• Время
  • 09 Февраля, 2021

В Р Е М Е Н СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ

Мурат Ауэзов,
культуролог

 

КИТАЙ

Посольский дневник

19.01.94

Со стороны официальных людей Китая в настоящее время не ощущается стратегическая инициатива в отношении РК. Откладывают или и не собираются? «Казахстан подождет»? Когда они, спустя некоторое время, возьмутся за РК, скорее всего, это будет запоздалое действие. Им придется иметь дело с серьезнейшими и многочисленными конкурентами. Концепция НАН «насытить» каз. пространство СП, инвестициями, втянуть заруб. капитал, чтобы интересы Защиты (обороны) РК стали кровным делом тех, чьи интересы укоренены в Казахстане, реализуется полным ходом. И в скором будущем Китай встретится у нас с США, Германией, Англией, Ираном, Пакистаном, Турцией, Южной Кореей, Австрией, Австралией и еще многими другими, естественно, с Россией. Чего же медлит КНР? Осознанно ли это поведение или же инертность его причина? Китай и сам занят «втягиванием» внешних капиталов в свой контекст. Но должна же быть у этого государства, стратегически формирующего свое вхождение в XXI в., соответствующая концепция относительно северных и северо-западных территорий. Этим здесь, конечно же, кто-то занимается. Кто?

Во всяком случае, не МИД, поглощенный текущими делами. Его слова и действия способны только дезориентировать нас. Они – внутри процесса. Кто над ним? Кто те старцы, что вне суеты, в тиши все продумывают и принимают основные решения? Стары они или молоды?

Институт современ. международных отношений или Академ. Институт стран В. Е-пы и Центральной Азии?

Первые, скорее всего, тактики. Работают на нужды Госсовета.

Вторые – здесь стоит поискать. Не принимающих решения, но формирующих представления.

Историки (археолог из Лояна) имеют для себя совсем другую карту территорий, находят китайские древности не только «до Балхаша», но и на берегах Урала. И говорят об этом с пафосом, один к одному, наших национал-историков новой волны. Они и внешне, в жестикуляции, воспаленной манере доказательств, похожи друг на друга.

Где находится бамбуковая роща семи мудрецов? Где они – обоснователи «фундаментального китайского интереса»?

Когда Ли Пэн в 1993-м пошатнулся, не они ли его поддержали? Как их искать? Определить результаты их работы, сгустить до возможных пределов и тогда уже искать – по следу типологических характеристик. Сегодняшняя гибкость практической политики Китая объяснима наличием крупной цели. Люди какого менталитета (возраст, образование, пройденная «школа», отношение к соц.благам и др.) могли свято поверить в эту крупную цель, достижимую не ими, но только их потомками во 2-ом, 3-ем поколениях? Кто они, отож­дествившие себя с 5000-летней историей этой страны, ставшие субъектами соответствующей биографической ориентации?

Что лучше они знают – прошлое Китая или чужеземный опыт?

Выросли из недр мыслей и дел Мао, практики китайского коммунизма, из числа ее оппозиционеров или же они – нить, вьющаяся, не прерываясь, из глубины веков?

 

История и современность в китайско–казахстанских отношениях

Все слышнее лай собак

и пенье петухов.

Лао Цзы

 

В жизни любого современного государства внешние факторы играют все возрастающую роль. Не является исключением и Казахстан. Более того, его природные богатства, малочисленность населения на огромной территории, сложный этнодемографический состав, слабая консолидированность общества для решения внутренних и внешних проблем стимулируют особую меру повышенного к нему интереса со стороны целого ряда держав. Вокруг Казахстана, также как и вокруг других центрально-азиатских стран, набирает обороты новая «большая игра». То обстоятельство, что З. Бжезинский, называя территорию Казахстана «зоной перехлеста интересов США и Китая», не упоминает в данном случае других действующих и потенциальных участников «большой игры», лишь оттеняет страсти, отчетливей обозначает, чьи ставки сейчас, по его мнению, выше.

В бездорожье первых лет суверенного развития мы, наконец, встретились с определенностью. Откровенно заявляют о себе чужие интересы. Чтобы отстоять собственные, следует внимательней всмотреться в участников геополитического действия, обращенного на Казахстан.

Сегодня на очереди – Китай.

