. И сам он враг своим друзьям.
Монолог с падшей девушкой обнаруживает в герое жажду чистоты и, опять-таки, понимание ее невозможности. «…Будь ты в другом месте, живи, как добрые люди живут, так я, может быть, не то что волочился б за тобой, а просто влюбился б в тебя, рад бы взгляду был твоему, не то что слову; у ворот бы тебя подстерегал, на коленках бы перед тобой выстаивал; как на невесту б свою на тебя смотрел, да еще за честь почитал. Подумать про тебя что-нибудь нечистое не осмелился бы». Но… «Проснувшись наутро после нескольких часов глубокого, свинцового сна и тотчас же сообразив весь вчерашний день, я даже изумился моей вчерашней сантиментальности с Лизой…».
Его мышление критично до чрезмерности, и самокритично в той же мере, и одновременно сам он то и дело впадает в те же грязные ямы, в которых топчется и тонет общество. И в этом противоречии – трагедия Подпольного человека. По сути своей, трагедия высокая. Шекспировская. Недаром в ключевой сцене в ресторане «друзья» Подпольного человека говорят, что Шекспир бессмертен.
ЗАЧЕМ В РОМАНЕ ОБРАЗ ЛИЗАВЕТЫ?
В школе иногда задавали сочинение на тему «В чем состоит трагедия Раскольникова?».
Ученики прилежно отвечали в том духе, что Раскольников, убив старуху-процентщицу, долго и мучительно осознавал преступную сущность своего поступка. А исправить уже ничего было нельзя. Вот это мучение и есть трагедия Родиона Романовича.
Возможно, так и есть.
Но что-то смущает.
Почему Раскольников так мечется после убийства? Какие тут возможны варианты ответа?
1. Раскольников боится наказания?
Вряд ли. Иначе никогда не пришел бы в отделение полиции. Даже не подумал бы приходить.
2. Он разочаровывается в своей теории?
Вряд ли, ведь он яростно отстаивает ее у Порфирия Петровича.
3. Тогда, быть может, Раскольников действительно раскаивается в убийстве старухи?
Не похоже. Она для него как была, так и осталась «вредным существом», ростовщицей, которая наживается на чужих бедах.
И тогда возникает догадка.
Родион Романович Раскольников страшно мучился тем, что убил невинные души – Лизавету и ее будущего ребенка.
Раскольников уверен в правоте своей теории, уверен, что вредных человечков убивать можно и нужно. Но он уверен и в другом.
В том, что нельзя убивать людей добрых, ни в чем не повинных.
Разорванное сознание – не в нем ли трагедия Раскольникова?
«ОБЫКНОВЕННЫЕ»
И «НЕОБЫКНОВЕННЫЕ»
«Но вот что скажите: чем же бы отличить этих необыкновенных-то от обыкновенных? При рождении, что ль, знаки такие есть?»
Так вопрошает Раскольникова следователь Порфирий Петрович.
И правда: как различить? Если они неразличимы, то, значит, право имеют все. Именно потому, что все они – твари дрожащие.
Тогда теория Раскольникова рассыпается в прах.
А если различия все-таки есть?..
А они, к сожалению, есть. Возьмем пример из наших дней.
Вот в соседней с нами стране официально ввели так называемую систему социального кредита. Теперь у каждого гражданина появился стартовый рейтинг в 1000 баллов. Далее каждый поступок, каждое действие человека в обществе анализируется и ему либо добавляют, либо снимают баллы. А дальше, если личный рейтинг растет, то ты становишься образцовым гражданином и получаешь скидки, льготы, низкие ставки по кредиту и прочие приятности от государства. Если рейтинг у тебя средний – могут запросто уволить с хорошей государственной должности. Рейтинг низкий – своего рода «черная метка»: не возьмут на работу, не дадут кредит, не продадут билеты в общественный транспорт.
Различия «обыкновенных» и «необыкновенных» были во все времена и у всех народов.
Касты и сословия.
Рабовладельцы и рабы.
Расовая сегрегация и апартеид.
Заключенные и надсмотрщики.
Вот потому-то и рождаются в головах людей теории вроде той, что была у Родиона Романовича.
СТРАННЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ: ДОСТОЕВСКИЙ И ГРИН
Есть поразительный сюжетный параллелизм между романом Александра Степановича Грина «Бегущая по волнам» и романом Федора Михайловича Достоевского «Идиот».
Во-первых, это приступы схожих болезней у героев обоих произведений: у князя Мышкина – эпилепсия, а у Гарвея – «одно из тех резких заболеваний, какие наступают внезапно».
Во-вторых, это одинаковая томительная и бесперспективная увлеченность главных героев недосягаемым женским идеалом, которым у Мышкина была Настасья Филипповна, а у Гарвея – Биче Сениэль.
