• Экономика
  • 23 Июля, 2021

О СРЕДНЕВЕКОВОМ ЦЕНТРЕ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ПРИТЯЖЕНИЯ

Бахытжан АУЕЛЬБЕКОВ, 
обозреватель

 

Следствием монгольских походов XIII века стало возникновение новой мировой экономической реальности: в полную силу заработали Великий Шелковый путь, пронизывающий пространство от Китая до Испании и Великий Монгольский путь – от Китая до Крыма (оба, разумеется, с многочисленными ответвлениями). В определенном смысле эти маршруты, конечно, существовали и прежде, но в минувшие эпохи они распадались на короткие отрезки, не всегда связанные между собой, были прерывистыми и неустойчивыми, часто закрывались, порой на столетия, и в целом это был скорее прообраз того маршрута, который впоследствии получил у историков название Великий Шелковый путь, чем сам Путь. 

И вообще ранее мир был просто не готов к восприятию столь масштабной коммуникации – гигантский регион находился в таком нескончаемом раздрае, а производительные силы столь невелики, что обмениваться товарами в невиданных в прежние эпохи объемах было просто некому. 
Потребовались столетия, чтобы пройти всю дорогу от арабских завоеваний через четыре Крестовых похода и торгово-коммерческую экспансию итальянских республик к выстраиванию целой, пусть и не очень устойчивой, мировой экономической системы, завершающим этапом в строительстве которой стали монгольские походы. Также потребовалась осознанная и целенаправленная деятельность ордынских правителей по формированию благоприятных условий для эффективной международной торговли. Где-то со II–III веков (с начала крушения Античности) мир стал все быстрее и быстрее двигаться в направлении к всеобщей хаотизации, и потребовались столетия, чтобы постепенно преодолеть эту тенденцию. Арабские завоевания сыграли основополагающую роль в этом процессе восстановления, а монгольские походы стали завершающим аккордом в нем.
Но тут следует внести немаловажное уточнение. Обычно, когда упоминают Великий Шелковый путь, связавший Восток и Запад, то представляют себе некую гигантскую коммерческую коммуникацию, соединявшую Азию и Европу. Это неверно. Шелковый путь соединял преимущественно Юго-Восточную Азию, Среднюю и Малую Азию, страны арабского Востока, 
т. е. Северную Африку и мавританскую Испанию. Участие Европы в этом непрерывном и гигантском (в масштабах той эпохи, разумеется) процессе товарообмена было достаточно скромным. Почему? Потому что экономически слаборазвитая в ту пору Европа в силу своей отсталости просто не могла быть полноценным экономическим партнером Востока: ей особенно и нечего было поставлять для обмена. Европейские товары были некачественными, их было очень мало, едва хватало для покрытия собственных нужд, и вообще на Востоке они были попросту не нужны. А потому главным экспортным товаром для поставок из Европы на Восток была… древесина.
«Очень рано лес на средневековом Западе стал одним из главных предметов экспорта. В нем нуждался мусульманский мир, где деревья (кроме лесов Ливана и Магриба) были, как известно, редкостью. Лес был самым великим «путешественником» западного Средневековья; его перевозили на кораблях и сплавляли всюду, где были водные пути. Другим предметом экспорта на Восток с каролингской эпохи было железо – вернее, франкские мечи, упоминаниями о которых изобилуют мусульманские источники Раннего Средневековья. Но в данном случае речь шла о предмете роскоши, изделии умелых варварских кузнецов, использовавших в технике металлообработки опыт, пришедший дорогой степей из Центральной Азии, этого мира металлов. Само же железо в противоположность дереву было на средневековом Западе редкостью» (Ле Гофф, Жак. Цивилизация средневекового Запада. Пер. с фр. – М.: «Прогресс – Академия», 1992).
Это ведь только в наше время леса в Европе сведены к весьма незначительной части ее площади. А в Средние века основная территория Европы больше напоминала непроходимую тайгу. «Огромный покров лесов и ланд с разбросанными по нему возделанными плодородными прогалинами – таков внешний облик христианского мира. Долгое время средневековый Запад оставался скоплением поместий, замков и городов, возникших среди невозделанных и пустынных пространств. Лес, впрочем, и был тогда пустыней. Но из леса исходила и угроза – он был тревожным горизонтом средневекового мира. Лес обступал этот мир, изолировал его и душил» (Ле Гофф).