 

***

В истории этой страны нас интересует то, что можно отнести к опыту ее взаимоотношений с прототюрками, тюрками и их модифицированными современными потомками. Подобная локализация проблемы не намного сужает поисковую задачу, поскольку стержневым содержанием истории Китая трех последних тысячелетий является сложное его взаимодействие с этими своими «северными» соседями.

В связи с возникновением первичного очага цивилизации городского типа в бассейне Хуанхэ в середине II-го тыс. до н. э. можно говорить о начале китайской государственности1. Этот период именуется эпохой Инь. Завершился он в 1027 г. до н. э. Сведений о внешних связях государств иньской эпохи сохранилось мало.

В пришедшей на смену Инь эпохе Чжоу (1027 г. до н. э. – 221 г. до н. э.) продолжается укрепление государственности, активизируются контакты с внешним миром. Ускорение этих процессов происходит в середине I тыс. до н. э. в прямой зависимости от глобальных событий евразийского масштаба. О них поговорим подробней.

На время эпохи Чжоу, оставившей после себя замечательные изделия из бронзы, выпадает смена бронзового века веком железным. Как пишут исследователи, «главным прорывом... в железный век, век скифо-сакских племен, был прорыв в образе хозяйственной деятельности, и, естественно, в образе жизни. Знамением прорыва стало сложение скотоводческого хозяйства»2.

Появление железных орудий стало благом и для земледельцев эпохи Чжоу, способствуя увеличению пахотного клина, расширению ирригационных работ. Однако эффект «прорыва» изделия из железа произвели именно в скотоводческой среде. Замена быстро-окисляющихся бронзовых удил на железные превратила коня в средство покорения больших пространств. Последствия этой новации были грандиозными. Переоснащение, перевооружение, обновленная, в соответствии с резко возросшим ареалом действий, внутренняя организация кочевых племен превратили их в грозную военную силу.

Стремительные рейды «новых» кочевников в восточном, южном и западном направлениях как бы наметили маршруты, по которым впоследствии устремятся гунны, тюрки и монголы. По существу, оказались очерченными пределы земель, называемых историками зоной великого переселения народов, ареной действия Великого Шелкового пути и даже «Осью мира», о чем было сказано: «Кто владеет «осью мира», тот владеет миром».

В связи с выходом на евразийскую арену в середине I тыс. до н. э. конных кочевников не только сложился ареал «оси мира», но и на всем его протяжении, в исторических масштабах – синхронно, возникает духовная атмосфера «осевой эпохи», именуемая также «эрой пророков». События этого времени явились первым полномасштабным евразийским действием, а по результатам – действием всемирно-исторического значения. Именно в это время формируются и начинают шествие в будущее конфуцианство, даосизм, буддизм, обновленный зороастризм, раннее христианство и «высокая античность» Эллады. Конно-кочевая цивилизация со своим типом жизнедеятельности и мировидения играла в этом процессе роль стимулятора и открытого для взаимовлияний партнера.

 

***

Глобальные события этого времени обострили для Чжоуского Китая необходимость укрепления собственной государственности. Идеологическое обоснование сути государства («государство – это большая семья») было дано великим китайским мыслителем Конфуцием (551–479). Опорные позиции его учения – почитание старины и традиций, культ предков, уважение к старшим, верное служение просвещенному правителю, забота о благе народа, прежде всего, земледельцев. Этическим императивом для него является принцип «ли» (ритуал, церемониал, почтительность, благопристойность). Его он адресует ближайшему окружению правителя: «Если знать соблюдает ритуалы, народом легко управлять».

О том, что «северная» опасность действительно взволновала китайское общество и породила широчайший спектр суждений о себе и о мире свидетельствуют философские тексты современника Конфуция и его спутника на долгие века истории – Лао Цзы, основоположника даосизма, мудреца, с изысканным мастерством владевшего искусством диалектики. Лао Цзы (в переводе – «старый ребенок») говорит о дао как о глубокой сущности всего на свете и пути истинном. Он разделял дао на ложное, человеческое, и на дао естественное, природное. Призывал разрушить человеческое и вернуться к естественным законам. В соответствии с принципом «у вэй» (недеяние) – главным в его учении – идеальным видел правителя, умеющего «управлять, не управляя».

