• Исторические страницы
  • 18 Мая, 2021

НЕВИДИМЫЙ ОСТРОВ

Корейская диаспора СНГ XXI-го века: опыт художественного преодоления маргинального сознания

Александр Кан,

писатель

От автора: В этом году «Невидимому Острову» исполняется 30 лет! Для тех, кто не знает, «Остров» это первое произведение, в котором я заявил о Литературе Коре Сарам, равно как и о мировоззрении русскоязычных корейцев – на международном уровне. Недавно я перечитал свою работу и был приятно удивлен ее, совсем не утраченной со временем, глубиной и актуальностью. И в этом авторском возбуждении я поделился своими впечатлениями с главным редактором журнала «Мысль», с которым мы успешно сотрудничаем на протяжении многих лет. И Аяган Утенович, человек тонкий, чуткий, любезно предложил мне разделить эту радость с читателями своего издания. Что собственно, я сейчас и делаю, всегда помня слова Артура Кестлера: «Настоящий писатель был бы рад променять сто современных читателей на десять читателей через десять лет и на одного – через сто».

Данное размышление рассматривает тему более чем векового существования корейской диаспоры в СССР, СНГ с различных, но в главном, с экзистенциальной точки зрения – в этом ракурсе собственно и ставится проблема – и состоит из трех частей, соответствующих трем временным измерениям.

Первая часть. Настоящее. Настоящее казахстанских, российских корейцев в историческом, социо-политическом и культурном контексте.

Вторая часть. Прошлое. Экзистенциальное прошлое человека диаспоры. Память как пустота. Память как ожог. Литература современных корейских авторов – как совокупность форм выражения мнемонической природы человеческого существования. Литература как революционная и успешная попытка доказательства и оправдания существования диаспоры. Память перестает быть памятью, становясь прошлым, настоящим и будущим. Память становится истинным содержанием человеческого Духа.

Третья часть. Будущее. Из экзистенциального прошлого к будущему, а точнее к будущности человеческого Духа. Духа уже вне каких-либо рамок – нацио­нальных, временных, географических, исторических. История Духа как переход из прошлого в будущее, где история рассматривается как частный рассказ, как литературное произведение, собственно как часть национальной истории. И, наконец, история как миф. Соответственно в данной части размышления осуществляется попытка выстроить будущность человеческого Духа через миф. Новый миф нового времени о новом человеке, которого прежде не существовало никогда.

С другой стороны, каждую из трех частей данного исследования буквально и символически можно соотнести с определенным местоимением. Соответственно: «ОНИ», «МЫ» и «Я».

Еще необходимо отметить, что все наше размышление вполне сравнимо в образах стереометрии с бесконечным конусом, точнее, двумя вложенными, направленными навстречу друг другу бесконечными конусами. Конусом человеческой истории и конусом человеческого сознания. Соответственно первая фигура отображает реальное историческое время, вторая – время художественное, или мифологическое. И если в течение нашего размышления мы, двигаясь от основания первого конуса, или конкретики национального прошлого, будем приближаться к исторически неопределенному – независимо от политической ситуации всегда неопределенному! – будущему диас­поры, или к некоей мнимой вершине, то в ракурсе человеческого сознания, согласно второй фигуре, из экзистенциального – точечного! – небытия мы устремимся к реальной будущности человеческого Духа, или к бесконечному кругу, и это движение, эта безудержность, этот вектор, по сути, и составляют главное содержание и пафос нашей работы.

 

 ОНИ. ОТКРЫТЬ ГЛАЗА

И НЕ ИСПУГАТЬСЯ

 

Для начала не будет лишним заметить, что все последующее рассуждение сугубо субъективно и касается существования корейской диаспоры в условиях многонационального Казахстана, России, СНГ, со всеми его особеннос­тями, принципиально отличными от условий проживания других этнических групп. Это должно избавить нас от рассуждений общего порядка и всяческих «общенациональных» социально-политических советов (а чаще попросту мечтаний), которые по своей риторической и тавтологической природе абсолютно чужды автору, да и не имеют в любом случае особого смысла.

Так вот, что касается особенностей существования корейской диаспоры в СНГ, то отправным и основополагающим моментом его является тот факт, что постсоветские корейцы никогда не имели, не имеют и, вероятно, не будут иметь своих территориальных геополитических образований, а следовательно, многие вопросы, актуальные для других, в нашем случае либо вовсе снимаются, либо проецируются на плоскость этнического существования с несколько иными акцентами. И это принципиально важно.