В общем, влияние Шелкового пути на Европу не следует преувеличивать, выигрывали от него в основном только высшие классы феодального общества, получившие возможность окружить себя неведомой им ранее роскошью и в определенной степени немногочисленное городское население. Основная же масса народов Европы, крестьяне (90% населения), подвергалась самой нещадной эксплуатации, что ввергало его в бездну отчаяния и порождало кровавые социальные конфликты.
«Большинство крестьян представляло собой массу, постоянно находившуюся на грани недоедания, голода, эпидемий. Именно в этом черпало свою исключительную силу отчаяния движение, которое позже назвали Жакерией. Несмотря на улучшения в своем положении, буквально вырванные крестьянами у сеньоров в XI–XII вв., последние… признавали за ними только одну собственность – собственность на свою шкуру. В 1336 году цистерцианский аббат монастыря Вейл-Роял в Чешире при помощи Священного писания внушал своим крестьянам, что и «они были вилланами, и дети их пребудут вилланами во веки веков». Тексты повторяли с вызовом, что крестьянин подобен дикому зверю. Он звероподобен, безобразно уродлив, едва ли имеет человеческое обличие. Он был «средневековым Калибаном», по меткому выражению Култона. Ад – его естественное предназначение…
…Та же враждебность проявлялась и по отношению к нравственным качествам крестьян. От слова «виллан» в фео­дальную эпоху был образован термин «виллания», обозначавший подлость, моральное уродство. Особенно непримиримы по отношению к крестьянам были голиарды, деклассированные клирики, чьи кастовые предрассудки были поэтому обострены. «Крестьяне, что работают на всех, – писал Жоффруа де Труа, – что в любой час, в любое время года надрываются, полностью отдаваясь рабскому труду, столь презираемому их хозяевами, постоянно унижаемые, чтобы другим хватало на одежду, на жизнь, на забавы... И их преследуют огнем, полоном, мечом; их бросают в темницы и в кандалы, затем заставляют выкупаться, или убивают их голодом, или предают всевозможным пыткам».
По словам Фруассара, во время Великого восстания 1381 г. английские крестьяне кричали: «Мы – люди, созданные по подобию Христа, а нами помыкают, как скотиной!» Как справедливо отметил Ф. Граус, крестьяне «не только эксплуатировались феодальным обществом, но еще и высмеивались литературой и искусством» (Ле Гофф, Жак. Цивилизация средневекового Запада).
Разумеется, все это невозможно сравнить с ситуацией, наблюдавшейся в Средние века, например, на мусульманском Востоке, где все мусульмане были равноправными членами уммы. К примеру, великий Тимур оставил после себя так называемое «Уложение Тимура», своего рода инструкцию потомкам, как надо управлять государством, в котором, в частности, говорится: «Правитель должен неустанно заботиться о том, чтобы население его страны было зажиточным. Обнищание населения ведет к оскудению казны. Оскудение казны ведет к ослаблению армии. Ослабление армии ведет к падению государства». Как видим, заботу о благосостоянии населения Тимур ставил на первое место, как основу самого существования страны. Государства же феодальной Европы держались не на благосостоянии населения, а на мече, непрестанном кровопролитии и жесточайшем угнетении крестьян, которых феодалы презирали и ненавидели. Взгляните хотя бы, какой лютой ненавистью к крестьянам пронизаны стихи Бертрана де Борна (1140–1215), храброго рыцаря и талантливейшего поэта своей эпохи.
«Любо видеть мне народ Голодающим, раздетым, Страждущим, не обог­ретым! Пусть мне милая солжет, Ежели солгал я в этом! Чтоб вилланы не жирели, Чтоб лишения терпели, Надобно из года в год Век держать их в черном теле». «Люблю я видеть, как народ, Отрядом воинским гоним, Бежит, спасая скарб и скот, А войско следует за ним» и т. д. Данте Алигьери, правда, поместил Бертрана де Борна в восьмой круг Ада, но вовсе не за его ненависть к простому народу, а за то, что он постоянно сеял раздоры между Генрихом Плантагенетом и его отцом Генрихом II Английским.
Между прочим, в государстве Тимура существовал любопытный закон. Дехканин, взявшийся освоить заброшенный участок земли, получал от государства бесплатно сельскохозяйственный инвентарь и семена. В первый год он не платил никаких налогов вообще, во второй год – треть, в третий год – половину, и только на четвертый год начинал выплачивать налоги в полном объеме. Согласитесь, это кардинально отличается от положения крестьянина в Европе, за которым признавалось только одна имущественная «привилегия»: «собственность на свою шкуру».
