• Исторические страницы
  • 25 Октября, 2012

ПРАВДА О КОЛОНИЗАЦИИ КАЗАХСТАНА И ВОССТАНИИ КЕНЕСАРЫ КАСЫМОВА

Саттар МАЖИТОВ,

доктор исторических наук, профессор, академик Российской академии естественных наук (РАЕН) и Международной академии информатизации (МАИН), Главный научный сотрудник Института истории и этнологии им. Ч.Ч. Валиханова Комитета науки МОН РК

На фоне участившихся фантазий псевдоисториков относительно истории казахов и объектов профессионального исследования исторической науки статья Бахытжана Ауельбекова «О колонизации Казахстана и восстании Кенесары Касымова»[1] казалось бы, представляет собой очередной дилетантизм[2] любителя от истории[3].

Можно было воспринять это и за шалость дитя, увлеченного поисками новшеств в подземелье родной истории. Особенно, если иметь ввиду его старательные скобочные ссылки на книгу классика русской литературы В. Г. Короленко «У казаков», которую он написал не столько по поводу казачьего быта и нравов, сколько в связи с их поисками правды о Беловодском или Камбайском царстве[4]. «Писатель В. Г. Короленко в повести-очерке «У казаков» переписал из дневника одного из участников второго круиза казака Г. Т. Хохлова историю этого путешествия. Хохлов свои записи назвал повестью «Путешествие уральских казаков в Беловодское царство»[5].

Между тем сам В. Г. Короленко как раз таки писал обратное тому, о чем говорит Б. Ауельбеков: «Теперь поезд несся уже по казачьей земле… Медлительная, но довольно грязная и оборванная, но величавая Азия смотрела на юркую и подвижную Европу…», признавая тем самым, что земли, некогда принадлежавшие другому, «вольному» народу, ныне принадлежат казакам[6].

И все же это не статья обывателя от истории. Одним покажется, что она написана с целью выдать нечто сенсационное, другим как закамуфлированная под невежественную оболочку политическая технология. Третьи могут сказать: «А зачем реагировать на подобные сказки, он же не историк». Четвертые и причем непосвященные в глубинную суть проблемы примут все как есть, как истину в последней инстанции. И действительно можно было бы оставить рассуждения автора, разбавленные отдельными, прямо скажем, положительными характеристиками Кенесары Касымова, без внимания. Но не все здесь так просто.

Читая статью Б. Ауельбекова невольно вспоминаешь до боли знакомые детали времен, когда разворачивались идеологические баталии вокруг имени хана Кенесары  и тех, кто брался за изучение его истории[7]. И тогда читателей также склоняли к мысли, что «никто этот народ (казахов. – С.М.) не угнетал! Разве что, собственные султаны и прочие вожди. Но уж никак не русские, которых в Степи в то время не было (это в первой-то половине XIX века?! – С.М.). Вот казахи, наоборот, постоянно чинили всяческие притеснения всем своим соседям, русским, в том числе»[8]. «В общем, по всем признакам, казахи своим соседям просто житья не давали. Могли ли царские власти допустить, чтобы они еще и объединились? Только на свою голову. Но даже и без объединения казахи создавали России столько хлопот, что ей пришлось принимать экстраординарные меры против них»[9].

Как видно из ссылок, эта мысль повторяется в двух номерах журнала «Мысль», редакция которой сочла сделать ремарку «Этот материал дискуссионный и отражает личное, довольно неординарное мнение автора»[10]. Для внимательного читателя это интересно, поскольку автор-то является членом редакционной коллегии журнала «Мысль». Скажу прямо, оправдательная ссылка «От редакции» получилась пассажной. Мнение получилось не одного человека. Тем более, что подобные «мысли» уже высказывались[11].

Будучи человеком, достаточно лояльным к высказываниям различных точек зрения и сторонником многообразия общественного мнения, и тем более по научным вопросам, я бы не стал реагировать на очередной всплеск графотворчества по поводу Кенесары Касымулы. Но истина, как вы знаете дороже и случай не тот. Тем более, когда данной проблематикой занимаешься на протяжении всей научной жизни, что составляет почти четверть века.