Говоря о прошлом, о российском и после советском прошлом, я в первую очередь вижу… дыру, «социально-политическую дыру», в которой исчезли – мой личный пример типичен для всей корейской диаспоры – мои предки: сталинские репрессии, этническая чистка на Дальнем Востоке в целях обезопасить регион от проникновения японских шпионов, которых объединяла с корейскими поселенцами чисто внешняя схожесть, пристрастное внимание к переселенцам со стороны соответствующих органов. Отсюда ощущение, что что-то не в порядке с твоей физиономией – цвет волос, разрез глаз… Отсюда и многие психофизические, ментальные искривления у «уродцев». При этом никогда не стоит забывать, что на самом деле беда, случившаяся с людьми в смутные тридцатые годы, никоим образом не определялась этнической окраской, лицо ее, этой беды, совершенно наднационально. Репрессии носили чисто политический характер. Любого и в любой момент могли сор­вать с насиженного места, за любым могли следить неустанно. Но если все же необходим был компромат, чтобы упечь человека за решетку, то тем же самым корейцам одного внешнего вида было достаточно, чтобы однажды услышать за своими-чужими дверями зловещий стук неотвратимых командорских шагов.

Позвольте здесь ввести понятие этнического экзистенциализма, который я пережил на собственном опыте и который неотъемлем от опыта моих неведомых предков. Бытовое, повседневное его присутствие можно с лихвой наблюдать и сегодня, в той же самой Москве – вытеснение инородцев по признаку их элементарной «узнаваемости». Приближающийся милиционер заранее с хищным восторгом взирает на твое лицо. Понятие этнического экзистенциализма требует, разумеется, более серьезного и обстоятельного рассмотрения, мы же при помощи его обозначим основы, на которых будет строиться наше последую­щее размышление.

 

* * *

СССР, или Россия 19-го и 20-го веков – это для меня в первую очередь ее Культура, Литература, Искусство. Здесь не может идти речь об уровне ее цивилизации, непосредственно влияющем на межнациональные отношения, ибо цивилизация и культура являют собой порой понятия взаимоисключающие. Я бы осмелился предположить, что и в сознание большинства представителей корейской диаспоры, не имеющих непосредственного отношения к культуре как особой области человеческой деятельности, фактор русской культуры проник настольно глубоко, что с ее влиянием спорить совершенно бессмысленно. Культура есть конкретное, в России более чем конкретное явление, оставившее неизгладимый след в генетической памяти нескольких поколений корейцев.

В случае российских корейцев вопрос об имперском покорении «ста народов» попросту снимается: корейцы сами в поисках заработков проникали (конец 19-го, начало 20-го века) на территорию Дальнего Востока, и никто их не покорял, равно, как и не приглашал. Самоощущение вечного гостя принципиально важно для национального сознания, оно пронизывало, пронизывает и будет – через поколения – пронизывать все их существование: вся ментальная, психологическая и даже физическая их плас­тика, пластика их движения всегда непосредственно или опосредованно отражает движение, жест, притоп, ухмылку хозяина, отворившего дверь навстречу непрошеному гостю. Оказавшись на чужой территории, кореец автоматически расставался со своей культурой, традициями, национальным духом, и это он понимал как никто другой.

По прошествии определенного «испытательного» срока он мог называть себя русским, татарином, якутом, казахом, узбеком, – кем угодно, и может быть, в самую последнюю очередь корейцем. Но в любом случае он попадал под сильнейшее влияние русской культуры, которая, несомненно, обогащала его, как и многих инородцев, проживавших на территории распавшегося теперь СССР. Дальнейшему искажению национального самосознания способствовала политика государства, не имевшего, повторю здесь, определенного национального лица. Бессмысленно считать, сколько корейцев, родившихся в 30 – 40-е годы, носили такие имена, как Искра, Октябрина, Вилен, Виссарион, Лаврентий и так далее. Социально-политическая мимик­рия на таком ономастическом уровне также является отражением некоей всеобщей этнической стерилизации. И только «5-й пункт» в одночасье вскрывал весь ужас политического лицемерия: человек, подающий документы в какую-либо государственную организацию, вынужден был задумываться и сожалеть, кем он мог бы стать, не будь он корейцем или евреем.