И, в-третьих, это неожиданное обнаружение, что настоящая любовь всегда была рядом. Аглая у одного – и Дэзи у другого.
Думаю, это не просто совпадения и уж во всяком случае – не плагиат, в каковой грех как будто бы впал Александр Степанович Грин.
Скорее, это – общая структура сознания, ищущего свой идеал.
Путь начинается с откровения-озарения (часто вызванного болезненным состоянием ума либо тем, что считают таковым).
Затем происходит подмена реальности Идеалом.
Но в конце торжествует Реальность, а Идеал отодвигается в запредельные, еле различимые области.
Хотя именно он-то и привел к Реальности, именно он служил путеводной нитью.
СМЕХ ДОСТОЕВСКОГО
Невероятный показатель мученика – умение смеяться.
Юмор – это ступенька к духовности. Разумеется, в том только случае, если юмор не пошлый, не грубый, а тонкий и острый, в идеале же – добрый и светлый, спонтанный и легкий, действительно смешной и веселый, как ветер весны.
То, что юмор – ступенька человека на пути его духовного развития, объясняется просто. Жизнь трудна, она не всегда балует нас подарками и сиянием солнечного света. Подчас реальность жестока и труднопереносима. Что делать в таких условиях? Проклинать жизнь, рыдать, отчаиваться? Нет, это не даст ничего хорошего. Жизнь не станет от этого легче. Но если посмотреть на тяготы жизни, на те абсурды, что творят люди, с улыбкой и откликнуться на них веселым словом, жизнь станет легче. Она не изменит своей проблемной сути, но для человека с юмором и для тех, кто его окружает, реальность обернется какой-то более простой стороной, чуть более светлой и не такой непобедимой, как казалось лишь недавно.
Юмор еще не означает духовности, но он помогает приподняться над темной стороной бытия.
Федор Михайлович Достоевский – человек с очень тяжелой судьбой и трагический писатель, ставивший мучительные, «проклятые» вопросы. И вдруг – смех в его произведениях.
Вот, например, маленький отрывок из романа «Бесы», о Степане Трофимовиче Верховенском:
«Бесспорно, что и он некоторое время принадлежал к знаменитой плеяде иных прославленных деятелей нашего прошедшего поколения, и одно время, – впрочем, всего только одну самую маленькую минуточку, – его имя многими тогдашними торопившимися людьми произносилось чуть не наряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и только что начинавшего тогда за границей Герцена. Но деятельность Степана Трофимовича окончилась почти в ту же минуту, как и началась, – так сказать «от вихря сошедшихся обстоятельств». И что же? Не только «вихря», но даже и «обстоятельств» совсем потом не оказалось, по крайней мере в этом случае. Я только теперь, на днях, узнал, к величайшему моему удивлению, но зато уже в совершенной достоверности, что Степан Трофимович проживал между нами, в нашей губернии, не только не в ссылке, как принято было у нас думать, но даже и под присмотром никогда не находился. Какова же после этого сила собственного воображения! <…> А между тем это был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки, хотя, впрочем, в науке... ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего. Но ведь с людьми науки у нас на Руси это сплошь да рядом случается».
Острой сатирой отмечены и строки о фантасмагорической «поэме» Степана Трофимовича, и глава «У наших», и описание «литературной кадрили».
О смехе Достоевский лучше всего сказал в «Подростке»:
«Чаще всего в смехе людей обнаруживается нечто пошлое, нечто как бы унижающее смеющегося, хотя сам смеющийся почти всегда ничего не знает о впечатлении, которое производит… Чрезвычайное множество людей не умеют совсем смеяться. Впрочем, тут уметь нечего: это – дар, и его не выделаешь. Выделаешь разве лишь тем, что перевоспитаешь себя, разовьешь себя к лучшему и поборешь дурные инстинкты своего характера: тогда и смех такого человека, весьма вероятно, мог бы перемениться к лучшему…
Смех требует прежде всего искренности, а где в людях искренность? Смех требует беззлобия, а люди всего чаще смеются злобно. Искренний и беззлобный смех – это веселость, а где в людях в наш век веселость, и умеют ли люди веселиться?.. Веселость человека – это самая выдающая человека черта, с ногами и руками. Иной характер долго не раскусите, а рассмеется человек как-нибудь очень искренно, и весь характер его вдруг окажется как на ладони. Только с самым высшим и с самым счастливым развитием человек умеет веселиться сообщительно, то есть неотразимо и добродушно. Я не про умственное его развитие говорю, а про характер, про целое человека.
