• Время
• 24 Августа, 2014

СУДЬБА – КАК РОМАН, РОМАН – КАК СУДЬБА

К 90-летию Абдижамила Нурпеисова

Сейдахмет КУТТЫКАДАМ

Книга и ее Неофит
В начале было Слово, Слово было у Книги, а Книга была Богом, сотворившим дух человека и его цивилизацию. Но, что же ныне происходит с Книгой? Ведь отношение к ней – это культурный диагноз общества.
Еще Бальзак без четверти два века назад с изрядной долей обреченности писал, что вместо прошлых властителей дум, писателей и философов приходят новые – журналисты, эдакие беспринципные и продажные писаки. Ему в наше время вторит Абди-Жамил Нурпеисов: «Сегодня хочется мне сказать, в основном, о нашем поколении литераторов.

Сказать о поколении, какого уже не будет, ибо пришли совсем иные, неузнаваемые времена, хотим мы того или нет, но изменился сам статус литератора и литературы в общественном сознании. Изменились в одночасье и цвет, и запах, и состав воздуха. Изменились небо и почва. И заодно будто выпали мы из того, канувшего в небытие прежнего периода времени, и попали в совсем иную Вселенную, вертящуюся уже по каким-то иным законам.
… И как обидно и горько, что совсем недавно, считавшееся властителем дум гордое и могучее искусство как-то нечаянно обмелело, как наш усыхающий Арал!» («Литературная газета», Москва, 2002 год). Сейчас, увы, властителями дум, а точнее – агрессивного бездумья, становятся крикливые шоумены, заполонившие все телеканалы, по сравнению с которыми Ильф-Петровская Эллочка Людоедочка – сногсшибательная интеллектуалка.
В результате, мы наблюдаем печальный процесс: книги постепенно вытеснены периодическими изданиями – газетами и журналами, их, в свою очередь, потеснило телевидение, телевидение сдает свои позиции Виртуальной Сети – Интернету… Книги постепенно превращаются в рудимент «эпохи динозавров», к которой ярые постмодернисты относят все предшествующие времена.
Книга – не просто дряхлая дама в старомодном бумажном одеянии, но и очень мудрая ведунья, открывающая свои тайны человеку только наедине с собой, а мудрость во все времена не только хранит лучшие традиции, но и прокладывает дорогу к новому, то есть она никогда не стареет.
Истинный эликсир бессмертия и духовности для любого народа – это квинтэссенция творчества его талантливых детей – мудрая книга, раскрывающая ему самому его суть и предназначение. Об одном из ее верных адептов Абди-Жамиле Нурпеисове я и хочу поговорить.
О его творчестве я писал четыре года назад в «Казахстанской правде», да и другие пишут, в основном, о его произведениях, а между тем, наверное, надо уделить внимание и его уникальной судьбе в литературе и обществе, не осознанной до сих пор. Потому что он не только автор двух знаменитых романов, но и творец еще одного – особого романа, романа ненаписанного, а претворенного в жизнь – собственной судьбы. И об этом воплощенном произведении, которое своей драматургией, фабулой и психологическим накалом не уступает писанным, нельзя забывать, ибо оно неотторжимо от его творчества и имеет большую назидательную ценность для общества.
Великий казахский писатель Абди-Жамил Нурпеисов по легенде родился «осенью 1924 года, когда рано выпал снег», а позже при выписывании метрики ориентировочно решили, что это событие состоялось 22 октября. И эта дата вошла во все энциклопедии.
Тогда ХХ век уже вошел в полную силу, а тут мы ощущаем присутствие мифа. За 20 лет до этого скончался Абай, которого мы воспринимаем, чуть ли не как ветхозаветного кораническо-библейского пророка. В этом – своеобразие нашего народа, нашей литературы и нашей судьбы. Мы очень молоды, господа! Точнее, мы – молодая ветвь на самом древнем древе, и в этом – наша сила. (Это я говорю, основываясь на своих гипотезах в книге «Дао Алтая», которые надеюсь, со временем подтвердятся.)
Как говорил Иоанн Богослов: «Дух дышит, где хочет», и везде он выражает себя – по-своему.