Возникает ли теперь мстительное чувство по поводу несправедливого прошлого, желание сводить национальные счеты? Нет и нет! Говорю это только о постсоветских корейцах, ибо по их понятиям гость, не имеющий своего угла в исторически чужом доме, даже и думать об этом не смеет. Быть может, дело в отсутствии почвы, земли, которая – примеров тому бесчисленное множество – так сильно «засасывает», что попытка оторвать от нее человека непременно отдается в его голове залпом безудержного национализма. Сегодня в той же самой цивилизованной Японии многие корейские поселенцы, численность которых достигает одного миллиона, вынуждены были чаще всего менять свою национальность и имя в паспорте, дабы иметь благополучную карьеру и просто-напросто спокойно, в достатке, жить. На российской, а тем более казахской почве, это, как нетрудно догадаться, смысла не имеет.

Драматическое прошлое корейской диаспоры естественно наложило отпечаток на нынешний уровень развития русскоязычных корейцев. Историческая справка: путь движения корейцев по России таков: Дальний Восток – Казахстан и Средняя Азия – европейская Россия. Если первые два звена данной цепи – результат политического давления, то последнее звено – следствие вполне цивилизованного перемещения: многие советские корейцы, заканчивая учебные заведения, оставались в России. Формальный образовательный уровень российских корейцев достаточно высок, что вполне объяснимо: инородец помимо генетически заложенного в него трудолюбия старался обязательно получить высшее образование в те еще памятные времена, когда это было престижно, тем самым как бы охраняя себя от возможных посягательств анонимных хозяев. Добавим к этому несомненные способности к точным наукам, изобразительному искусству, вокалу и так далее. Но нас интересует не формальный, а истинный, фактический уровень сегодняшнего развития, в первую очередь, духовного и интеллектуального, казахстанских и российских корейцев. По этому поводу существует две точки зрения: первая, которую разделяю и я, основывающаяся на абсолютных критериях, и вторая, относительная, соразмеряющаяся с аналогичным уровнем развития зарубежных корейцев, который сегодня в России более чем достаточно, а значит, есть с чем сравнивать.

В силу тяжелого исторического прош­лого – японская оккупация, разруха и нищета в стране, постоянная миграция, – корейцы всегда являлись предельными прагматиками и соответственно трудоголиками. Без этого, согласитесь, трудно было бы выжить и добиться чего-либо народу, долгое время не имевшему возможности жить самостоятельно и независимо. Следовательно, корейцы, попав на чужую территорию, всегда старались добиться относительного материального достатка. Это являлось первым и основным условием их существования. Другое дело, имеет ли какое-либо отношение этот фактор к мировоззренческому, интеллектуальному и духовному уровню их развития? Опять же повторю, что говорим мы здесь по самому высокому счету, никак не сравнивая корейцев с представителями других этнических групп, ибо сравнение само по себе уничижительно и порочно: всегда найдется кто-то, кто по уровню развития стоит ниже или выше тебя. Так вот, к сожалению, непосредственной связи между образом, стилем существования и уровнем культурного развития корейцев не прослеживается. И если говорить откровенно, то большинству корейцев этого и не нужно. Я уж не говорю о каком-либо проникновении в мировую культуру через русскую – большинство культурных посылов корейцев сводится к… традиционной пище как самому устойчивому культурному национальному достоянию. Заметьте, как стремительно скатывается культура до уровня наших желудков! Я, конечно же, не призываю к тому, чтобы каждый представитель корейской диаспоры толковал и трактовал темные места в поэзии провансальских трубадуров или тайнопись Дж. Сэлинджера, но обращенность к духовному, не представительская, не, простите за нарушения стиля, тусовочная, а истинная должна быть. Я говорю сейчас о самом большом, на мой взгляд, зле для любого народа или диаспоры, независимо от его численности, – я говорю о мировоззренческом провинциализме, который и заложен в основе многих национальных противоречий.

За примерами далеко ходить не надо: уровень корейских печатных изданий и прочих средств массовой информации, театральных и музыкальных коллективов, коих в общей сложности насчитывается совсем немного на территории бывшего СССР, увы, по-прежнему непозволительно низок. Причин тому много. Основная из них – искусственная зацепка за родной корейский язык – согласитесь, звучит более чем парадоксально! – который, если смотреть правде в глаза, в сегодняшних условиях не имеет никакого будущего. Основная масса представителей корейской диаспоры старшего и среднего поколения, не зная – и это факт! – корейского языка, толком не знает и русского. Наблюдается состояние, скажем так, междуязычия: одинокий корабль меж двух маяков, и оба манят – так куда же в конце концов плыть? – особенно в нынешние времена этнического «ренессанса». Для корейцев подобное междуязычие на самом деле оборачивается безъязычием. А те немногие культурные и художественные достижения, которые ознаменованы короткими корейскими именами в России, – результат как генетического, так и культурологического метисианства – слияния корейской и русской крови, и это очень символично и закономерно. Только в этом я вижу выход для замшелой, законсервировавшейся в советские и постсоветские годы корейской культуры. Этот выход лежит на пути сращения мощного подсознательного пласта национальной – психологичес­кой и художественной – пластики (поверьте мне, она более чем замечательна и до сих пор никому не известна, и в первую очередь, это касается области литературы) с российским образованием и российским контекстом. Только это слияние может дать значительный культурологический эффект.

