• Время
• 18 Мая, 2021

В Р Е М Е Н СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ

О РОМАНЕ С. РАЕВА «ЖАНЖАЗА»

В четырнадцать лет мне довелось видеть и слышать великого манасчи Саякбая Каралаева. В его доме на северном берегу Иссык-Куля, в Бозтери. Нас с братишкой привез к нему отец, Мухтар Ауэзов. Что-то случилось в тот день. Сейчас понимаю – в доме Саякбая кыргызский мир вошел в мое сердце и остался в нем навсегда.

Много раз бывал в Кыргызстане. Знаю о нем не мало. О прошлом и настоя­щем. Помню время уникально плодотворного сотрудничества кыргызских и казахских гуманитариев, писателей, художников и людей кино. Бережно храню в памяти родственное тепло встреч с чабанами Чон-Кемина, дружбу с хранителями музея отца в Чолпон-Ате.

Конечно же, с болью воспринимаю ощутимый распад былых связей.

И все же, мы – народы не случайные, вечные. Должно было состояться событие, возвращающее нас к совместному шествию в истории гордыми друг за друга. Однажды таким объединительным началом явился кыргызской эпос «Манас». Не только сорок чоро Манаса, но сорок сороков волонтеров из числа разных народов защищали это величайшее творение мировой словесной культуры в трудные для него дни.

Есть ли произведение, способное объединить нас сейчас? Отвечаю утвердительно, имея в виду роман Султана Раева «Жанжаза». Рукопись книги я читал на кыргызском языке. Вначале – старательно, затем с нарастающим интересом.

С. Раев – признанный прозаик и драматург. Об этом много писали, отмечая высокий уровень его литературного мастерства. Я тоже с удовольствием читал его повести, рассказы и драмы. Это замечательная литература. Но «Жанжаза» – нечто системно иное. Не беллетристика. Ощущение такое, что Раев переместился в другое измерение. Из яви зримых, слышимых реальностей шагнул в вечное бытие клубящихся, не сгустившихся, не затвердевших смыслов и протоявлений. И уже оттуда всматривается в обстоятельства земной жизни, исключив для себя соблазны быть апологетом посюсторонних представлений, докт­рин и страстей человеческих.

Посмотрите, в какой полноте и как непосредственно открываются ему история, философия и художественный опыт различных времен и народов, включая «апокалиптическую» литературу, «магический реализм» латиноамериканцев, европейский модернизм и много другое. И никаких признаков простодушного или камуфлированного ученичества. Раев – свой в ноосфере. В полифонии его поэтики присутствуют и Мухтар Ауэзов, и Чингиз Айтматов. Но так, словно они с удовольствием приняли приглашение Раева поучаствовать в его необычной литературе. Он весь настоян на кыргызском фольклоре, языке и духе «Манаса». С этим отчасти связаны точность и многообразие речевых характеристик «Жанжазы», включая стилистику откровений и проповедей. Темпоритм романа безошибочен как бег безусловного фаворита аламан-байги.

История семи пациентов психиатрической больницы, пустившихся в поиски земли обетованной, конечно же, аллегорична. Но какое точное, «сканированное» знание фактов действительности. Раблезианское распятие ханжества в описании эротических сцен и натуралистических подробностей в быту растерзанных пустыней странников. Новый Раев, как и прежний, безусловно, гуманист. Сочувственно внимателен к людям этого «свихнувшегося» мира, особенно, к его аутсайдерам. Но вот – новое: беспощадное осуждение аутсайдеров. Ибо быстро стали они толпой, обесчеловечились в час испытаний. Стали убивать друг друга с яростным криком «Ургула!»

Тела убитых ночью пожирают мелкие и микроскопические твари пустыни, оставив к утру их перемешанные, обглоданные кости. Эта страшная сцена описана с жестокой неспешностью, с инверсиями. Полагаю, это ответ Раева на братоубийственное «Ургула!», сотрясавшее в недавние времена пространство Кыргызстана.

Роман многомерен, полифоничен. В нем мощно, с большим искусством сотворенное, звучит предостережение человеку и роду людскому. Звучит крис­тально ясная вера в добро и любовь. И в того же человека, способного понять, что высший дар Создателя это душа, а земля обетованная там, где он, человек, сейчас находится.

Правдив ли этот роман? Не комментирую. В нем явлена истина, жестокая и милосердная, как сущность деяний Творца.

Тем, для кого это в принципе возможно, рекомендую читать «Жанжаза» на кыргызском языке.