Был и еще один любопытный закон. Государство Тимура было разделено на провинции, и если какой-то караван подвергался ограблению разбойников, то губернатор провинции, где случилось данное прискорбное происшествие, обязан был возместить ущерб пострадавшим из собственного кармана. Понятно, что в результате такого положения вещей губернаторы днем и ночью не спали, обеспечивая безопасность на дорогах, и изводили всяческую преступность под корень. Что тоже коренным образом отличается от средневековой Европы, где беззаконие и разбой были нормой. Так, известный немецкий экономист Вернер Зомбарт (1863–1941) пишет:
«В те времена в Германии, – пишет Цорн в своей Вормсской хронике (XIV столетие), – и в особенности на Рейне, дело обстояло так, что, кто был сильнее, тот и упрятывал другого в мешок, как мог и как хотел: рыцари и дворяне кормились из стремени, убивали, кого могли, заграждали и перерезывали дорогу и превосходно гонялись за теми, кто по своему промыслу должен был путешествовать» (Вернер Зомбарт. Буржуа).
«Европа уже давно задыхалась от нехватки свободных земель. Все пригодные для земледелия массивы были распаханы. Порядок единонаследия, по которому феод передавался только старшему из сыновей, превращал остальных наследников в безземельных рыцарей, промышлявших военными авантюрами и грабежами. Сотни мелких феодалов со своими отрядами прятались в лесах, совершая оттуда дерзкие нападения на окрестные села или обозы проезжих купцов. Нетрудно понять, какие честолюбивые замыслы возбуждали в них рассказы богомольцев, возвращавшихся из святых мест. Безземельному рыцарству поход на Восток представлялся панацеей от всех бед, единственным способом поправить свои дела» (Тимофеев И. В. Ибн Баттута. М.: Молодая гвардия, 1983).
Особняком, конечно, стояла Византия (которая, впрочем, территориально располагалась больше в Малой Азии, чем на Балканах), всегда имевшая теснейшие связи с Востоком, при этом она находилась на перекрестке важнейших международных торговых маршрутов и вследствие своего исключительно выгодного расположения была богатейшим государством. Что вызывало у нищих европейцев отчаянную зависть, переходящую в жгучую ненависть. 
«По отношению к грекам латиняне испытывали смесь зависти и презрения, идущего от более или менее подавляемого чувства неполноценности. Латиняне упрекали греков в том, что они манерны, трусливы, непостоянны. Но прежде всего они обвиняли их в богатстве. Это была рефлекторная реакция воинственного и бедного варвара на богатого цивилизованного человека. В 968 году ломбардец Лиутпранд, епископ Кремонский, посланный германским императором Оттоном I в Константинополь, вернулся оттуда с ненавистью в сердце, порожденной тем, что ему выказали мало знаков внимания. Разве басилевс Никифор не бросил ему в лицо: «Вы не римляне, а лангобарды!»? 
На что он ответил: 
«Ромул был братоубийцей, это доказано историей, и она говорит, что он открыл прибежище для несостоятельных должников, беглых рабов, убийц, приговоренных к казни, и, окружив себя толпой людей такого сорта, назвал их римлянами. Мы же, лангобарды, саксы, франки, лотарингцы, баварцы, свевы, бургунды, мы их презираем настолько, что когда приходим в гнев, то не находим для наших врагов иного оскорбления, чем слово «римлянин», разумея под ним всю низость, всю трусость, всю жадность, весь разврат, всю лживость и, хуже того, свод всех пороков» (Ле Гофф).
Чем прорвалась эта копившаяся столетиями зависть Европы к Византии, хорошо известно. Во время 4-го Крестового похода крестоносцы, направляемые венецианцами, разгромили Византию, оставив ее наследникам меньше половины территории разрушенной империи. Некоторое время спустя Византия вновь восстановилась, но в сильно усеченном виде и прежнего величия не достигла уже никогда. По существу, последующие 200 лет – это история ее окончательного угасания. А до погрома, учиненного крестоносцами, Византия потрясала Европу своей роскошью.
«Во времена первых Крестовых походов изумление вдохновляло всех хронистов, которые проходили через Константинополь, на восхищенное описание. Для этих варваров, которые вели убогую жизнь в примитивных и жалких местечках (западные «города» насчитывали лишь несколько тысяч жителей, и городская цивилизация была там неизвестна), Константинополь с его, возможно, миллионным населением, монументами и лавками был откровением. В 1097 г. Фульхерий Шартский в числе многих других таращил глаза: «Сколь благороден и прекрасен Константинополь! Сколько в нем монастырей и дворцов, построенных с изумительным искусством! Сколько удивительных изделий выставлено на его площадях и улицах! Было бы слишком долго и докучно говорить подробно об изобилии всевозможных богатств, о золоте, серебре, тысяче видов тканей, святых реликвиях, которые находятся в этом городе, куда во всякое время многочисленные корабли привозят все, что необходимо людям...