Абди-Жамил родился в семье рыбака Карима, который хотя и отошел от традиционного занятия кочевника – животноводства, однако Степь его окончательно не отпускала. И потому в свободное время он пробавлялся охотой. Степь и Море – это абсолютно разные субстанции с разными «характерами»: на первой – человек чувствует себя уверенно, устойчиво и здесь мы наблюдаем его «монолог», на второй – он должен быть всегда настороже и готовым к разным неожиданностям, то есть надо вести с ней постоянный «диалог». Кроме того, Вода в Степи – это Жизнь.
Отсюда, Абди-Жамил, как творческий человек, воспринимал Арал – как некое живое и мифическое вселенское существо, которое надо понимать и беречь.
Сразу же после школы, в 1942 году его призывают на фронт. Однако вскоре направляют в военное училище, после окончания которого он в звании лейтенанта добросовестно выполняет свой воинский долг, не избегая опасностей, но судьба хранит его.
Но если спасение от врага – дело счастливого случая, то нам стоит удивляться тому, как он умудрился избежать почти неизбежного наказания от «родных» начальников. Дело в том, что молодой офицер постоянно спорил с ними, а в боевых условиях препирательство воспринимается как воинское преступление.
Абди-Жамил не соглашается выполнять некоторые приказы, которые считает неразумными, он отказывается от представления его на медаль «За боевые заслуги», считая ее ниже своего достоинства, он не принимает предложения остаться после войны на воинской службе (многие офицеры об этом могли только мечтать)… За такое поведение нетрудно было попасть под военный трибунал, но вероятно, аруахи (духи) его отца и четырех дядей, погибших на этой войне, приложили все усилия, чтобы оградить их родного строптивца.
А строптивцем двигали стремление к духовной свободе, неуемная творческая страсть и сокровенная мечта: вернувшись с фронта, стать писателем. Этот никому не известный провинциал из глухого аула и представления не имел насколько это сложно. Но волею случая и при помощи маститого писателя и литературного начальника – председателя Союза писателей Казахстана Сабита Муканова – вдруг перед ним открылся вожделенный литературный путь.
В 1950 году он под влиянием еще свежих фронтовых впечатлений написал военный роман «Курляндия». Роман был тепло принят многими известными писателями и критиками в Казахстане и сразу же получил республиканскую литературную премию имени Жамбыла. Он был переведен на русский язык, одобрен профессиональными московскими рецензентами и запущен в производство «Воениздатом».
Для неизвестного публике молодого человека, которого одолевали тяжелейшие материальные затруднения, это было реальным шансом не только выйти из них, но и получить всесоюзное признание.
Но тут случилось нечто неожиданное, еще несостоявшийся писатель, перед которым широко распахнули двери общественной популярности и материального благополучия, вдруг отказался в них войти… Он запретил издавать собственную книгу в Москве. Причем, не из-за неудачного перевода, а, по умолчанию, из-за слабости самого романа. Ничего подобного в истории литературы советских союзных республик не случалось.
Позже он доверительно объяснил причину своего поступка: «Роман был подражательным, сюжет и стиль были навеяны книгой «Разгром» Эмиля Золя». Невероятно, у каждого великого писателя сотни подражателей, и они все «творят» свои произведения и благополучно существуют, некоторые даже процветают, а этот чудак-казах, вдруг решил наказать себя за подобное. 
Стало ясно, что Абди-Жамил обладает исключительной требовательностью к самому себе. После первого литературного опыта он понял, как мало знает, поэтому стал очень много читать русских и зарубежных классиков (естественно, в переводах) и упорно учиться мастерству писателя. В 1950 году он поступает в Литературный институт имени Горького в Москве и с небольшим перерывом заканчивает его в 1956 году.

Жизнь и творчество
В 1958 году он издал переработанный вариант упомянутого романа под названием «Долгожданный день», но внутреннее недовольство им у него осталось, и после этого он вообще перестал писать на темы Второй мировой войны, которые напоминали ему о нем.
В 1959 году в КазГУ состоялось обсуждение следующей книги нашего героя. Как водится, на нем были высказаны кое-какие замечания и предложения, на которые авторы, как правило, почти не обращают внимания. Но Нурпеисов тут же пошел в издательство, забрал готовящуюся к печати свою книгу и еще полтора года работал над ней.