* * * * *

Одной из актуальных проблем современной социальной и политической истории выступают теоретико-методологические проблемы познания процесса становления и развития государственной независимости, а также эволюции общественно-политической системы Казахстана. Феномен Казахстана в том и состоит, что вопреки ожиданиям глубокого экономического коллапса и, как следствие, внутренней детонации полиэтнического социума, страна сумела бескровно и почти без всплесков гражданского неповиновения пройти труднопреодолимый путь признания государства в международном сообществе как равноправного члена [1, с.10]. Сравнительно короткий отрезок времени, за который Республика Казахстан состоялась как суверенное государство, еще раз свидетельствует о том, что, с одной стороны, на протяжении столетий в казахском обществе шло накопление опыта развития политических процессов, основанных на традициях стремления к свободному развитию; а с другой – формирование национальной идеологии и выработка собственных моделей движения к независимому будущему

Почти 10 лет назад, обосновывая необходимость теоретического осмысления истории народно-освободительного движения в Казахстане мною было написано: «Современный период в развитии постсоветских независимых государств обнаруживает трансформацию исторического сознания их народов. Начало этому было положено благодаря обретению ими политической свободы, имевшей последствием свободу волеизъявления и слова. Последнее привело к утверждению в обществе плюрализма мнений и суждений, среди которых с особым акцентом зазвучал голос историка.

В современной периодической печати и специальной литературе имеют место неоднозначные по своему содержанию, не говоря уже об их направленности на конкретных потребителей, суждения и утверждения по поводу этнической истории, национальной территории, истоков государственности на территории Казахстана и соседних с нами государств. Между тем, постоянное переписывание истории и часто мнимое ее «переосмысление» порождает все новые и новые дискуссии  по поводу негативов и позитивов прошлого, что в условиях национальных историографий ведет к зашоренности, взгляду из-за плетня [2]. Постоянно всплывающие исторические рудименты и атавизмы ведут к замкнутости, что непременно препятствует объединению народов и интеграции сообществ.

Поэтому одной из серьезных, требующих сугубо специального научного подхода в процессе своего изучения является история освободительных движений эпохи колониализма. В литературе, как правило, их принято называть «национально-освободительными движениями». Между тем обществоведы и историки  не ведут открытых дискуссий по поводу понятий «национально-освободительное», «народно-освободительное движение», «протестное движение», «восстание», «крестьянская война», «революция» и т. д. Иначе говоря, речь идет о неполноценной научной разработанности,  и как следствие – появлении самых различных суждений по поводу истории и типологии социально-политических движений, направленных на преобразование общества и государства [3].

Рынок современной исторической и историографической информации обнаруживает наличие комплекса недостатков, способствующих генерации мифологической ситуации вокруг истории освободительных движений. Причины подобного состояния кроются в том, что на исследователей по-прежнему воздействуют устоявшиеся стереотипы и стандарты советской эпохи. Поскольку речь идет об актуализации, недочетах и деформациях в исследовании проблем народно-освободительного движения в Казахстане, назовем некоторые из ныне существующих парадигм.

Первое. Патриотизм по отношению к родной истории. Еще Лев Толстой и Шакарим Кудайбердиев говорили о том, что для того, чтобы написать историю не то, чтобы всего человечества или Отечества, а даже историю отдельного человека необходимо чувствовать Родину. Между тем не секрет, что как досоветская, так и советская историография способствовала росту негативной оценочной шкалы. Обратно пропорционально этому процессу снижалась шкала написания истории с подлинно патриотических позиций. Историки все больше увлекались в поиске негативов прошлого, нежели чем его положительных свойств. Между тем, никакая другая историческая тематика требует неподдельной и не нарочитой заинтересованности и любви к историческому прошлому, как история освободительных движений периода колониализма. Потому что каждая жертва этих протестов, в конечном счете, была неоценимой платой за будущность народа и государства. Негативные тенденции советского периода в изучении данной проблемы породили в исследователях синдром страха, боязни стать аутсайдером общества и мишенью идеологии официального режима.