Отменная добыча для благочестивых воров, которые будут хранить свои трофеи, и для жадных грабителей, которые их дорого продадут. Даже для тех людей Запада, которые не созерцали ее чудес, Византия была в средние века источником почти всех богатств, ибо оттуда шли самые ценные товары ее собственного или чужеземного производства. Оттуда шли роскошные ткани – шелк, оттуда шла полновесная до конца XI в. золотая монета, которую на Западе называли просто-напросто «безантом»… Сколько соблазнов пробуждали такие богатства!» (Ле Гофф).
Вообще же, говоря о средневековой Европе, нужно знать еще одно обстоятельство. Из школьных учебников мы знаем о борьбе городов с феодалами и, разумеется, наши симпатии на стороне свободолюбивых городов. Но мало кто знает, что основное население Европы, крестьянство, составлявшее 90 % всего населения, находилось под жестоким гнетом не только феодалов, но и городов. Средневековый европейский город – это некая обособленная структура, живущая в окружении ненавидящей его крестьянской массы. Город обособлялся, противопоставлял себя всему остальному населению, чужих в свою среду не допускал, и стать горожанином было непросто.
«…Города осознавали свою исключительность и мало считались с тем, что находилось за городскими стенами... Они походили на китайских мандаринов, деспотично управляющих страной от лица государства. Деревни, расположенные вблизи городов, находились… в полной от них зависимости: крестьянин никогда не имел статуса гражданина, ему разрешалось только торговать зерном на городских рынках и одновременно запрещалось заниматься каким-либо ремеслом для производства товарной продукции» (Фернан Бродель. Грамматика цивилизаций. Пер. с франц. М.: Издательство «Весь Мир», 2008). 
Если бы крестьянин вздумал заняться ремеслом, горожане его повесили бы за создание конкуренции. Крестьяне же в ответ платили городу ненавистью.
«…Права гражданства давались крайне редко... Так, в Венеции существовало два типа гражданства: первый тип – это как бы «внутреннее» гражданство, гражданство второго сорта; второй тип – полноценное гражданство, называемое «внутренним и внешним», за предоставлением которого ревниво следила местная арис­тократия, охранявшая собственные привилегии. Чтобы получить гражданство первого типа, нужно был прожить в Венеции не менее 15 лет, а для получения гражданства второго типа – 20 лет. К этому нужно добавить, что в некоторых случаях делались различия между «старыми» и «новыми» гражданами. Декрет 1386 года уточнял, что только «старые» венецианцы могли вести дела с немецкими купцами, обос­новавшимися в городе. Средневековый город – это город эгоистичный, ревниво охраняющий полученные привилегии, жестокий, готовый защищать свои интересы перед лицом остального мира» (Бродель).
Тут читатель, наверное, вспомнит, что в средневековом европейском городе крестьянин, проживший в нем «год и один день» становился свободным. Было такое правило кое-где, было… Но надо понимать, что жить в городе и быть гражданином города – это не одно и тоже. Свободным от власти феодала крестьянин в городе может и становился, но прав – никаких. Соответственно, никакой правовой защиты. Наслаждайся такой «свободой» сколько влезет. К тому же в пространстве средневекового города, ограниченном городскими стенами, лишней жилплощади не было. И вообще не было ничего лишнего.
Понимая, что со всех сторон они окружены ненавидящей их крестьянской массой, средневековые европейские города вооружались до зубов и постоянно находились настороже.
«Как сельские сеньоры запирались в своих укрепленных замках, так и города с наступлением ночи убирали подъемные мосты, натягивали цепи перед воротами, выставляли часовых на стенах, опасаясь наиболее близкого и наиболее вероятного врага – окрестного крестьянина. Город породил университеты и юристов, разработавших в конце Средневековья право, обращенное против крестьян. Но в итоге оказалось, что города, сумевшие в средние века стать государствами – Венецианская республика, Великое герцогство Тосканское, вольные ганзейские города, – двигались против течения истории, их существование мало-помалу становилось все более анахроничным. Городское средневековое общество не имело перед собой исторического будущего» (Ле Гофф).
В целом надо понимать, что, глядя на средневековые европейские здания, замки и храмы мы впадаем в заблуждение. Нам начинает казаться, что средневековые европейцы жили очень даже прилично, а многие едва ли не в роскоши. На самом деле каменные строения уцелели благодаря своей прочности и о том, как жили люди в Европе в средние века, по ним нельзя судить. Большинство населения жило в неких убогих строениях из дерева и самана, от коих, понятно, и следа не осталось, а потому нам сегодня трудно представить, как на самом деле жили люди в ту эпоху.