Решиться на это было еще сложнее, так как к этому времени у него накопилось огромное количество долгов известным и малоизвестным писателям, и даже случайным знакомым, но тяга к творческому совершенству толкнула его на этот, казалось бы, немыслимый поступок.
И наконец, после всех этих мытарств в 1961 году его роман «Сумерки» – первая часть трилогии – вышел в свет, и началась всесоюзная слава, которая позже перешла ее пределы.
Как тут не вспомнить слова Бальзака: «Нельзя стать великим человеком малою ценою. Гений орошает свои творения своими слезами. Талант – явление духовное и, как все живое, в детстве подвержен болезням».
Этому правилу соответствовал и Абди-Жамил, который не щадил себя, особенно, в «детский» период своего творчества.
Он написал не очень много художественной прозы, но два его романа «Кровь и пот» и «Последний долг», являющиеся результатом кропотливого труда почти всей его жизни, без всякого сомнения, стали выдающимся вкладом не только в отечественную, но и в мировую литературу, особенно заметного на фоне глобального творческого оскудения.
А ведь, казалось бы, в них описывается не особо примечательная, рутинная жизнь непритязательных аральских рыбаков. Но Абди-Жамил поднял их проблемы до глобального, вселенского уровня, придав им общечеловеческое звучание, и именно в этом заключается его исключительное мастерство. «Тайна повествования, – писал в своей статье «Искусство романа» один из величайших виртуозов этого жанра Томас Манн, – а ведь в данном случае можно говорить о тайне – состоит в том, чтобы сделать интересными вещи, которые, собственно говоря, скучны. … Принцип углубления во внутреннюю жизнь, несомненно, связан с этой тайной, когда мы затаив дыхание, вслушиваемся в то, что само по себе незначительно, и совершенно теряем интерес к грубому авантюрному сюжету, который будоражит наши чувства».
О масштабе творений нашего мэтра Лев Аннинский писал: «Кровь и пот» – галерея психологических типов, достойная лечь в основу национального «космоса», однако важно, что эти типы оживают не только потому что хорошо вылеплены, но прежде всего потому, что вылеплены из общего материала и сцеплены в единую органичную систему, входят в единый художественный мир – в казахский духовный космос».
Подобный охват недосягаем для некоторых наших «рыцарей пера», и они, пытаясь найти недостатки в его романах, упрекают Абди-Жамила в алогичности некоторых поступков его героев. Но живые люди – не машины, они по своей природе часто совершают необъяснимые ошибки.
Художник создает свой особый мир, и этот мир так же несовершенен, как реальный мир. И чем ближе его несовершенство к несовершенству мира, тем совершеннее произведение.
Романы Абди-Жамила символически и эпически описывают весь ХХ век, век кровавый, когда человечество само себя подвело к пропасти, обернувшийся для казахского народа еще жестоким тоталитаризмом и экологической катастрофой глобального масштаба.
И свои романы он писал буквально кровью своего сердца, своей фамилии и, понимая меру ответственности, тщательно гравировал каждый слог, каждое слово, ведь его отец Карим, два родных брата отца – Нажим и Кали, и его два двоюродных брата погибли на фронте.
Но судьба сохранила молодого Абди-Жамила, чтобы он увековечил память не только о них (все они прототипы его главных героев), но и об их поколении, на чьих костях была построена величайшая в мире – Красная империя – о земляках, которые стали изгоями умирающего Арала.
Кроме романистики, он активно занимается публицистикой.
Судьба языка, литературы и культуры, без которых народ не может называться народом, а также – экологии природы и морали волнуют юбиляра. И он по традиционному праву степного патриарха осуждает высших чиновников, которые к этим важнейшим вопросам безразличны.
Абди-Жамил лишь около полутора лет в начале 60-х годов работал в должности главного редактора журнала «Жулдыз», а все остальное время – он свободный художник, и это оставило отпечаток на его личности.
Быть таковым, везде и всегда, было непросто, но неимоверно трудно – в советское время, когда это понятие приравнивалось к «тунеядству». Чтобы выжить, особенно в начале творческого пути, приходилось экономить буквально на всем, да так, что его «прижимистость» стала известным предметом шуток. Но Абди-Жамил не обращал внимания на молву, ему надо было вопреки всему творить. 