13.06.2013.

ПАКИСТАН

09.06.06.

В дорогу. На этот раз – в Пакистан.

Лететь нужно через Дубай.

Там возникли проблемы с гостиницей. Приветливая китаянка – администратор разрешила провести шесть часов ожидания в холле отеля. Обратился к ней на китайском, зная, что ей это будет приятно. Где бы ханец не находился, он, прежде всего, человек своей родины, о которой не забывает никогда. Лелеет в себе ее культуру и язык.

Первая встреча в Карачи состоялась в Пресс-клубе. Это независимая организация, в ее составе около 800 журналистов. По ходу разговора вспомнили великого Фаиза Ахмада Фаиза и его дружбу с индийским писателем Саджадом Захиром. Тема индо-пакистанской близости звучала открыто, как и слова об абсурдности вражды между народами-братьями.

Чуть позже об этом же говорили и на другой встрече – в медиа-холдинге «Гео». «Гео» не имеет ничего общего с географией, геологией. «Гео» означает «жизнь». Это крупнейший в Пакистане медиа-холдинг. В нем работает около 6 тысяч человек. Это огромные помещения, без перегородок. Сидят рядами, близко друг к другу, каждый со своей компьютерной техникой. Собирают, обрабатывают информацию и запускают в медиа-пространство Пакистана. Есть печатные издания, TV «Geo». Материалы идут на урду и на английском.

После «Гео» поехали к мавзолею «отца нации» – Ахмада. Вместе с Ганди, Неру он боролся за независимость Индии от Великобритании. За два года до обретения независимости возник вопрос о создании мусульманского государства. Ахмад озвучил эту идею. Создал в Конгрессе группу ее сторонников. Англичане их поддержали.

Было создано новое государство, Пакистан. Посеяны зубы дракона.

Мавзолей хорошо смотрится. Президент Мушарраф разбил возле него огромную парковую зону. Пакистанцы приходят сюда с детьми, приносят цветы. Невдалеке от мавзолея устраиваются ежегодные праздничные действия с участием армии.

К этой поездке в Пакистан я готовился. Прочитал немало литературы, в том числе – исторической. Когда стал демонстрировать это свое знание на круглом столе в «Гео», ведущий сказал: «Нас беспокоит современное состояние, наше будущее». Сложилось ощущение, что, как немцы Германии не любят XX век, в котором они имели фашизм и такую войну, пакистанцы не любят средневековье и древность. В музеях (и не в одном) они обращаются с экспонатами, точно так же, как сегодняшние арабы Египта с ценностями древней египетской культуры.

По живому был произведен раздел. Шестьдесят лет независимости Пакистана. Но ведь это та же самая Индия, те же люди. С десятками тысяч из них я общался, работая на выставке-ярмарке в Дели в 1972 году. Вижу особый свет в их глазах, ощущаю их несомненную общность. Мусульман в Индии не меньше, чем в Пакистане. Язык урду в лексическом составе имеет немало тюркских, арабских, иранских слов. По своей структуре это один из индустанских языков. В Индии число говорящих на нем не меньше, чем в Пакистане. Идеологизированная граница не видоизменила единый народ. С этим связана ощутимая замороженность пакистанских поэ­тов и художников. Чувствуют, вложи они душу в свое творчество, получится нечто недвусмысленно индийское. На уровнях совершенства нет ничего пакистанского, отличного от индийского.

Политики… Брат на брата пойти готов. Оружие, включая ядерное. Усугуб­ление конфликтных ситуаций. Опустынивание духовности.

Смотрю TV передачу. Проповедник. Борода, одежда, ну, классический мусульманский фундаменталист. Паства его выглядит так же. Ведет беседу на английском языке. Начал с суры Корана, остальное – на английском. Его слушают внимательно, оживленно реагируют. Задают вопросы – на английском. Молитвы сотворяют на том же пряном английском, который принято называть индийским английским.

Пакистан, не имеющий убедительной самоидентификации в сферах художественного творчества, искусен в пропаганде. Как всякое подтянутое, мобилизованное государство. Речи религиозных лидеров подкреплены впечатляющими техническими эффектами. Этого же «англоязычного фундаменталиста» показали в другом интерьере. Очевидно, соборная мечеть. Многотысячная паства слушала его речь на урду. Отдельные слова (лякин, эгер) понятны. Но, в целом, это совершенно другой язык. Свой экспрессивный монолог этот человек произносил по всем правилам риторики. Часто вставлял английские слова. Называл имена Бен-Ладена, мусульманских террористов, Аль-Кайеду. Вдруг, на английском четко произнес: «террорист намбэ уан из Джордж Буш». Неожиданно. Не вяжется с мнением, будто Пакистан ищет патронажа США.