Второе. Национальная историография была поставлена на колени упорствующим нажимом имперского и тоталитарного режимов. Об этом свидетельствуют написанные, а точнее переписанные по готовым лекалам разделы и главы учебников по истории народно-освободительного движения казахского народа. Все известные восстания эпохи колониализма в них представлены разрозненно, отрывочно, не говоря уже об их «купюрности». Читатель или обучаемый заведомо нацеливается авторами на усеченное восприятие отрывочных сведений, а не цельного процесса освободительного движения казахов. Еще более, усугубляется подобное состояние и разнобоем в определении хронологических рамок истории освободительного движения в Казахстане. Одни авторы начинают эту историю с 1731 г. – года присоединения Младшего жуза к России, другие с восстания Сырыма Датова 1783-1897 гг. В одних учебниках различные этапы протестного движения показаны и названы как формы движения, а в других как типы борьбы. Отсюда разношерстность в названии каждого из этапов, то «восстание», то «народное движение», «война», «революция» и т. п.

Третье. Практически основу всех исследований по названной проблематике составляют стереотипы советской эпохи. В частности, речь идет о Ташкентской сессии 1954 года, проведенной по инициативе Академии Наук СССР, совместно с академиями союзных республик Средней Азии и Казахстана. Объединенная научная сессия по истории народов Средней Азии и Казахстана, как известно была посвящена дооктябрьскому периоду. Ее установки стали обязательным для всех, кто исследовал историю народно-освободительного движения в Казахстане и Средней Азии. Она дала положительный результат в деле углубления сферы научного поиска. Но вместе с тем, закрыла путь к альтернативному изучению истории и поиску истины. Порожденное этой Сессией мнение об эволюции концептуального осмысления истории движений периода присоединения Казахстана к России, впоследствии вылилось в фабрикацию стереотипов по освещению этой проблемы, которых не избежали и некоторые современные авторы [4].

Четвертое. Не разработанность теории и методологии истории протестных движений. Этот источник дезинформации иногда старательно затушевывается отдельными исследователями по истории народно-освободительного движения. Они утверждают, что как можно говорить о теории и методологии национальных движений, если не разработана фактическая их история. Издержки подобного подхода проявляют себя в том, что исследователь, который берется за изучение истории освободительных движений, работая с архивным и документальным материалом, позволяет себе допускать вольности в отборе материалов. Следствием действия подобного явления становится то, что от пользователя конечной информации скрывается многообразность и многожанровость как источников, так и их информативно-вариативная специфика. С другой стороны, это ведет к написанию сплошь фактологической истории, в которой часто отходит на второй план проблемная логика. В-третьих, этим порождается однообразность и повторяемость в историографическом осмыслении трудов по истории протестных движений. К примеру, историографический труд по народной войне Кенесары Касымова становится идентичным по подходу с тем, который написан по историографии восстания Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова. В-четвертых, это ведет к нивелированию социокультурного фона исторических событий, связанных с протестной борьбой казахского народа за независимость.

Пятое. Серьезной проблемой является отсутствие компаративной и коммуникативной связи между казахстанскими исследованиями по истории освободительных движений и подобными трудами сопредельных стран. На сегодняшний день фактическая база и историографическая традиция в изучении освободительных движений казахов требует своего теоретического обобщения с позиции компаративного анализа с архивными материалами из других государств [5]. Необходимо также учитывать особенности развития национальных историографии на современном этапе. К примеру, в фундаментальном исследовании Института истории Российской Академии наук, изданном в 2003 г., движение К. Касымова 1837-1847 гг. оценивается как «феодально-монархическое» [6], в то время как казахстанская историография отошла от подобной оценки этого события еще в начале 90-х годов ХХ в. [7].

Современное состояние исторической науки независимого Казахстана создает значительные условия для разработки одной из актуальных и животрепещущих проблем отечественной истории – народно-освободительного движения казахского народа, начатого в целях сохранения народного единства, территориальной целостности Казахстана и самих основ казахской государственности. На сегодняшний день сложилась серьезная фактологическая база и историографическая традиция в изучении освободительных движений казахов, которая требует своего теоретического обобщения и осмысления.