И в этом верной и надежной его помощницей стала супруга – Ажар Керешкызы Ильясова. Она стойко переносила все невзгоды жизни вместе с ним и по мере сил помогала. Долгое время ее скромная зарплата была единственным доходом их семьи.
Ажар Керешкызы тоже упорно трудилась – в 1951 году она окончила химический факультет КазГУ, в 1956 году защитила кандидатскую диссертацию, а в 1988 году – докторскую диссертацию и стала известным ученым в своей сфере.
Есть писатели, которые не хотели бы вспоминать о многих своих произведениях советского периода. Абди-Жамилу нечего стыдиться, потому что он «не погрешил против совести и убеждений» в своих романах и публицистике.
Мы знаем много примеров, когда авторы, призывающие в своих произведениях к героизму и доблести, сами ведут себя противоположным образом.
У Абди-Жамила литература и жизнь сплелись воедино, жизнь его стала литературой, а литература – жизнью, и он сам отвечает самым высоким своим требованиям, являясь главным героем «без страха и упрека» главного романа, называемого жизнью.
И это – настоящий правдолюбец, борющийся за творческую истину в самых невероятных условиях, а его романы – это приговор тоталитарной системе, который позже свершится.
Легко быть аристократом и человеком чести по рождению и окружению, несложно быть рыцарем и благородным человеком, где это культивируется, но там, где достоинство и лучшие чувства человека тотально попираются жесточайшей системой, особенно, когда он одинок, стать независимой личностью немыслимо труднее, а отсюда – неизмеримо почетнее. На это способны только истинные воители Духа, то есть аристократы высшей пробы от Природы, каковым и является непреклонный Абди-Жамил.
Он любит и глубоко почитает гений Мухтара Ауэзова, но желание отдельных отечественных литературоведов видеть его только в гордом одиночестве, считает неверным.
Толстой – гигант, но великая русская литература потому и великая, что он не одинок, вокруг него стоят – Пушкин, Достоевский, Чехов, Тургенев, Бунин, Булгаков…
Так и казахская литература, если мы говорим о ее значительности – это не только канонический Абай и одинокий Ауэзов, но и Магжан Жумабаев, Шакарим, Сабит Муканов, Габит Мусрепов, Тахави Ахтанов, Мукагали Макатаев и другие.
Но каково же место самого Нурпеисова в отечественном ряду? 
Липкие трюизмы так и тянут назвать Абди-Жамила «последним из могикан писателей-классиков», но дело в том, что он ни на кого не похож, хотя классики тем и отличаются, что все они самобытны и не похожи на своих конгениальных собратьев. Но он выбивается даже из этого, кстати, неполного ряда, он сам по себе эдакое невероятное сочетание «мифологического», «магического» и созерцательно-номадического реализма.
А на какое место поставят его потомки, покажет будущее. Ясно одно – оно будет весьма почетным.

Друзья и соратники
У Абди-Жамила благодарная память, он помнит всех, кто помогал ему в трудные периоды его жизни и с видимым удовольствием рассказывает о них.
А из тех, кто мешал, он помнит только наиболее рьяных. Отсюда стоит поговорить об особенностях его пристрастий к другим, ведь по ним можно судить о самом человеке.
Абе особенно чтит Муканова (конечно, здесь имеет место и личная благодарность) и считает, что его незаслуженно замалчивают.
Одна очень значительная фигура в нашем литературном сообществе вызывает у него известное всем бескомпромиссное неприятие. В этом, наверное, и выражается своеобразное высокое нурпеисовское признание, так как незначительных персонажей он вовсе не замечает.
Он очень высоко ставил другого крупного писателя и на его 70-летнем юбилейном торжестве в 2009 году его вознес так, что сидевший рядом с Абди-Жамилем маститый российский критик тихо прошептал ему: «Ты же затер самого себя». На что мэтр ответил: «Он достоин лучших похвал!».
Но после того, как этот литератор продемонстрировал уникальную гибкость своей спины, растиражированную СМИ, Абди-Жамил печально произнес: «Как он мог?».
Самым близким и верным его другом был ныне покойный известный писатель, литературовед и педагог Зейнолла Кабдолов. И эта дружба зародилась еще в те далекие времена, когда бездомного, безденежного и безвестного Абди-Жамила приютил в своей крохотной полуподвальной квартире Зейнолла. Причем, в его семье было шесть человек, а у Абди-Жамила – три. Такое не забывается.