«Отец нации», используя конъюнктуру 1948 года, осуществил создание государства по религиозному принципу. Здесь дух придавлен. Тотально доминируют постулаты веры. Канон тормозит естественное развитие. Нет, не должна религия закладываться в основу государства. Думаю, вера и не претендует на это. Политики используют ее для дос­тижения своих целей. 

Религия может вступать в альянс с политикой. В истории примеров тому множество. Не может, не должна этого делать культура. Когда ее принуждают, она либо чахнет и сходит со сцены, либо перерождается в жалкую обслугу низкопробной клиентуры.

Именно здесь, в Индустане, за четыре столетия до создания Пакистана, «ткач из Бенареса» великий Кабир говорил:

Кто придумал две дороги,

Что теряются в тумане,

Кто сказал нам: «вот индусы,

а вот это –

Мусульмане»?

Мертв глупец, что возглашает:

«Прав мой бог, а твой бог – лжив!»

Кто богов объединяет,

 тот и счастлив, тот и жив!

Прошло время. Разделили индустанцы богов, разделились на два государства. Не прислушались к словам поэта. Получили то, что имеют.

Сегодня,12.06.2006, летим в Гуадар, порт, через который центральноазиатские государства имеют возможность выхода к Индийскому океану.

Ошарашивают масштабы и качество развернутых работ. Мощные краны, множество площадок под терминалы. Здесь же, на месте, предусмотрена неф­тепереработка. И за всем этим стоит Китай. Его средства и техника. Гуадар становится одним из стратегических приобретений Китая. И здесь этого никто не скрывает.

Пакистан, конечно же, сильное средство Китая в его геостратегическом диалоге с Индией. В нем заостряют внимание на проблеме Кашмира и предпочитают не говорить о судьбе единоверцев в Кашгаре.

Индо-пакистанская граница. Застава Ваха. Церемония опускания флага. Ежедневная. Перед заходом солнца. При стечении огромного числа людей с обеих сторон. Начинают церемонию два всадника с пакистанской стороны, два – с индийской. Расстояние между ними 10-15 метров. Продолжают собираться зрители. Воодушевленные, празднично одетые, всех возрастов. С детьми. Размещаются на специальных трибунах и скамейках. Под большими зонтами. На пакистанской стороне многие держат в руках небольшой пакистанский флаг – зеленое поле с белой полосой у флагштока, на нем полумесяц с пятиконечной звездой белого цвета.

Пакистанская сторона скандирует: «Аллах акбар!» и «Долгой жизни Пакистану!», индийская – «Индустан! Мата Индия!». Делают это поочередно. С каждой стороны выдвигается по одному человеку, сближаются, сверля друг друга глазами. Набрасывают петли на свои флагштоки. К ним присоединяются по одному пограничнику, которым предстоит с помощью шнура с петлей опустить свой Национальный флаг. Все сопровождается криками, свистом, аплодисментами. Пакистанец быстрее справился с разворотом флага. Индиец хладнокровно доводит дело до конца. К каждому из них подошли еще по двое из числа своих. Сгруппировались, пошли друг на друга с громким топаньем. Смотрится забавно, совершается с серьезными лицами. За всем этим наблюдает огромный стадион. На восточной стороне – индийцы, на западной – пакистанцы. Все хлопают в ладоши. Подтянулись еще по два человека с каждой стороны. Воинственные крики. Звучат боевые рожки, флаги опускаются. Индийский чуть опережает. Пакистанский подравнялся. Время – 18.23. Флаги опущены. Обе стороны скандируют свои кличи. Последняя деталь – закрытие ворот. Закрываются. На ночь. Между Индией и Пакистаном.

Тысячи, тысячи зрителей расходятся по сторонам. Женщины – в прекрасных одеяниях Индустана.

ГЕРМАНИЯ

13.Х.02. – 19.Х.02.

Утром прибыл во Франкфурт. Анд­реас из Института Гете упустил было меня. Нашел. Разместился в гостинице, не мешкая отправились в «Альбатрос» – за шведский столик с баварским темным пивом.