Своей диаметральной противоположностью конфуцианской доктрине и синхронным с ней появлением даосизм Лао Цзы указывает на то, что атмосфера «осевой эпохи» действительно вызвала в китайской среде пробуждение колоссальной интеллектуальной энергии, нап­равленной на государственно-этничес­кую самоидентификацию. Этот период можно было бы назвать временем формирования фундаментальных основ китайского национального самосознания.

Конец Чжоуской эпохи был столь же величественным, сколько и драматичным. Ему предшествовала идейная борьба внутри стана сторонников крепкой централизованной власти: между конфуцианцами и легистами. Конфуцианцы почитали древность и опирались на традицию и обычное право. Легисты порывали с прошлым, стремились утвердить отношения, основанные не на натуральном, а на товарном хозяйстве. Не разделяя конфуцианской веры в силу морали и этики, в делах государства они предпочитали полагаться на юридичес­кие нормы, закрепленные в законе.

Жесткие формы это противостояние приняло при правлении самого известного в истории Китая императора – Цинь Шихуана (221–207 гг.) Подлинный гений реформаторства, Цинь Шихуан из «срединных царств» чжоуской эпохи создал единое государство, объединил денежную систему, создал обширную сеть дорог. Желая пресечь набеги кочевников с севера, начал строить Великую Стену – эту вечную метафору отгороженности Китая от внешнего мира. В его начинаниях хорошую услугу оказала практичная доктрина легистов. Приняв их тезис «политика не подчинена морали», он запретил инакомыслие, приблизил к себе «фацзя» (законников), сурово обошелся с последователями Конфуция. Закопал в землю 460 конфуцианцев и сжег их книги. На этом трагичном эпизоде обрывается история эпохи Чжоу. Деспотичные и обез­душено-прагматичные методы Цинь Шихуана привели к восстанию им же собранного и сформированного народа. Выходец из крестьян Лю Бан создает новую империю – Хань, один из первых правителей которой У Ди возрождает конфуцианство.

Искусство эпохи Чжоу прославлено, кроме бронзы, великолепными произведениями из терракоты. Захоронение Цинь Шихуана в Сиани содержит шедевры терракотовой скульптуры – знаменитое «шествие воинов из мглы веков». В истории это бывает: красота сопутствует великим деяниям и держится с ними рядом.

Конфуций и Цинь Шихуан явились яркими воплощениями таких фундаментальных сторон крепнущей китайской государственности, как идеология и власть.

 

***

В формирование исторического самосознания китайцев неоценимый вклад внес историограф Ханьской эпохи Сыма Цянь (135–61 тт. до н. э.). Благодаря его грандиозным «Историческим запискам», состоящим из пяти разделов, в свою очередь содержащих от десяти до семидесяти глав, прошлое Китая с древнейших времен до империи Хань предстает связным повествованием о судьбе единого народа. Он заложил традицию, согласно которой каждая новая династия стала переписывать историю всех предшествующих, бережно сохраняя добытые ранее знания. В прошлое и будущее он развернул «времен связующую нить» и тем предопределил уникальную особенность китайцев мыслить о себе в масштабах тысячелетий. О многом говорит тот факт, что именно со времен Сыма Цяня китайцы стали называть себя ханьцами (ханьцзу). Ни один синолог не может исследовать древнюю историю Поднебесной без учета его работ. В них, кстати, содержится большая информация о гуннах и других кочевых народах, постоянно создававших серьезные проблемы на северных и западных границах Китая.

Эпоха Хань отмечена расцветом национальной архитектуры. Конфуцианство становится официальной идеологией. Но возвышается одновременно и даосизм (Сыма Цянь был убежденным даосистом). При императоре У Ди прокладывается Шелковый путь в Кашгар и далее на запад, что способствовало проникновению в обратном направлении буддизма, трансформированного в условиях центрально-азиатской Кушанской империи. У Ди совершает действие зрелой государственности, не имевшее в тот период аналога в мире. Он ввел общенациональную систему экзаменов на замещение государственных должнос­тей. Традиция эта сохранялась до начала XX века, а сюцаи (соискатели) стали устойчивыми персонажами китайской литературы.