Трудно найти в казахстанской историографии тему, которая была бы  не столь обширна и противоречива. Анализ литературы и публикаций по истории народно-освободительной борьбы не только в Казахстане, но и других стран, ранее входивших в состав Российской империи показывает, что данная тема подвергалась постоянной политизации со стороны ранее существовавших официальных режимов и идеологий.  Трудность изучения названной проблемы состоит и в том, что в историографии и в целом исторической науке Казахстана  до периода обретения им суверенитета и независимости проблематика  освободительных движений не отвечала требованиям и принципам подлинной науки [8]. Научное видение проблем часто переносилась из плоскости конструктивных решений в область поиска «националистов» и «врагов народа», запрета на исследование как отдельных этапов народно-освободительных движений, так и отдельных их сторон. Во многом это объясняется и тем, что народно-освободительная борьба в Казахстане до последнего времени связывалась с движением крестьянства России периода присоединения к ней Казахстана и в качестве одного из звеньев общего потока борьбы народов Российской империи.

В сферу первостепенных задач при исследовании феномена народно-освободительной борьбы казахов должен входить ее теоретико-методологический аспект. Настало время осмысления проблемы с позиции презумпции научной истины, а не социального заказа от имени господствующего политического режима. Былые идеологические установки и предвзятости в отношении исследования проблемы освободительных движений отошли в прошлое. История распорядилась так, что некогда называвшиеся «инородцами» и «туземцами» казахи стали полноправными хозяевами своей земли. Наступило время определиться с тем, что из себя представляет народно-освободительная борьба казахов в научном ее понимании, в чем состоит суть этого феномена и каковы его отличительные свойства. Разрешение этих вопросов важно, поскольку и в самой российской историографии имеют место концепции о «криминальных революциях». К ним стали относить крестьянские движения Ивана Болотникова, Степана Разина, Емельяна Пугачева и т. д. [9]. В подобной ситуации борьба наших предков может оказаться за новой ширмой со штампом «неблаговидное деяние» или «криминал». Такой урок легко обнаружить при ретроспективном взгляде на судьбу отечественной историографии советского периода. Как отмечается в вводной статье редактора коллективной монографии «Очерки по историографии и методологии истории Казахстана», профессора К.Н. Бурханова: «Сам объект исследования претерпел за последнее время значительные понятийные трансформации от демиурга в национальных историях до «криминальных революций» в имперской историографии. В обоих случаях прослеживается сохранившаяся с прежних времен традиция оперировать абстрактными формационно-классовыми понятиями, выстраивающими событийный ряд бунтарских движений исключительно по ранжиру «прогрессивности» или «реакционности». Поэтому не случайно, что протестная хроника и в новейшей истории также не находит адекватного исторического объяснения» [10].

Анализ историографии народно-освободительного движения казахов в XVIII – начале XX вв., позволит оценить современное состояние проблемы и наметить как приоритеты, так и перспективы ее изучения. Несмотря на значительные успехи и достижения отечественных историков в исследовании рассматриваемой проблемы за годы независимости Республики Казахстан, обнаруживается, что некоторые из них остаются изученными на уровне 40-80-х гг., являясь показателем консерватизма в исторической науке. С другой стороны, обретение суверенитета с ее неминуемой эйфорией, невольно нанесла налет мифологического на освещение национального исторического прошлого.

Объективный взгляд на рассматриваемую проблему обнаруживает следующий факт. Национальным историческим школам современности досталось непростое наследие прошлого. Стоит вспомнить о том, что при изучении и анализе государственной политики, которая питается из единого кормилища исторического прошлого человечества, мы исходили из того, что выгодно для господствующего режима. Затем нас вынуждали осуществлять идейный молебен перед пятизвездным алтарем большевизма. И стояли мы на платформе то великодержавной, то классово-партийной историографии. Было время, когда после Великой Отечественной войны историки пытались совместить эти платформы. Эпоха «перестройки» обеспечила разъезд по национальным историографическим квартирам, в лоне которых были проведены свыше десяти лет независимости и суверенитета. Кто-то быть может списать это на переходный период, трудности времени и другое. Однако, в стороне осталось самое главное. Усердия по поводу возрождения национальных историй не учитывали того, что под видимой завесой «национальных интересов», ставших мощным методологическим инструментом многие, особенно непрофессиональные историки, не увидели их сущностного содержания и критериев, их непосредственную связь с государственными приоритетами.