Ужин с большой группой культурологов, работающих по программе «Восток – Запад», с целью «не допустить нового распада Европы». Чуть раньше они обсуждали книгу о сталинских реп­рессиях в период с 1936 по 1941 годы (почему именно эти даты?) Среди них был Владислав (мать – русская) из Восточной Германии с прекрасным русским. Вместе с соавтором (русским не владеет) он исследует историю Карлага. Каждые три месяца они ездят в Караганду, знакомятся с архивами КГБ (имеют разрешение), опрашивают бывших заключенных, конвоиров, охранников, бывают в Долинке и в местах Алжира. В лагерях, оказывается, была газета на казахском языке («Жаңа жол»), на русском – «Путевка» (от «Путевки в жизнь»), была самодеятельность концертно-театральная. Знают факты изгнания кочевников с земель, на которых разместился Карлаг. Знают, исследуют многое другое, о чем наши историки, публицисты, писатели молчат.

14.Х.02.

После мягко-тепло-хорошего сна позавтракал разнообразно-добротно-питательно-вкусно-немецко-обильными блюдами. Обслуживала китаянка. 6-ой год в Германии, явная ностальгия по языку, долго не отходила, говоря о разном, указала на блюда: «Неужели Вам это нравится?», чуть позже «А я не люб­лю эту пищу». В ее особой обходительности много бескорыстного тепла, и я позавидовал китайцам – родство свое друг с другом они не только осознают, но и глубоко-глубоко ощущают. В разных землях, поначалу принимая меня за китайца, хуацяо с первых же секунд открывались навстречу с таким теплом, какого я давно уже не ощущаю не только от соплеменников, но и от прямой родни. Да, китайцы – это одна семья, где бы кто ни проживал.

Андреас отвез меня на Всемирную книжную ярмарку.

Сегодня ее последний перед закрытием день. Полагаю, повезло. Осень, листопад, мокровато, не холодно. Цирк-шапито сворачивает свои шатры, вот так и ярмарка угасает, истаивает, устало пошевеливает жабрами.

Разыскал павильон № 5, в нем крохотный казахстанский уголок. Две алматинки устало переставляют книги, сворачивают бау-баскуры, рулоны плакатов. У меня с собой была «Уйти, чтобы вернуться».

Поставил ее рядом с парой отстрелявшихся на выставке книг и сфотографировал. Игра, конечно, но дорога мне она – это книжица.

В немецких гостиницах неплохо (имею в виду не качество, а настрой) пишется. Почему-то такого не было в Монголии, Турции. Лучше всего – в Дели, затем – в Восточном Туркестане (особенно, когда рядом был Айтан).

Чем отличаются жители благополучного города?

Есть настоянность ритма и порядка жизни – это ощущается в первом же приближении. Музеи, библиотеки, церкви, театры, университеты здесь – полнокровны, поддерживаются государством и льготными законами.

Чем-то все это напоминает Москву брежневских времен. Корпоративная полнота бытия, включая внутрикорпоративные интрижки и романы.

Студенты за учебу не платят, платят около 100 евро в год за спорт. Рост числа желающих получить высшее образование.

Пожизненная финансовая поддержка малоимущих, в отличие от лимитированного во времени пособия по безработице в США.

Улицы заполнены не-немцами. Много китайцев – и хуацяо, и студентов.

Много мрачных темнокожих, турков, балканцев.

15.Х.02.

Андреас открылся за ужином в ресторане, оборудованном в одном из уцелевших довоенных зданий. «Запомните Франкфурт» – под этим девизом были его угощения и монологи. Он, конечно же, настоящий филолог, гуманитарий с хорошим французским. Пили знаменитое рейнское белое вино («лучшее в мире, у французов лучшее красное»), ели лосося и десерт. Органно-классичес­кая атмосфера. Новое европейское сознание, нет границ, отдыхают, работают по всему европейскому пространству («Канарские острова лучше Гаитянских»). «Все мы – братья» – гимн новой Европы начинается с этих слов под музыку Бетховена. Не страшатся наплыва не-европейцев («Возможно, это и есть новая Европа»). Улавливается в его словах- рассуждениях некое отталкивание от германо-европейских драм прошлого века.

Поэзии, считает, действительно нет в сегодняшней Германии, предпочитают лаконичные литературные формы афористичного характера. Понятно, почему приемлем для них Шаханов. Еще лучше подошел бы Кадыр с его 2 х 2 = 4.

Отправляемся в Штутгарт.