«Время, которое идеализирует все, идеализирует и материальное прошлое, оставляя от него лишь долговечное и уничтожая преходящее, то есть почти все. Средние века для нас – блистательная коллекция камней: соборов и замков. Но камни эти представляют только ничтожную часть того, что было. Лишь несколько костей осталось от деревянного тела и от еще более смиренных и обреченных на гибель материалов: соломы, глины, самана... Крестьянский дом строился из самана или из дерева, если и употреблялся камень, то не выше фундамента. Обычно этот дом состоял из одной комнаты и не имел другого дымохода, кроме дыры в потолке» (Ле Гофф).
В общем, не по кинофильмам и историческим романам следует судить о Средневековье. Реальность выглядела совсем не романтично.
«Любой национальный подсчет показывает крайне тяжелую картину. Франция, страна привилегированная, если таковая вообще была возможна, познала в X в. 10 голодовок в масштабе всей страны, 26 – в XI, 2 – в XII, 4 – в XIV, 7 – в XV веке… Этот перечень, составленный в XVIII в., рискует оказаться слишком оптимистичным. В нем не приняты во внимание сотни и сотни локальных голодовок, которые не всегда совпадают с общим бедствием… То же самое можно было бы сказать о какой угодно стране Европы. В Германии голод настойчиво посещает города и деревни... катастрофы следуют одна за другой… Деревни, как это ни парадоксально, страдали гораздо больше. В городах есть свои склады, свои запасы, свои «зерновые конторы» («offices du ble»), закупки за границей и вообще настоящая политика предусмотрительного муравья. Крестьянин, живущий в зависимости от купцов, от городов, от сеньоров, запасов почти не имеет...» (Фернан Бродель. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. I.).
Тут следует понимать, что в хроники и летописи сообщения о голоде попадали только тогда, когда он принимал экстраординарные масштабы. На «сотни и сотни» случаев локального голода, о которых упоминает Бродель, летописцы и хронисты даже внимания не обращали – слишком уж частыми были такие случаи. «Рядовой», если можно так выразиться, «рутинный» голод был настолько обыденным явлением эпохи средневековья (и более ранних эпох тоже), что его даже не фиксировали в письменных источниках. Но надо все-таки иметь в виду, что за всеми этими сухими цифрами, за коротко отмеченными в письменных источниках случаях экстраординарного голода и «сотнями и сотнями» случаев локального голода, не зафиксированных вообще ни в каких источниках, стоят миллионы и десятки миллионов голодных смертей. Историки этого очень часто не понимают, а вслед за ними этого не понимают и читатели, интересующиеся историей минувших эпох. 
«…Средневековый Запад представлял собой мир. находящийся на крайнем пределе. Он без конца подвергался угрозе лишиться средств к существованию... Средневековый Запад – это прежде всего универсум голода, его терзал страх голода и слишком часто сам голод» (Ле Гофф). 
Не удивительно, что призыв папы Римского Урбана II к Крестовому походу всколыхнул всю Европу: громадные массы несчастных страдающих людей готовы были бежать от этой ужасной жизни, куда угодно, хоть на край света… И они бежали. Навстречу своей гибели. (Существует предположение, что Крестовые походы были организованы с целью вытолкнуть из Европы избыточное население.)
В целом можно констатировать, что Шелковый путь связывал преимущественно не Восток с Европой, а Восток с Востоком (в расширительном смысле, т. е. от Пекина до Толедо). Участие собственно Европы в масштабных товарообменных процессах, происходивших вдоль это гигантской коммуникации, было не таким уж значительным. И тем не менее последствия подключения, пусть и умеренного, к Шелковому пути имели в исторической перспективе колоссальное значение для европейской цивилизации. Прежде всего, резко расширилась доля денежного сектора в европейской экономике. Феодальное (натуральное) хозяйство стало стремительно заменяться товарно-денежным. 
«Решающим периодом здесь стал XIII в. Флоренция, Генуя, Венеция, испанские, французские, немецкие и английские государи, чтобы удовлетворить потребности в деньгах, стали чеканить сначала серебряные монеты высокого достоинства, гроши, а затем золотые (флорентийский флорин появился в 1252 г., экю Людовика Святого в 1263–1265 гг., венецианский дукат в 1284 г.). Роберто Лопец назвал XIII в. «веком возврата к золоту» (Ле Гофф).