 

***

Художественный гений китайского народа проявил свое подлинное величие в эпоху Тан (618–907 гг.). Это воистину «золотой век» поэзии, живописи, музыки. Создателем империи был человек из племени кочевников тоба, по отцу тюрок. Время его правления и ближайших престолонаследников отличалось большой веротерпимостью. Подобно великим моголам Бабуру и Акбару в индийской среде ХVI века, они покровительствовали различным философским и религиозным течениям. В Танскую эпоху полнокровно функционирует Шелковый путь, ведший от Чананя (так назывался Сиань) в западном направлении, развиваются отношения с Тибетом. Буддийская храмовая культура воплотилась в шедеврах архитектуры. И все же главным внешним фактором, коррелирующим внутреннюю ситуацию в танском Китае, была «степная империя тюрков», раскинувшаяся к тому времени на огромных пространствах «от Кореи до Керчи».

Еще в Ханьскую эпоху отношения с гуннами способствовали проникновению в Китай таких изобретений кочевников, как стремена, изогнутая сабля, длинный составной лук, «метавший стрелы на расстояние до 700 м», двенадцатилетний цикл летоисчисления, так называемый «звериный стиль», вошедший в китайскую орнаментику в сочетании с традиционным геометрическим, и многое другое. «Вместе с военными обычаями, костюмами и оружием, – пишет Н. П. Толль, – мода на все кочевническое, по-видимому, также, как позже в Риме, в Сасанидской Персии и в Византии, охватывала часть населения Китая. Это стремление подражать гуннам оставило на искусстве Танской династии глубочайший след»3.

В период тюркских каганатов контакты кочевой степи с Китаем обрели еще больший размах, что в самом Срединном царстве вызывало двойственное отношение. Если великий танский поэт Бо Цзюйи, выражая настроения определенной части китайского общества, пишет знаменитые стихи, воспевающие жилище кочевников – юрту («лишь стало бы тело чуть-чуть здоровей, и встречусь я осенью с юртой моей» и т. д.), то Хань Юй, имя которого стоит первым в списке «восьми великих людей времен Тан и Сунн», со всей серьезностью просветителя взывает к патриотическим чувствам современников: «В «Шицзине» сказано: «Варварам Севера дав надлежащий отпор, цзинские орды и Шу остановим». А теперь у нас поднимают законы варваров, ставят их выше законов наших древних царей! Что же, разве не произойдет, что через какое-то время мы, увлекая друг друга, все станем варварами?»4. В словах Хань Юя нашли отражение антитюркские настроения, ставшие со временем доминирующими во внешней политике танского Китая.

 

***

В эту эпоху географическое понятие Сиюй (западный край) стало наполняться военно-политическим и административным содержанием. Кстати, в наши дни этот дышащий, то сжимающийся, то расширяющийся в смысловом отношении, термин не конкретизируется китайским руководством. Понятие существует, живет в геостратегических концепциях, в умах отдельных китайских ученых, один из которых, археолог из Лояна, в беседе с автором этих строк, включил в Сиюй земли до Урала. Но на официальном уровне никто не уточняет, какие пределы запада им очерчиваются.

В середине VIII века танским войс­кам Западного Края подчинилось Семиречье. В 740 г. ими взят Тараз, в 748 г. – столица западнотюркских каганов Суяб, в 749 г. – Чач (Ташкент). Однако уже в июле 751 г. объединенные силы арабов, тюрков и согдийцев нанесли сокрушительное поражение танской армии в битве на р. Талас. Это сражение «положило конец попыткам танского Китая вмешиваться в среднеазиатские дела»5.

 

***

Дальнейшая история Китая проходит при значительно возросшем участии в ней «северных» кочевых народов. Это относится и к пришедшей на смену Тан Сунской династии (960-1279), последней в непрерывной цепи собственной китайской государственности. Давление чжурчженей, тангутов и других кочевников было достаточно ощутимым, чтобы вынудить сунских правителей бежать на юг, в Ханчжоу.

Предчувствие искусства точнее пророчеств и предвидений политиков. Духовная жизнь эпохи Сун в полной мере подтверждает это правило. Элегия абсолютного, неземного совершенства, утонченности, немыслимой в миру грубых и жестоких реальностей, свойственна рисункам тушью, монохромной живописи и каллиграфии сунских мастеров. Лишь смутное, но безошибочное предощущение надвигающейся катастрофы могло породить поразительное утверждение: без созерцания бамбука человек становится вульгарным (Лунь Юй)6. Около двух десятков изящных по мысли, покоряющих эстетической глубиной трактатов о живописи бамбука появляется в канун краха Сунской империи и утверждения власти монгольской династии Юань.