Национальные интересы как осознанное целое возникают и проявляются на стадии формирования самостоятельного гражданского общества и правового государства. Истинное величие, благополучие народа и государства заключаются вовсе не в возвеличивании себя и самоутверждении через достижения исторического прошлого. Историю можно переписывать тысячу раз, и она не перестанет быть национальной. Другое дело, что историческое наследие через призму национальных интересов должно выражать совокупность социальных потребностей разноуровневого характера. Поскольку последнее и есть основа формирования стратегии любого государства, направленной на создание оптимальных внутренних и международных условий для развития своей нации. История нужна нации, которая является отражением двуединства общества и государства [11] »[12].

Тезис первый: «Ни с какой колонизацией Кенесары не мог бороться, по той простой причине, что в его время никакой колонизации Казахстана просто не было и быть не могло»[13]

Изучение различных этапов движений протеста казахского народа периода российского колониализма в Казахстане, во многом зависит от понимания стратегических задач и внешнеполитического курса собственно Российской империи, основы которых были заложены еще во времена Ивана IV Грозного, впервые создавшего централизованное государство в России  и Петра I, прорубившего «окно в Европу» и подобравшего «ключи» к «вратам» Азии. «Становление казахстанского направления восточной политики Пет­ра I совпало по времени с переосмыслением в русском обществе истори­ческой роли России на международной арене и оформлением имперской доктрины. Мировоззренческой основой ее явилась эклектическая компи­ляция идей из арсенала европейских рационалистических теорий (Г. Гроций, Т. Гоббс, Б. Спиноза, С. Пуфендорф, X. Вольф и т. д.) и средневеко­вой идеологии российских политических кругов, опиравшихся на тради­ции Московского царства. В основе имперского сознания находилась убежденность в праве России – наследницы Византии и Римской империи – распоряжаться как на основе «божественного», так и «естественного права» судьбами других народов. В полном соответствии со средневековой официальной доктриной полагалось, что могущество государства и слава монарха определяются размерами подвластной ему территории и количеством подданных, а приобретение последних является естественным результа­том победы на поле брани либо же сложных комбинаций дипломати­ческой борьбы. Исходя из этого представления, Петр I, находясь в 1722 г. в Астрахани на пути следования от границ Персии в Петербург, выразил желание о приведении в российское подданство «издревле слышимых и в тогдашнее время почти неизвестных обширных киргиз-кайсацких орд» и рекомендовал А. П. Тевкелеву, выполнявшему функции переводчика в этом походе, «стараться... несмотря на великие издержки, хотя бы до миллиона держать, но токмо, чтоб только одним листом под протекцию Российской империи быть обязались» [[12]].

Десятилетие Анны Иоанновны было отмечено активными действиями русских войск в Крыму, на Кавказе, в Молдавии, но в это же время открывает­ся еще один фронт – на юго-востоке [[13]]. Иван Кириллов, начавший ка­рьеру при Петре и достигший в 1728 г. высокого чина обер-секретаря Сената, разработал план выхода России в Среднюю Азию. Опираясь на Башкирию, входившую в состав империи, Кириллов предложил построить крепость у впадения реки Ори в Яик, переименованный позднее в Урал; затем пристани на Сыр-Дарье при ее впадении в Аральское море, проложить охраняемый путь в Среднюю Азию, а за­тем и в Индию. Заложенный на Ори город был назван – Оренбург (немецкое окончание должно было понравиться в Петербурге), нача­лось строительство и других крепостей. Постоянным, неизменным фактором русской истории, несмотря на временные неудачи, потери, отступления, было расширение госу­дарственной территории. Данные, приведенные Александром Кизеветтером в конце XIX в., иллюстрируют этот феномен. Накануне воцаре­ния Петра I территория России составляла 256126 кв. миль. После смерти Петра: 275571 кв. м. После смерти Анны: 290802 кв. м. После смерти Елизаветы: 294497 кв. миль. Ни характер государя или государыни, ни советники, окружавшие трон, не оказывали влияния на процесс: он всегда шел в одну сторо­ну: расширения территории, приобретения новых земель [[14]].