Раньше такой потребности в деньгах не было, потому как хозяйство было по преимуществу натуральным. Теперь все изменилось. Как следствие, резко возросло ремесленное производство. Стала меняться структура европейской экономики и соответственно, структура самого социума.
Особое значение имело активизация европейского коммунального движения благодаря росту экономической мощи городов. Коммунальное движение в Западной Европе X–XIII вв. – это движение горожан против сеньоров за самоуправление и независимость. Вначале требования горожан сводились к ограничению феодального гнета и сокращению поборов. Затем возникли политические задачи – обретение городского самоуправления и прав. Борьба велась не против феодальной системы в целом, а против сеньоров тех или иных городов. Города Северной и Средней Италии и другие – стали коммунами в IX–XII вв. В Германии в XII–XIII вв. появились так называемые имперские города – формально они подчинялись напрямую императору Священной Римской империи, но де-факто были независимыми городскими республиками. Часто даже значительные города (например, Париж, Орлеан, Лион и др.) не получали прав полного самоуправления. Однако наиболее развитые города Северной и Средней Италии (например, Венеция, Генуя, Пиза, Флоренция, Сиена, Лукка, Милан, Болонья, Перуджа и др.) благодаря активной торговле с Востоком настолько усилились, что смогли стать городами-государствами (республиками), совершенно независимыми от своих бывших сеньоров. Активизация коммунального движения в Европе была связано с тем, что города стали богатеть и усиливаться настолько, что уже могли противостоять фео­далам. А этот процесс был связан в первую очередь с активизацией международной торговли, т. е. торговли с Востоком. Начался быстрый процесс распада феодальных структур, что через столетия имело своим результатом то, что мы сегодня называем «западной демократией», тут все взаимосвязано.
Стали возрождаться запустевшие города римской эпохи, появились множество новых. Пусть эти «города» были крохотными по современным меркам, зато их стало очень много. Начались массовые расчистки лесных массивов, освоение заросшего лесом пространства.
«V–X вв. – вся экономическая жизнь [в Европе] сосредотачивается в феодальной деревне – ремесло сочетается с сельскохозяйственным трудом. Города – административные и религиозные центры. XI–XV вв. – оживают старые (римские) города. Значительное влияние на их развитие оказали крестовые походы XI–XIII веков. Города не только религиозные, но все более – экономические и культурные центры» (Бор М. З. История мировой экономики. – М.: Дело и Сервис, 1998.)
«…Арчибальд Льюис прав, когда пишет, что «самой важной из границ европейской экспансии была внутренняя граница леса, болот, ланд» (Lewis A. The Closing of the European Frontier. – Speculum, 1958, p 476.). Незаселенные части европейского пространства отступали перед крестьянами, распахивавшими новь… создавались связи между районами, до того чуждыми друг другу; разрушались «перегородки»; возникали или возвращались к жизни на скрещениях торговых путей бесчисленные города – и то было, вне сомнения, решающим обстоятельством. Европа заполнилась городами. В одной только Германии их появилось более 3 тысяч. Правда, иные из них, хоть и окруженные стенами, останутся деревнями с двумя-тремя сотнями жителей. Но многие из них росли, и то были города в некотором роде небывалые, города нового типа» (Ф. Бродель, Т. 3).
Все это было следствием подключения Европы к восточной торговле, которое дало импульс для развития европейской экономики.
Вследствие роста объема денежной экономики и развития производительных сил появились возможности для создания крупных зданий – замков, соборов, готических церквей; сам готичес­кий стиль возник именно в эту эпоху. Строительство было, правда, не сказать чтобы уж очень качественное. «В средние века приходилось постоянно что-то ремонтировать, заменять, переделывать. Нужно было без конца отливать заново колокола. Часто рушились здания, прежде всего церкви» (Ле Гофф). Но этот «вечный ремонт» вел к резкому росту ремесленного сословия.
Важнейшим следствием описываемых нами процессов было приобщение Европы к научному знанию, которое хлынуло в Европу бурным потоком и стимулировало развитие западной науки, которое в ту эпоху находилось в зачаточном состоянии.
«В период расцвета мусульманская цивилизация на ее верхних уровнях достигает огромных успехов одновременно в науке и античной философии. Достижения были не только в двух этих областях (вспомним хотя бы литературу), но в этих областях они были наиболее значительны.