 

***

В этой эпохе коренится одна из важнейших составных современного китайского самосознания – его беспрецедентный массовый патриотизм. Могучая стихия китайского бытия, конечно же, ассимилировала пришельцев. Но власть принадлежала им, и они (и монголы, и – впоследствии – маньчжуры) использовали ее в откровенно унижающих достоинство ханьцев форме. Психологическое восприятие такой ситуации ярко отражено в публицистике выдающегося писателя начала XX века Лу Синя.

В юаньский период процветают драматургия и театральное искусство. Появляется высокохудожественный китайский средневековый роман. Героями произведений становятся выдающиеся личности династий Цинь, Хань, Тан, действующие во имя народа. Судьбы их часто трагичны. Популярны мотивы национального предательства, упущенного случая, губительных междоусобиц. Подспудно вызревает мечта о мощном национальном лидерстве, которой суждено было осуществиться лишь семь столетий спустя. В этих условиях устойчивость китайского духа обеспечивали многочисленные тайные общества, попадающие в поле зрения под одними и теми же названиями на каждом переломном этапе всей долгой истории Китая.

 

***

Совокупная антимонгольская энергия ханьцев в начале XV века привела к еще одной вспышке китайской государственности. Утверждается своя, китайская, династия Мин. Император Юн Лэ в 1423 г. переносит столицу из Нанкина в Пекин. Образцом ведения государственных дел почитаются порядки эпохи Тан. Вместе с тем, ренессанский импульс к открытию новых пространств, приведший в Европе и Центральной Азии XV века в броскам в «заморские» дали и настоящему культу астрономии, не обошел стороной и минское общество. Мореплаватель Чжэн Хэ затем совершает ряд экспедиций в Юго-Восточную Азию. Но затем срабатывают «внут­ренние причины», над разгадкой, истолкованием и исцелением которых не один век бьется китайская политическая мысль. Происходит самозамыкание государства. Закрываются все порты, кроме Аомыня. И совершается действие, как вогнутое зеркало вобравшее в себя парадоксы, нелепость усилий и внятные знаки судьбы. С большими затратами достраиваются тридцать километров Великой Стены, соединяющие творение Цинь Шихуана с морской береговой линией. Строительство завершилось в 1644 году, а уже через год в Китае устанавливается господство северного кочевого народа – маньчжур.

Несмотря на противоречивость государственной жизни эпохи Мин, она остается высокочтимой в китайском сознании. Минские захоронения – излюб­ленные места экскурсий, посещений, не лишенных оттенка ритуальности. В музеях Китая этому периоду уделяется особое внимание, также как в публикациях и фильмах исторической тематики. Маньчжуро-цинские императоры Канси и Цянь Лун, проявив выдающиеся полководческие дарования, присоединили к Китаю в ХVIII веке обширнейшие земли – Халху, Тибет и Восточный Туркестан. Но не им стоят памятники на площадях и улицах Пекина, а национальным кумирам минского времени. И главный из них – Ли Цзычэну, вождю крупного крестьянского восстания, вынудившего последнего минского императора покончить жизнь самоубийством. Вкусить плоды победы Ли Цзычэну не довелось, поскольку придворная аристократия предпочла покорность маньчжурам влас­ти повстанцев и открыла войскам кочевников врата города.

 

***

История маньчжурской династии Цин (1645–1911), от могущественных Каньси, его внука Цян Луна до регентши Цы Си и ее сына – «последнего императора» Пу И, на слуху у многих. Тем не менее, для уверенности в выводах, к которым мы продвигаемся в желании уловить хотя бы в общих чертах образ Китая, необходимо проставить акценты на некоторых событиях и этого периода.