Здесь, однако, я должен внести существенную поправку: понятия культурного уровня народа в случае советских корейцев попросту не существует, ибо корейцы, российские, узбекские, казахстанские, это не народ, а, по сути, сообщество одиночек или семейных образований, которые иногда, скажем, по праздникам, встречаются в церкви или культурном центре. И дело здесь не столько в вынужденной рассеяннос­ти корейской диаспоры, сколько еще в одной характерной черте корейского менталитета – в острой, необратимой разобщенности корейцев, их изначально недоверии друг к другу, даже взаимной неприязни, в сущности, нелюбви. Происхождение этого странного, мягко говоря, не родственного чувства заключается в комплексе инородца, истязающего себя и своего этнического ближнего, который своим видом, самим своим существованием «уродливо» напоминает ему самого себя – «растиражированного» себя, всегда готового, как исторически сложилось, к унижению. И нет никакой возможности обрести в таком ближнем опору и защиту! Даже знаменитое противостояние Севера и Юга, по моему глубокому убеждению, имеет совершенно иную природу, чем это было в свое время в разделенной Германии. Проблема Севера и Юга в первую очередь не политическая, а мировоззренческая, психологическая, условно говоря, проблема родных братьев Хынбу и Нольбу, классических персонажей древней корейской прозы, – остро ненавидящих и непрестанно унижающих друг друга.

Но если, по моему разумению, культурный и мировоззренческий уровень российских корейцев оставляет желать лучшего, то их зарубежные соотечественники отличаются от них отнюдь не в лучшую сторону. И дело даже не в пресловутой русской широте, не в способности россиян в любой момент, независимо от того, чем они занимаются и где служат, порассуждать за стаканом вина о Толстом и Достоевском, а в мировоззренческой широте, взращенной на почве открытости всем – восточным и западным – культурам, в готовности впитывать это роскошное многообразие различных культур. К сожалению, с моими соотечественниками из той же Республики Корея дело обстоит намного сложнее. Вырвавшись за короткий срок из состояния нищей, разрушенной сельскохозяйственной страны и обретя ныне статус экономически развитой, они не догадались позаботиться о собственной культуре и вдруг обнаружили за своей спиной бездонную пропасть, отделяющую их от монолита культуры древней. «Национальный монотеизм», ксенофобия (Корея – одно из самых мононациональных государств в мире) усугубляют проблему и делают для корейских граждан реальной опасность остаться провинциальными нуворишами, сменившими деревенские лохмотья на цивилизованную европейскую одежду. Тот факт, что сейчас, когда я пишу эту статью, на моем столе лежат четыре книги – сочинения Кьеркегора, Библия, корейские сказания и проза Евгения Харитонова, а не, к примеру, пособие по менеджменту, приводит меня в состояние светлого восторга и некоторой оторопи оттого, что со мной могло случиться нечто иное.

Что же касается культурного будущего казахстанских или российских корейцев, то у меня нет никакого основания смотреть вперед с оптимизмом, если учитывать общее состояние постсоветского общества. Появление же отдельных культурных по самому высокому счету представителей корейской диаспоры, конечно же, весьма вероятно, но это скорей дело Провидения, скажем так, божественной генетики, вопрос иррациональный и непредсказуемый.

Впрочем, говоря о национальном будущем России, Казахстана и вообще СНГ, надо сказать, что все-таки это будущее видится мне более ясным и светлым, чем прошлое, ведь затмевавшей прежде глаза пелены политического идиотизма уже нет, и значит, мы все вместе учимся глядеть на мир собственными глазами, фокусировать свое зрение. Пятна и блики постепенно превращаются в контуры, формы, предметы, и оказывается, что многие из них – одушевленные: двигаются, чувствуют и думают и даже – о, Господи! – наполнены духом и смыслом реального существования. От бликов к лицам – так бы я обозначил направленность развития межнациональных отношений и данных размышлений, ведь именно из-за незнания своего национального соседа возникает слепое чувство к нему, будь оно восторженным или уничижительным.