Именно в науке сарацины (так иног­да называют мусульман этого блестящего периода) принесли особенно много. Достаточно упомянуть тригонометрию и алгебру (само название арабского происхождения). В тригонометрии они «придумали» синус и тангенс; известно, что греки измеряли величину угла по хорде вписанной окружности: синус есть половина этой хорды. Мухаммад Ибн Муса в 820 г. опубликовал трактат по алгебре, в котором дошел до уравнений второй степени. Переведенный на латинский в XVI в. этот трактат станет основополагающим для математиков Запада. Позднее мусульманские алгебраисты решали даже бинарные уравнения…
Нельзя также не вспомнить исследования в области математической теории, географии, астрономических обсерваторий и их инструментов (в частности, астролябию), если не совершенных, то по меньшей мере великолепных для измерения широты и долготы, позволяющих исправить очевидные ошибки Птолемея. Поставим им очень хорошие оценки по оптике и химии (дистилляция спирта, изготовление эликсиров, серной кислоты), фармакологии (половина лекарств, которыми пользовались на Западе, пришли с Востока). Их медицина, бесспорно, великолепна. За три века до Мишеля Сервье египтянин Ибн аль Нафиз дал описание малого круга кровообращения…» (Ф. Бродель. Грамматика цивилизаций).
«В Средние века исламский регион находился на переднем крае развития технологий и инноваций. Здесь поддерживался гораздо более высокий уровень грамотности населения, чем в тогдашней Европе; здесь были изобретены или существенно усовершенствованы вет­ряная и приливная мельницы, тригонометрия и латинский парус; здесь были впервые опробованы некоторые важные новшества в металлургии, механической и химической инженерии и ирригации; наконец, средневековые мусульмане переняли у китайцев употребление бумаги и пороха, и именно через них эти изобретения попали в Европу. В Средние века технологии преимущественно мигрировали из мусульманских стран в Европу, а не наоборот, как сегодня» (Дж. Даймонд. Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих сообществ. М.: ACT, 2004.).
Таким образом, тут сработал ряд факторов. Знакомство с достижениями мусульманской науки двинуло вперед (точнее, создало на ровном месте) европейскую науку. Этот научный подъем сделал возможным промышленную революцию, когда из-за стечения сложных обстоятельств необходимость в ней назрела. А все вместе взятое столетия спустя обеспечило Западу возможность колонизации большей части планеты, превращения незападных регионов в источник полезных ископаемых и рынок сбыта. Фундаментом же для рывка Запада стал гигантский, растянувшийся на столетия процесс глобального переустройства мира, начавшийся с арабских завоеваний, продолжившийся экономической экспансией итальянских республик и завершившийся серией монгольских походов в XIII веке. Подключение, пусть и умеренное, к восточной экономике и восточной науке сделало возможным, в исторической перспективе, подъем Европы (правда, это было еще делом будущего).
Это обстоятельство ускользает от взгляда историков, поскольку они привыкли рассматривать историю отдельных столетий, отдельных стран и регионов или биографии отдельных личностей, но при широком взгляде на ход исторических процессов все это совершенно очевидно. Однако искусственно созданная евроцентрическая модель развития мировой истории склонна рассматривать Запад как нечто изолированное от остального мира, что развивалось само по себе, последовательно, от этапа к этапу. Такая примитивная концепция не имеет ничего общего с реальностью и не выдерживает ни малейшей критики.
Следует все же иметь в виду, что мощный импульс к развитию Европы, полученный в XIII веке достаточно быстро утратил свою силу и достаточно скоро Европа опять впала в беспросветное состояние.
«…Христианский мир на рубеже XIII–XIV вв. не просто остановился, но съежился. Прекратились распашки и освоение новой земли, и даже окраинные земли, возделывавшиеся под давлением роста населения и в пылу экспансии, были заброшены, поскольку их доходность была действительно слишком низкой. Начиналось запустение полей и даже деревень… Возведение больших соборов прервалось. В 1284 г. обрушились своды собора в Бове, вознесенные на 48 метров. Готические мечты никогда уже выше не взбирались. Постройка соборов остановилась: в Нарбонне в 1286 г., в Кельне в 1322-м, Сиена же дос­тигла предела своих возможностей в 1366 г.