Итак: если захотите рассмотреть человека и узнать его душу, то вникайте не в то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а высмотрите лучше его, когда он смеется. Хорошо смеется человек – значит хороший человек. Примечайте притом все оттенки: надо, например, чтобы смех человека ни в каком случае не показался вам глупым, как бы ни был он весел и простодушен. Чуть заметите малейшую черту глуповатости в смехе – значит, несомненно, тот человек ограничен умом, хотя бы только и делал, что сыпал идеями. Если и не глуп его смех, но сам человек, рассмеявшись, стал вдруг почему-то для вас смешным, хотя бы даже немного, – то знайте, что в человеке том нет настоящего собственного достоинства, по крайней мере вполне. Или, наконец, если смех этот хоть и сообщителен, а все-таки почему-то вам покажется пошловатым, то знайте, что и натура того человека пошловата, и все благородное и возвышенное, что вы заметили в нем прежде, – или с умыслом напускное, или бессознательно заимствованное, и что этот человек непременно впоследствии изменится к худшему, займется “полезным”, а благородные идеи отбросит без сожаления, как заблуждения и увлечения молодости... Смех есть самая верная проба души…».
ЭТАПЫ ЭВОЛЮЦИИ ДОСТОЕВСКОГО
КАК МЫСЛИТЕЛЯ И ПИСАТЕЛЯ
Эти этапы, конечно, во многом условны, но – тем не менее.
Ранние произведения Достоевского посвящены в основном маленькому, забитому человечку («Бедные люди», «Скверный анекдот», «Слабое сердце», «Двойник», «Вечный муж» и т. д.).
В срединном и уже зрелом периоде творчества писателя маленький человек бунтует (в «Записках из подполья», в «Преступлении и наказании», в какой-то степени в «Бесах»).
Наконец, в последний период творчества Достоевского у писателя наступает ясное понимание: бунт бессмыслен и бесчеловечен, и вся надежда – на новые поколения, которые сумеют сделать жизнь человеческую подлинно человеческой («Подросток», «Братья Карамазовы»).
Только и именно какое-то последующее поколение, по мысли Федора Михайловича, в состоянии создать новое, строя его в недрах старого и параллельно ему. Это – существенное прозрение Достоевского в сравнении с предыдущими его произведениями.
Впрочем, оно само по себе еще не выступает за рамки обычных ожиданий чего-то лучшего от сыновей и внуков. «...Вот эти-то, может быть, юноши и подростки и ищут теперь новых путей и прямо начинают с отпора тому ненавистному им циклу идей, который встретили они в детстве, в своих жалких родных гнездах» (Достоевский Ф. М. Дневник писателя. В 2 т: Т. 1, М., 2011, с. 321).
Достоевский уповает на будущее, не видя в настоящем реальных, масштабных путей к свету для массы людей.
Действительно, отдельный человек может и должен себя усовершенствовать, но может ли масса?
А без нее, в одиночку, индивид едва ли сумеет радикально изменить общество к лучшему.
Это – очень серьезное затруднение на пути к осуществлению социальной гармонии.
Иными словами, писатель, видя всю жестокость и бесперспективность попыток насильственного изменения отношений между людьми, ясно понимает и то, что к истинному прогрессу общества не приведет и личное спасение, индивидуальное совершенствование само по себе.
Остается единственная возможность: постепенный, требующий долгих лет и веков, эволюционный путь, ведущий от индивидуального духовного подвижничества к общему духовному подъему человеческих масс. Недаром Федор Михайлович постоянно обращается в своем творчестве к образам детей: мальчика у Христа на елке, девочки в «Сне смешного человека», к той слезинке ребенка, которой не стоит вся мировая гармония. А в лице Алеши Карамазова и «мальчиков» у писателя представлены молодые люди, которые чисты душой и исполнены благородных жизненных побуждений – молодые люди, из которых созидаются будущие прекрасные поколения.
Обращение Достоевского к феномену детства и ранней юности проистекает не просто из любви к детям и молодежи, подающей надежды, не из некоей сентиментальности. Оно появляется из глубокого сознания того, что подлинно человеческая культура и подлинный смысл человеческого бытия, раскрытый во всей своей возможной полноте, могут осуществиться только если в мир придет новое, лучшее поколение, придут те, кто сегодня еще дети, за которых ответственны их отцы, но которые завтра сами станут ответственными за весь мир.
И, конечно, Федор Михайлович вряд ли когда-нибудь забывал высокую заповедь Евангелий: «...Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Матфей 18:3), имея в виду необходимость развития в каждом из нас умения по-детски доверять миру и непосредственно радоваться бытию и всем его проявлениям.
Возможно, что уже в ближайшем историческом будущем явятся новые «Алеши Карамазовы», сознающие, что нынешняя цивилизация живет далеко не цивилизованно, что она не соответствует образу божьему в человеке, и готовые трудиться и творить на духовной основе совместно с другими такими же подвижниками.
Эта картина выглядит утопией, однако лишь она и способна вывести человечество из бездны кризиса.
В этом смысле действительной утопией является как раз ожидание того, что человеческое общество сумеет и дальше развиваться на основе глобального эгоизма.
2630 раз
показано2
комментарий