В современной российской историографии, в частности в исследованиях коллектива авторов Института истории археологии Уральского отделения Российской академии наук, выделяются 6 этапов колонизации. «В течение почти трех веков развитие Азиатской России, таким образом, представляло собой арену борь­бы за азиатский «Новый Свет» между Россией и цивилизациями ис­торической Азии. С учетом этого невозможно объяснить историче­скую победу русской цивилизации в Северной Азии только прямым силовым воздействием русского исторического центра — историче­ский анализ в этом случае должен неизбежно фокусироваться на проблеме российского присутствия на этих территориях, его харак­тере и способах закрепления. Это еще раз подводит под концепт «Азиатская Россия» важное методологическое основание» [[15], с. 40].

Первый этап русской колонизации Азиатской России – конец XI – середина XVI вв. Эпизодические походы русских войск на Урал и стихийная крестьянская колонизация. Вхождение народов Западного Урала – коми-пермяков и большинства удмуртов. Колонизация шла по Каме с притоками и реками Оби.

Второй этапвторая половина XVI в. Присоединение земель Верхнего Прикамья и падения Казанского ханства. Длилось до завоевания Сибирского ханства и основания русских поселений на восточном склоне Урала.

Третий этапконец XVI – начало XVIII вв. Широкомасштабное освоение Сибири. Обложение данью покоренных народов, развитие промысловой и земледельческой деятельности. Выход к ледовитому и Тихим океанам. Распространение сети укрепленных русских городов и аванпостов за пределы Урала. Они стали опорными укрепленными пунктами с фискальной (сбор «мягкой рухляди», т.е. пушнины) и военной функциями.   В качестве причины продвижения в этом направлении называются набеги кочевников казахских и монгольских степей. К началу XVII в. почти вся территория Западной Сибири от Обской губы на севере до Тары и Кузнецка на юге стала составной частью России.  К 1720-м годам правобережье Иртыша от устья Оми было закреплено за Россией. На протяжении первой половины XVII в. Были присоединены к России народы, населявшие Восточную Сибирь.

Четвертый этап 1720-1780 гг. продолжалось укрепление позиций на Дальнем Во­стоке. Были построены форты в Петропавловске и Большерецке.  

Специфической особенностью 1720-1780-х годов являлось на­правление основного потока переселенцев на юг, где создавались новые очаги земледелия и поселения. По среднему и верхнему Яику, Ую и Тоболу была возведена знаменитая Оренбургская линия, про­тянувшаяся на 1100 верст. Уже к середине XVIII в. здесь было по­строено 23 крепости, главными из которых были Орская, Троицкая и Петропавловская.

В ходе присоединения Верхнего Приобья к России возникла Колывано-Кузнецкая военная линия. В 1770-х годах она состояла из укрепленных пунктов (таких, как Усть-Каменогорская крепость, форпосты Красноярский, Убинский и др.), загораживавших пути с юга в бассейн р. Алея и вниз по Иртышу.

Колонизация Сибири осуществлялась несколькими потока­ми – служилых людей, крестьян, торгово-промышленных людей, посадских (городских) и вольных («гулящих людей»), объединенных в рамках правительственной и вольнонародной колонизации [15, с. 211].

«Для первой трети XVIII в. можно констатиро­вать завершение первой крупной фазы геополитического развития Азиатской России. Ее содержанием стало обеспечение в решающих моментах системы безопасности азиатских границ России в широ­кой и открытой полосе степных пространств между течениями Ура­ла и Иртыша (вплоть до Алтайских гор). Тем самым одновременно складывался мощный геополитический градиент продвижения Рос­сии в районы Средней Азии, который значительно облегчался фак­тическим «демонтажем» тюркско-мусульманского геополитическо­го «центра силы» и поэтапной интеграцией его разрозненных фраг­ментов в административно-политическую систему Российской импе­рии или по крайней мере в сферу ее влияния. «Фронт» геополитиче­ской проблемности перемещается дальше на восток, в то время как среднеазиатское направление обеспечивается теперь не более чем периферийным, фланговым продвижением.