Летняя резиденция цинских императоров находилась в Чэндэ, в двухстах с небольшим километрах к северо-западу от Пекина. Дворцово-парковый ансамбль резиденции с его охотничьими угодьями, специальными участками для конных скачек воспроизводит атмосферу степного мира, исконной родины новых властителей Китая. Подобно Тимуру, дававшему названия столиц покоренных им государств селениям вокруг Самарканда, цинские правители разместили в Чэндэ точную копию лхасского златокровельного храма Потала, 22-х метровую деревянную скульп­туру Будды, исполненную в монголо-ламаистской стилистике и храм Пулэ, символизирующий высокое бескрайнее небо. В знак покорения Тибета, Халхи и Восточного Туркестана была сотворена эта модель присоединенного пространства – в полном соответствии со старой кочевнической традицией, известной со времен завоевательных походов тюрков каганата и войск Чингисхана. Лишь при Цы Си, в последней четверти XIX века, летняя императорская резиденция была перенесена на окраину Пекина, лишившись навсегда своего терпкого, полынного аромата.

Сколько бы ни говорили об ассимилированности маньчжурских правителей, Чэндэ остается главным свидетелем их подлинной ментальности. Ее-то и необходимо иметь в виду при осмыслении джунгаро-казахских войн, в ужес­точении которых и трагической развязке для джунгар решающую роль сыграли цинские войска. Цинские, значит, китайские – это типичное заблуждение доминирует, к сожалению, в современной казахской научной и художественной литературе. Между тем, многое в стратегии цинской армии предопределено процессами, происходившими внутри конно-кочевой цивилизации в канун его ухода в историческое небытие

Наличие двух Китаев в одном, Китая китайцев и Китая пришельцев, очевидная данность этой страны в большей части второго тысячелетия. Противоречия между ними существовали всегда, но резкое обострение получили в середине XIX века.

 

***

Выдающемуся синологу В. М. Алексееву принадлежат слова: «Когда сравниваешь историю Китая с историей других древних государств, Египта, Вавилона, Иудеи, Греции, Рима и др., то невольно удивляешься тому, что он один только из всех остался хранителем исторической культуры, которая ни на минуту не прерывалась и даже не задерживалась в своем развитии. Перед нами действительно культурный исполин, сохранивший, несмотря на чудовищные потери своих культурных достоянии в бесконечных войнах и междоусобиях, всю свою культуру и развивший ее до чрезвычайно устойчивого состояния»7. Совершенно справедливая и глубокая характеристика автохтонной, стержневой части двухсоставной, если иметь в виду юаньский и цинский периоды, структуры китайского общества. Его культуры, которая в данном случае есть и душа народа.

Три сокрушительных поражения, нанесенных в «опиумных войнах» европейскими державами Цинам, вызвали у этой части общества острую эмоциональную реакцию. Рухнула виртуальная Великая Стена, и до самых глубин оказалась уязвленной китайская гордыня, веками лелеемая в недрах «устойчивой» культуры при пришельцах и без них. Ответ на вопрос о причинах национального позора, допущенного попрания святынь и устоев был ясен изначально. Виновник – «варварская» династия. Общепринятым становится ее пылкое осуждение, в литературе процветает сатира. Пережитое потрясение привлекло серьезное внимание китайских интеллектуалов к феномену Запада.

Движимые патриотическим чувством, отдельные из них совершают титанический труд. Писатель Линь Шу перевел более 160 европейских и американских романов, нанимая в помощники знатоков различных языков. Характерно его определение цели своей беспрецедентной работы – «Знание врага не означает уподобления ему, но подготавливает его поражение».

На этом фоне резко диссонирующим выглядело поведение цинского двора и его фактической правительницы-регентши Цы Си. Огромные средства затрачивались на удержание видимости прочной власти. В перенесенной по ее воле из Чэндэ летней императорской резиденции поражает сюрреалистичностью корабль в натуральную величину из белого мрамора. Только в сумеречном сознании, отрешенном и от такой реальности, как сокрушение империи кораблями европейских держав, мог родиться подобный замысел. Или же – в сознании последней носительницы имперской маньчжурской ментальности, прекрасно понимавшей, что будущее закрыто для нее и ее генеалогического древа. В этом случае Цы Си, устроившую пышный, с причудами прощальный бал расставания маньчжуров с китайцами, можно понять.

Синьхайская революция 1911 года ураганом прошлась по маньчжурам, оставив в живых демографически нич­тожную часть некогда могущественного народа.