А говоря о межнациональном языке общения, было бы странным называть какой-либо иной, кроме единственно возможного. Я могу с полной уверенностью заявить, что для постсоветских корейцев родным языком является русский, а также те языки, где проживают коре сарам – казахский, узбекский, и вероятно, если и найдутся ревностные радетели чистоты национального языка, то их окажется очень немного, опять же в силу пресловутого корейского прагматизма и рациональности мышления. Даже если говорить о литературе, то в контексте корейской диаспоры проблема немедленно снимается: существующие сегодня, очень немногочисленные профессиональные корейские литераторы пишут только по-русски, а один из лучших корейскоязычных прозаиков и драматургов Хан Дин, выходец из Северной Кореи, умер в городе Алма-Ате еще в 1993-м году.

Завершая, я бы хотел напомнить, что исторический опыт корейской диаспоры в условиях бывшего СССР, России и Казахстана уникален. Пути выживания ее представителей были сугубо самостоятельными и индивидуальными. У корейца никогда не было рядом плеча этнически ближнего, не было даже ощущения этого плеча – символа целостности любого национального образования. Каждый выбирался в одиночку, не с кем было объединяться и совместно требовать национальных прав. Пресловутая корейская разобщенность, вынужденная необходимость самостоятельного движения и выбора – одиночного в отличие от других народов, имевших свою законную землю, язык и пусть теоретическую, но целостность – при неизбежных ошибках и утратах все-таки укрепляла стойкость духа и волю. В многонациональном контексте СНГ корейцы, быть может, странно и выгодно отличаются от представителей других народов именно своей физической, психологической, ментальной одинокостью, которая ограждала их от расслабляющего чувства коллективизма и стадности, так пагубно влияющего на межнациональные отношения. Если сделать попытку обобщения, то коре сарам ныне представляют собой ни в коем случае не народ и даже не этническую группу, а сообщество, я бы сказал, формальное сообщество разбросанных по необъятным просторам нашей страны личностей. Пройдя сквозь вязкие, смутные десятилетия политического произвола, они не утратили своего национального лица (другой вопрос, чего это им стоило) – и в тяжелые времена обращались не к своему народу, не к группе товарищей, а только и только к самому себе. В этом и заключается, на мой взгляд, истинно национальное и в то же время общечеловеческое – не требовать гарантий прав, уповая на численность и крикливость своих соотечественников, не требовать гарантий от общества, правительства, всего мира и времени, гарантий извне, а полагаться лишь на себя – самодостаточного и наполненного Духом себя.

И напоследок: в классической корейской прозе существует поистине символический и вечный герой Хон Киль Дон. Он неустанно борется за собственное достоинство и самостоя­нье, побеждает врагов, на месте которых вырастают все новые и новые. Но вот в конце своего славного и победоносного пути, перед тем, как последовать за божественным астральным старцем, забирающим доблестных героев на небо, Хон Киль Дон, закрыв глаза, беседует с восхищенным государем. Государь спрашивает: Почему ты не открываешь глаз? Герой отвечает: Если я их открою, вы испугаетесь…

Мне думается, это и есть точная модель исторического существования всех народов бывшего СССР до нынешних времен: все мы шли тяжело, драматично, на ощупь, вслепую, прикрывая глаза, зажмуриваясь от ужаса, и у всех нас, в наших глазах и душах, на самом нашем донышке, накапливалось то ужасное, мучительное и неразрешимое, что заставляет нас сегодня так легкомысленно хвататься за оружие, демонстрируя национальную непримиримость. Настало время открыть глаза. Но как страшно это сделать! Как при этом не напугать, не поранить, не обидеть – неистовым огнем или кромешным холодом – своего ближнего? Доблестный Хон Киль Дон так и не открыл глаза, великодушно пощадив своего собеседника, он покинул эту бренную землю. Нам же, прос­тым смертным, ничего не остается, как продолжать идти по ней, но уже не вслепую, не на ощупь, как раньше, а с широко раскрытыми глазами. Однако преж­де, чем открыть их, следует набраться великодушия, и тогда сквозь холод, сквозь мрак исторического забвения в них все-таки затеплится маленький и уже негасимый огонь бытия.

 

1640 раз

показано

2

комментарий

Подпишитесь на наш Telegram канал

узнавайте все интересующие вас новости первыми

МЫСЛЬ №2

20 Февраля, 2024

Скачать (PDF)

Редактор блогы

Сагимбеков Асыл Уланович

Блог главного редактора журнала «Мысль»