Демографическая кривая склонилась и поползла вниз. Рост цен остановился, дав пищу депрессии. Наряду с этими крупными явлениями общего характера возвестили о том, что христианский мир входит в кризис, и события, одни из которых поражали уже современников, а другие обрели свой смысл лишь в глазах грядущих исследователей» (Ле Гофф).
Вырвать Запад из исторического тупика смогла только начавшаяся в конце XIV веке колониальная экспансия. В ходе этой экспансии Западом были захвачены целые континенты (Северная Америка, Южная Америка, Австралия, Африка, огромные территории в Азии), были уничтожены сотни миллионов людей, истреблены целые народы и разрушены целые цивилизации (ацтеков, инков и др.). 
«…Не то чтобы Индия раньше была мирным местом – нет, не была. Как не было утопией пацифистов Западное полушарие до появления там европейцев. Но, без всякого сомнения, повсюду, где появлялись европейцы, происходил всплеск насилия. Серьезные военные историки в этом совершенно уверены, это было очевидно уже в XVIII веке. И об этом можно прочесть у Адама Смита. Объясняется это, в частности, непрерывными кровопролитными войнами внутри самой Европы. Поэтому там развилась непревзойденная культура насилия. Эта культура превзошла масштабами даже технологию Европы, не так уж обгонявшую технологии других цивилизаций. Читая о том, что проделывали европейцы, нельзя не ужасаться. Британские и голландские купцы – на самом деле это были торговцы-воины – хлынули в Азию и вторглись в зоны торговли, издавна функционировавшие по четким правилам. Зоны эти были более-менее свободными и мирными, прообраз зон свободной торговли. Европейцы уничтожали все на своем пути. Так происходило, за редчайшими исключениями, почти по всему миру. Войны европейцев с туземцами были войнами на уничтожение. Если не закрывать глаза на историческую правду, то приходится называть это попрос­ту варварским вторжением». (Ноам Хомский. Как устроен мир. Пер с англ. М.: АСТ, 2014.).
Чудовищная эпопея колониальной экспансии Запада еще не получила своей должной оценки, но возможно, когда-нибудь получит. Но так или иначе, разрушив и ограбив едва ли не две трети мира колониальная экспансия обеспечила Западу мировую гегемонию… На некоторое время.
«Около 75% мирового населения живет в Евразии, и большая часть мирового физического богатства также находится там... На долю Евразии приходится около 60% мирового ВНП и около трех четвертей известных мировых энергетических запасов... В Китае были развиты все области: философия, культура, искусство, социальные навыки, техническая изобретательность и политическая власть. Приблизительно до 1600 года Китай занимал ведущее место в мире по производительности сельскохозяйственного труда, промышленным нововведениям и уровню жизни… Китай большую часть своей истории оставался единым государством, которое во времена провозглашения Америки уже насчитывало более 200 миллионов человек и было ведущей промышленной державой» (Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., 1999).
В наши дни ситуация начинает меняться и полюса меняются, что отмечается специалистами во всем мире. Так руководитель направления развивающихся рынков и главный стратег инвестиционного подразделения компании Morgan Stanley Ручир Шарма пишет:
«В начале ХХ века главные торговые пути пересекали Атлантический океан, но после Второй мировой войны Япония и Китай сумели провести новый путь, начинавшийся с их побережий. На протяжении жизни одного поколения эти азиатские страны с помощью дешевой рабочей силы с лихвой окупили стоимость отправки товаров из Тихоокеанского региона в Европу и США. Таким образом, согласно McKinsey & Company, Азия восстанавливает свой статус мирового «центра экономического притяжения». Введя понятие центра международной экономической деятельности McKinsey, создала карту, показывающую, как этот «центр» смещался с течением времени. Тысячу лет назад он располагался в Центральном Китае, к 1960 году постепенно сместился в Северную Америку, а с тех пор движется обратно в Азию. Самое удивительное в том, что с 2000-го по 2010-й центр притяжения сместился больше, чем за предыдущие 50 лет, быстро перескочив через Северный полюс и вернувшись обратно в Китай, – яркий пример того, что схемы глобальной торговли могут меняться и меняются» (Ручир Шарма. Взлеты и падения государств. Сила перемен в посткризисном мире. Пер. с англ. М., ООО «Изд-во АСТ», 2018).
Все течет, все изменяется…

19098 раз

показано

0

комментарий

Подпишитесь на наш Telegram канал

узнавайте все интересующие вас новости первыми

МЫСЛЬ №2

20 Февраля, 2024

Скачать (PDF)

Редактор блогы

Сагимбеков Асыл Уланович

Блог главного редактора журнала «Мысль»