Аралец честно описывает непростые отношения со своим классным переводчиком на русский язык Юрием Казаковым. Из его слов ясно, что тесная работа с прямолинейным и колким Казаковым, во многом напоминавшим его самого, стала не только серьезной литературной школой, но и уроком социализации провинциала. И вот какую память хранит Абди-Жамил о нем: «В моих глазах Юрий Казаков был и остается олицетворением незапятнанной совести русской литературы».
Именитый российский литературовед Николай Анастасьев издал творчески биографическую книгу об Абди-Жамиле «Небо в чашечке цветка». Она написана не в результате беглого знакомства с писателем и его творчеством, а на основе глубокого проникновения в суть произведений Абди-Жамила и долгих откровенных разговоров с ним.
В результате родилась не только серьезная и интересная книга, но и крепкая мужская дружба, столь редкая в наши суетливо-потребительские времена.
В его речах косвенным образом слышится сожаление о том, что жизнь развела его с некоторыми достойными людьми, в том числе и с Герольдом Бельгером, при этом он понимает, что определенная доля вины за это лежит и на нем самом, но он никогда этого не признает.
Абди-Жамил вообще-то ставит Художников выше Правителей, но из последних он чтит одного, причем особо...
Однажды, в полузакрытом интеллектуальном салоне-клубе с экзотическим названием «Матумба» он произнес долгую и проникновенную речь в честь премьер-министра республики советских времен Жумабека Ташенова. А рядом с аксакалом сидел ближайший соратник Кунаева. Он говорил о том, что только твердое и непреклонное отстаивание интересов народа – залог сохранения имени правителей в благодарной народной памяти. И в качестве убедительного примера он привел открытое противостояние Ташенова желанию Хрущева отнять у Казахстана северные его области, хотя он знал, что это погубит его карьеру.
Он с ностальгической нежностью вспоминает покойного друга, крупного филолога, бывшего министра культуры Муслима Базарбаева, с удовольствием и лукаво-загадочной улыбкой описывая его изысканное кавалерство, интеллигентность и вместе с тем твердость его убеждений. Базарбаев одним из первых, еще в 1971 году, причем в своей докторской диссертации, заговорил о запрещенном Шакариме.
У Абди-Жамила много интересных и добрых воспоминаний о многих выдающихся людях его времени, в частности, о Баурджане Момышулы, Салыке Зиманове, Сагадате Нурмагамбетове и других, но это тема отдельного и обстоятельного разговора.
Из нынешних крупных чиновников он больше всех привечает Имангали Тасмагамбетова за его самостоятельность, заботу об интеллигенции и любовь к национальным корням.
«Где-то в начале 90-х годов, – рассказывает Абди-Жамил, – я сидел у президента (тогда он принимал меня чаще). И вдруг входит Имангали, – он был помощником президента, – и говорит мне: «Вы слишком долго сидите здесь, а у Нурсултана Абишевича много очень важных и неотложных дел». Мне казалось, что мы только разговорились с президентом, а между тем, оказывается, прошло  более 2-х часов. И этот несносный мальчишка, – продолжает он, – выгнал меня из кабинета президента», – и при этом Абе весь светится от нежности к этому «мальчишке».
Мы с ним знакомы около двух десятков лет, за это время у нас перемежались периоды – теплой близости и сухого безразличия. А это было связано с тем, что иногда он выговаривал мне, я резко реагировал, и мы расходились. И это продолжалось до тех пор, пока я не понял сущность его характера.
Аль-Фараби предостерегал от опрометчивых крайностей, сходных с «золотой» серединой: «Безрассудство сходно с храбростью, расточительство сходно с щедростью, шутовство сходно с остроумием, подобострастие сходно с искренностью человека. ...Тем более нам следует остерегаться крайностей, к которым мы более склонны и которые при том похожи на середину».
Эти человеческие изъяны, которые философ, смягчая, называет «крайностями», не имеют никакого отношения к летописцу, но в одном он – человек крайностей, если любит, то – до самозабвения, а если ненавидит, то – до самоисступления. Причем, и в том и другом, он очень избирателен. Это гениальный Отрарец, наверное, простил бы великому Аральцу.