Китайцы вошли в XX век готовыми осуществить выстраданную мечту о собственном национальном лидере и определять судьбу государства собственными силами.

 

***

На вопрос, кого легче изображать – черта или человека, китайский художник ответил: «Черта, потому что его никто не видел».

История Китая XX века у всех на виду, мы не станем ее комментировать и перейдем к периоду, в котором тоже многое «не видно», поскольку близкое вызывает ту же аберрацию зрения, что и отдаленное. Речь пойдет о китайско-казахстанских отношениях последнего времени, с учетом исторических контекстов, контур которых был нами прочерчен.

В современном китайском обществе сложилась новая реальность, объективированная в сознании и воле сотен и сотен миллионов людей, – устремленность к созданию великого в XXI веке китайского государства. Высокая цель определяет средства ее достижения. В том числе, качество призванных к осуществлению этой цели людей. Конкретные имена в руководстве Китая теперь уже не имеют первостепенного значения. При любом раскладе персоналий, на гребне китайской пассионарности окажутся личности, политические действия которых диктуются служением идее великого Китая. Это же можно сказать о новом поколении потенциальных китайских лидеров, в большинстве своем получивших образование в западных странах. Их вполне модернизированное сознание охотно вооружается идеей великокитайского самоутверждения. В словах и действиях этого поколения патриотический пафос проступает даже рельефней, чем у предшественников. Типологической характеристикой людей новой ориентации является то, что они отождествили свой духовный мир с 5-тысячелетней историей Китая, а делом своей жизни избрали служение цели, достижимой не ими самими, а потомками в 3-4 поколениях. Понятно, что вера в значительность стратегической цели оснащает их сильнейшим оружием в решении как внутренних, так и внешних проблем.

С начала экономических реформ в 1979 г. Китай ежегодно увеличивал свой ВНП в среднем на 9-10%, добившись учетверения дохода на душу населения за 16 лет (на 5 лет раньше, чем планировалось) и не допустив массовой безработицы и падения производства на государственных предприятиях, как это произошло у нас. Китайское руководство сумело отказаться от многих догм под влиянием Дэн Сяопина, который сказал: «Неважно какого цвета кошка – черного или белого, лишь бы ловила мышей». Под ловлей мышей подразумевалась забота о благосостоя­нии народа, единственная установка коммунистов, которая ни разу не была отдана в жертву рынку. В целом политика Китая по переходу к рыночной экономике последовательна и состоит из элементов, имеющих ясный экономический смысл, что связано с ясностью цели, солидарно воспринятой большинством народа. Проживающего, кстати, не только на территории страны, но и за ее пределами.

Огромное, непрестанно растущее число эмигрантов, переставая быть чжунгожэнь (гражданами Китая), остаются верными родине и ее идеалам ханьцзужэнь (китайцами). Их объединяет ниньцзюйли (сила культурного сплочения), имеющая не только духовный, но и весомый материальный смысл. С 1978 по 1996 гг. прямые инвестиции в Китай составили 172 млрд долларов. Из них 80% обеспечены бывшими гражданами Китая, развернувшими свой бизнес в различных точках планеты.

Китай уверенно идет по пути превращения из региональной державы в мировую. Но было бы ошибочным говорить о безоблачном политическом фоне происходящих в нем преобразований. Тенденцию к дальнейшему обострению имеет традиционное противостояние «столица – провинции». Приморские провинции и свободные экономические зоны, вкусившие от плодов свободного предпринимательства, нередко выступают против принятых решений, ограничивающих и регламентирующих их деятельность. С другой стороны, ощутимые для центра формы протеста обретает недовольство центральных и северо-западных районов, считающих себя обездоленными в распределении капиталовложений и иностранных инвестиций.

Несмотря на разумный практицизм и трезвую оценку реальности, демонстрируемые китайским руководством, обостряется противоречие между экономической и политической системами страны. По мнению З. Бжезинского, «... в какой-то момент политическая и социальная оппозиция в Китае присоединится к силам, требующим расширения демократии, свободы самовыражения и соблюдения прав человека. Этого не произошло в 1989 году на площади Тяньаньмынь, но вполне может случиться в следующий раз»8.