Андреас: «При опросе подавляющее большинство немцев сказали, что они ощущают себя прежде всего гражданами Европы и только потом – Германии. Французы – напротив, вначале – французами, затем – гражданами Европы».

Едем в поезде, который может двигаться со скоростью до 300 км/ч. Раскачивает. Сидим за столиками, на которые подают кофе, чай и т. п.

Андреас: Да, действительно, немцы «отталкиваются» от ХХ в., англичане ощущали себя в нем комфортно (остров – не континент). Возможно, в этом, в частности, корни особого отношения англичан к общеевропейским инициативам.

Институт международных отношений в хороших связях с Гете- Институтом. Перспективен для контактов. Директор понимает геополитическую ситуацию вокруг ЦА и интересы Германии «здесь и сейчас».

Штутгартский восточный музей.

Обед с «долмой», альбом «Узбекистан» и осмотр музея: «Кабульский базар», залы Японии, Китая, Кореи, Индии, Тибета. Раритеты. Бесценные подлинники, покинувшие свои страны навсегда. Каким чудом немцы сумели сохранить их для себя в военные и послевоенные годы? Андреас не стал отвечать. Музей открылся во второй половине XIX века. В это здание, специально построенное и отмеченное как лучшее в Германии музейное, вселился в 20-ые годы ХХ века.

Посмотрели фильм Дорис Дюра о трех молодых семейных парах. Дорис – известнейшая режиссер (фильм «Мужчины»), а это ее эксперимент, вызвавший большую прессу о себе.

Встреча в редакции «Die Zeit».

Вялое присутствие Германии в ЦА регионе.

Фишер – зеленый, «хочет через Европу».

«У нас не было колоний».

«Немцы хорошо организуют помощь, но у нас нет концепции».

«Мы, к сожалению, сконцентрированы на Германии. Исключение – г-н Туман, интересуется Востоком, сейчас в Японии».

Мои собеседники предложили в Берлине повторить Федеральному Правлению Гете-Института слова о необходимости большего присутствия Германии и новой Европы в ЦА регионе. «Это очень важно!»

О чем я им говорил:

1. Новая большая игра вокруг ЦА пос­ле 11.09.2001. США и Китай. Россия. Турция – в фарватере США.

2. Ситуация подталкивает нас к консолидации, Центрально-Азиатской самоидентификации, к превращению из объекта чужой игры в самодостаточный исторический субъект.

3. Европа (новая, при генерирующем участии Германии) вяло присутствует в ЦА регионе, и это близорукость. (Все трое собеседников энергично-эмоционально поддержали: да, Германия дремлет, зациклена на внутренних проб­лемах, не имеет концепции внешней политики).

Бояна (собеседница) печальна, многое видит:

Той Германии, что была до «сумасшедшего» Гитлера, уже не будет никогда. Германия замечательных ремесленников, устоявшихся столетиями традиций, великих музыкантов, умниц-евреев, живших до того не менее 500 лет в Германии – такой Германии больше не будет.

Впрочем, по ее мнению, не будет больше и России Цветаевой, Малевича и т. д. Сумасшествие фашизма и сталинизма не проходит бесследно, многое изменилось радикально.

Немцы, в абсолютном своем большинстве, исповедуют культ денег и вещей, духовность – на задворках.

Творцов нет, остаются – кое в чем – исполнители.

Сама Бояна не смотрит TV, не читает газет, но слушает радио.

В истории Германии нет культовых фигур. Тень Гитлера перечеркивает все – и до, и после вакханалий фашизма. Германия похожа на жертву жесточайшего группового насилия, умертвившего естество.

Бояна: Французы, англичане, итальянцы ведут себя так, будто немцы только виноваты в европейском фашизме.

Немцев, считает она, нигде не любят, уважают деньги, которые у них есть.

Похоже, устремляясь в новую европейскую общность, германское подсознание стремится затеряться, укрыться от самое себя.

Бояна похожа на хозяина распутинского острова. Все видит, слышит, понимает, себя никак не проявляет, хотя отношение к происходящему имеет четкое, рельефное, эмоционально наполненное и убеждающее.

***

Поездом – в Берлин. Еду в вагоне для курящих. 7-8 закоренелых курильщиков, примерно поровну мужчин и женщин. Любопытна пауза: кажется, никто не хотел первым разжечь сигарету. Между собой – ни слова. Задымились, конечно же, одна за другой сигареты. И все же, как-то степенно, не суетно. Профи курения. Среди своих – сдержанны.

(Продолжение следует)