У нас, да и не только у нас, а почти повсюду, вошло в моду бороться с такими «крайностями» и доборолись до того, что везде расплодили скользких «амеб», не способных ни на какие искренние чувства и демонстрирующих только жалкую приспособляемость в целях получения низменной выгоды. А жизнь показывает, что человек, неспособный ненавидеть подлость, не может любить добро и тем более его творить.
Писатель настаивает на том, что не бывает морали определенного времени и обстоятельств, мораль – она неизменна во веки веков, и если это не понять, то люди не только попадают в «безвременье», но и теряют человеческий облик.
Вот как он это выражает: «По сути дела, защита человеческого в человеке означает заботу о таких первозданных и всеобъемлющих понятиях, скажем, как совесть, честь, сочувствие и сострадание, не допущение ни в коем случае огрубления, оскудения человеческой души. Что может современный человек противопоставить беспощадному напору научно-технической мощи, кроме своей неуспокоенной совести?» («Дружба народов», 1987 год).
Если вспомнить, что эти слова прозвучали сразу же после трагических событий в декабре 1986 года в Казахстане, то нетрудно понять о «какой неуспокоенной совести» он говорит.

Мудрость и покой
После того, как мне стали понятны его глубоко укорененные моральные принципы, я осознал, что важно не только то, кто прав или неправ в конкретном случае, но и то, что кто-то имеет право направить тебя на свой лад, испытанный временем. Я перестал реагировать на его, в общем-то, редкие выпады, и Абди-Жамил тут же изменился.
Он стал говорить мне какие-то теплые слова, например, о том, что я для него сейчас чуть ли не заменяю Кабдолова. Но я понимаю, что это связано с его желанием найти хоть какое-то утешение от незаживающей потери и оттого, что круг старых и верных друзей все более сужается, превращаясь в точку... Точку!!!
«Все утраченные когда-то друзья, – с грустью говорит он, – все волновавшие когда-то думы и сердечные порывы и многое такое сверх того, о чем я мог всю жизнь не ведать, не догадываться вовсе, обступают меня в эти минуты. И, о мой Бог, думаешь ты невольно, неужто этот дивный мир в скором времени насовсем закроется для людей, заслоненный отныне поиском лишь того, что служит одну пользу?».
Для того чтобы постичь его духовную глубину, надо соответствовать ему и надо уметь его разговорить, а это дело непростое.
Абди-Жамил не любит пустого общения ради поддержания условных связей, он сам искренен до предела и от других требует того же. И отвечать этим условиям весьма нелегко, тем более, что он является человеком, в котором невероятным образом сочетаются публичная неуживчивость… и душевная теплота приватного общения. 
Может быть, мой опыт и нижеследующий сказ помогут Герольду Карловичу, да и некоторым другим, преодолеть барьер обоюдно-неловкого отчуждения на склоне лет.
У одного известного американского писателя есть рассказ, в нем описывается, как одного шаловливого китайца постоянно избивала палкой его старая мать. Этот малый уворачивался от ударов и театрально вопил на всю округу, когда палка доставала его. Но вот однажды он перестал бегать, сел и тихо заплакал. Позже его спросили: чего же ты заплакал в тот раз, ведь она тебя била совсем не больно. Вот именно поэтому, – ответил он, – я почувствовал, как ослабела ее рука, и понял, что скоро ее потеряю. Так вот наш патриарх, в последнее время бьет все слабее и слабее, и, наверное, нам надо это ценить все больше и больше.
При всем его величии, в Абди-Жамиле нет никакой бронзовости и культивирования своей личности. Он относится к себе с достаточной долей самоиронии. И в своем поведении полностью соответствует формуле Жана де Лабрюйера: «Ложное величие неприступно; так как оно чувствует себя слабым, то прячется или по крайне мере не показывает себя с лица: оно показывает себя лишь настолько, сколько нужно для того, чтобы произвести впечатление и не обнаружить своего истинного ничтожества. Истинное величие свободно, кротко, доступно и популярно…».
Он может запросто прийти в гости к своему более молодому другу без всякого предупреждения, в пижаме и на босу ногу, и, не обращая внимания на семейную панику, сходу завести разговор об очень серьезных вещах.