Проблемы взаимодействия Азиатской России с ареалом казах­станских степей становятся явно производными от геополитической ситуации, складывавшейся в Центральной и Восточной Азии. В 70-х годах XVII в. на базе объединения западных монгольских пле­мен постепенно складывается сильное Джунгарское ханство во гла­ве с Галдан-Бохошту (который, кстати, известен отправкой в 1678 г. посольства в Москву). Возникновение новой центральноазиатской империи, стремящейся объединить под своей властью огромные по протяженности пространства от верховьев Иртыша до Маньчжу­рии, можно обоснованно считать попыткой интеграции в новое гео­политическое «ядро» конгломерата территорий, которые с середи­ны XVII в., скорее, представляли собой промежуточную зону «фронтира» и для осваивавшей Сибирь России, и для маньчжурской Цинской империи. Вторжение Галдан-Бохошту в 1688 г. в Восточную Монголию заставило маньчжурских правителей Китая всерьез опа­саться джунгарского нашествия во внутренние районы Китая. Кро­ме того, установившиеся с середины XVII в. дипломатические сно­шения монгольских (халхасских), калмыцких и джунгарских тайшей с Москвой, Тобольском и Томском делали вполне вероятной воз­можность русско-джунгарского союза против маньчжур. Англий­ский историк Дж. П. Ле Донне обоснованно считает, что возникно­вение Джунгарского ханства создало для слабозаселенной, «почти пустой» Азиатской России исключительно благоприятные геополи­тические шансы и на время сделало Томск (как ближайший к джунгарским владениям крупный русский административный центр) уз­лом международной интриги, завязывавшейся в Центральной Азии» [15, с. 40-41].

Пятый этап конец XVIII – первая половина XIX в. Продолжается освое­ние Сибири. Интенсивно увеличивается ее население, растут экономические связи с центральными районами страны, которые стимулировали приток жителей в места, расположенные на торговых путях (прежде всего на Московско-Сибирском тракте).

На данном этапе земля была объявлена собственностью Русско­го государства и передавалась «инородцам» только во владение («Устав об управлении инородцами» 1822 г.). Данное нововведение мало отразилось на исторически сложившихся формах земельных отношений. В соответствии с этим статусом коренные народы долж­ны были платить верховному собственнику земельную ренту – на­лог (ясак являлся натуральной формой налогах [15, с. 212].

Шестой этап – вторая половина XIX в. – 1917 г. Резкое возрастание роли Российского государства в политической и хозяйственной колонизации. Масштабное переселение крестьян из европейской части России на ее окраины [15, с. 212]. Событийная канва истории российской колонизации частично отражена в нижеследующей таблице.

Таблица 1

Некоторые события из истории российской колонизации

Азиатская Россия
Период Событие
1581-1582 гг. Поход Ермака, открывший Азиатскую Россию для активного освоения
1586 г. Основание Тюмени – первого русского города в Сибири
К началу XVII в. Почти вся территория Западной Сибири стала составной частью России
На протяжении первой половины XVII в. Присоединение Восточной Сибири
1640-1650-е годы Вхождение в состав России Забайкалья
Вторая половина XVII в. Окраинные территории на юге, востоке и северо-востоке Сибири вошли в состав России
1689 г. Подписан Нерчинский договор с Китаем; Россия признает претензии Китая на территории р. Амур и земли севернее Станового хребта
Конец XVII – первая половина XVIII в. Присоединение Камчатки
Конец XVIII в. Основание Русской Америки
1858 г. Айгунский договор. Возвращение земель по левобережью Амура
1860 г. Пекинский договор. Включение в состав Росси

2183 раз

показано

0

комментарий

Подпишитесь на наш Telegram канал

узнавайте все интересующие вас новости первыми

МЫСЛЬ №2

20 Февраля, 2024

Скачать (PDF)

Редактор блогы

Сагимбеков Асыл Уланович

Блог главного редактора журнала «Мысль»