А если друг тяжело заболел, он, несмотря на свой возраст, мчится в больницу, заходит в палату, садится рядом и, держа за руку, говорит теплые слова успокоения. Естественно, узнав о прибытии столь важного гостя, в палате тут же собирается все больничное начальство и уделяет этому пациенту особое внимание.
Абди-Жамил никогда не увлекался суфизмом, но он мне представляется именно таким провидцем и мистиком, полным тайных и глубоких мыслей, и умеющим читать сердца людей, как открытую книгу.
Отсюда, он терпеть не может невежественного суесловия и дежурного славословия и когда кого-то начинают безудержно возносить в глаза, в том числе и его самого, он болезненно морщится, так как знает истинную цену пустых и бездушных слов.
Он при этом, как правило, молчит, но его угнетает то, что смысл его назиданий до сих пор не понят.
В свои преклонные года он ведет жизнь, к счастью, безбедно, в двух абсолютно разных режимах: в Алматы – он отшельник, редко с кем общается и тщательно избегает публичности, в особенности СМИ.
Но затем вдруг откликается на одно из многочисленных приглашений старых друзей в разных странах и неожиданно для всех, прежде всего для семьи, быстро собирается в путь… И почти никто не знает куда.
То есть он до сих пор легок на подъем, и в этом скрывается его кочевническая сущность и непоседливость характера. И вот на пороге своего 90-летия он носится по великим городам – Москва, Лондон, Нью-Йорк, Париж, Берлин, Стамбул…
Через каждые два года он совершает ритуальный авиавояж по маршруту – Алматы – Атырау – Актобе – Астана – Кызылорда – Алматы. После этих поездок он опять запирается в своем доме и… балует своего любимого правнука.
В конце 2013 года, шагнув к своему 90-летию, он передал бразды правления казахстанским филиалом элитарного ПЕН-клуба, который он открыл в 1993 году одним из первых на постсоветском пространстве, известному эссеисту Бигельды Габдуллину. Прикрыв последний канал полупубличности.
В этом немощном на вид старце живет могучий универсальный Дух и Воля. И он спокойно готовится к тому, что уже в недалеком времени ему предстоит покинуть этот бренный мир.
Он заранее заготовил себе место погребения там, где он родился и с которого видны любимо-страдальческие – усыхающее Море и задыхающаяся Степь, на кряже Бель-Аран, напоминающим гигантский корабль, плывущий вдоль главного республиканского железнодорожного полотна, из поселка Куланды Аральского района – в Алматы, далее в широкий мир, а оттуда в мир Духа.
И невольно думаешь, вот было бы здорово, когда придет и твое время, лечь рядом с этим мудрецом и уже без суеты, вести с ним в вечности, наедине, неспешный вечный разговор на вечные темы. Если, конечно, этот «несносный» старец разрешит.
Абди-Жамил не только никогда не отмечал свои юбилеи, но в эти дни он, наоборот, тщательно скрывается от людей. Например, когда я хотел поздравить его с 80-летием, то с трудом «достал» его по телефону в гостинице, в Уфе, где он отмечал… 85-летие своего соратника по перу известного башкирского писателя Мустая Карима, который через год скончался.
Но этот предстоящий вскоре 90-летний юбилей нашего великого современника, это не его частное дело, а наша забота, поэтому общество и власть должны его отметить на самом высоком уровне. Страна, которая не чтит своих великих сынов, не может рассчитывать на величие. Времени осталось очень мало, поэтому надо торопиться.
Казалось бы, за многие тысячелетия человеческой цивилизации все мудрое сказано, и людям только надо следовать этому. Однако каждое поколение должно подкладывать свой «хворост» в костер пламенеющей мудрости, иначе он погаснет.
Истина – одна, но у нее много тысяч граней. Эти грани, смысл жизни и будущее открываются редким провидцам, каковым и является Абди-Жамил Нурпеисов. Не поняв этого, мы ничего не поймем.
Абе! Спасибо за то, что Вы осветили своим необъятным талантом и своей вдохновенной и непокорной личностью наше суетное и мелочное время.
Глядя на Вас, мы обретали мужество, чтобы противостоять ударам жестокой жизни, и следовали за Вами, чтобы обрести смысл своего существования.