Долговременным и потенциально взрывным дестабилизирующим фактором для Китая является многонацио­нальный состав его населения. Национальные меньшинства общей численностью около 100 млн. человек (8% населения КНР) проживают на территории, занимающей примерно 65% площади страны. Почти все ее сухопутные границы (более 21 тыс. км) проходят по землям их исторического размещения. Большая часть этих территорий была приращена к Китаю в относительно недавние времена усилиями, как уже говорилось, цинских правителей Канси и Цянь Луна. Коренные этносы не только Внутренней Монголии, Восточного Туркестана и Тибета, но и ряда южных и юго-восточных провинций не все еще склонны воспринимать официальную концепцию единой китайской нации в качестве окончательного ответа на воп­рос о своем историческом будущем. Притягательной силой для них обладают новые или обновившиеся, как Монголия и Таиланд, соседние государства, пример которых стимулирует развитие идей суверенности, разворот широкого спектра действий самозащитной, антиханьской направленности.

В числе тактических форм этой борьбы примечательна наблюдаемая, в частности – в СУАР, консолидация национальных меньшинств с местными ханьцами в ходе антиметропольных действий. Требования социального звучания, выдвигаемые в этих совместных выступлениях, вынуждают центральное правительство пересмотреть отлаженную систему «успокоения» национальных меньшинств. Одной из новинок в попытках правительства стабилизировать ситуацию является его решение об открытии отстающих в своем развитии северо-западных и центральных территорий для их прямого, непосредственного экономического освоения капиталом развитых южных и приморских провинций.

Преследуется логичная цель: снять растущую напряженность в региональных отношениях за счет очевидной экономической выгоды данного проекта для всех его участников. Параллельно решается стратегическая задача радикального изменения количественных соотношений в национальном составе автономий в пользу ханьского этнического компонента, миграция которого в районы освоения неизбежно обретает динамичный и массированный характер.

Дальновидность этого шага и его соответствие интересам стабильности можно оценить лишь со временем. Не исключено, что прагматизм и идеологическая раскованность приморских предпринимателей в сочетании с растущей пассионарностью «окраинных» народов создадут особую ситуацию, чреватую для метрополии непредвиденными политическими последствиями.

 

***

Из прошлого в современность Китая перешли три проблемы, имеющие серьезное значение не только для самой страны, но и для ближних, да и дальних ее соседей: численность населения, земля, вода.

Китай возник на двух реках – Янцзы и Хуанхэ. В бассейне Янцзы – избыток влаги, постоянные наводнения. Только в XX веке от них погибло более 500 тысяч человек, а в 94 г. из 90 млн га посевных площадей 58 млн га осталось под паводковыми водами. Хуанхэ, в двадцать раз менее полноводна, чем Янцзы, несет огромное количество ила, часто меняет русло. На долю зоны Янцзы приходится 80% водных ресурсов страны и только 36% пашен, 49% пахотных земель нуждаются в искусственном орошении, резервы которого крайне ограничены.

Вся обозримая история Китая – это история борьбы за земли, пригодные к возделыванию, и источники их орошения. Излюбленные сюжеты древних мифов – деяния героев на благо земледелия. Для руководства сегодняшнего Китая проблемы земли и воды, усугубляемые сложнейшей демографической ситуацией, являются первоочередными в числе стратегических. Это необходимо знать, чтобы оценить по существу особую меру мобилизованности, неуступчивости китайской стороны в вопросах пограничных земель и трансграничных рек. И чтобы понять неподдельность счастливой улыбки на лице китайского лидера Цзян Цзэминя после подписания документа о спорных участках между КНР и Казахстаном.

Семнадцать миллиардов долларов потребуется для осуществления грандиозного проекта переброски 5% вод Янцзы в Хуанхэ с созданием комплекса Санься, судоходного водохранилища длиной 600 км и крупнейшей в мире ГЭС мощностью 18 млн киловатт в год. Китай нашел эти средства, рассчитывая в итоге покончить с наводнениями и сократить долю угля в энергетическом балансе страны. Работы идут полным ходом. Из зоны затопления переселены 1,8 млн человек, большая часть которых оказалась в Синьцзяне.

Нет смысла проводить аналогии между лидерами сегодняшнего Китая и гуннами, тюрками каганата, Чингисханом, которых с неодолимой силой влекло вослед заходящему солнцу. Но достаточно сейчас побывать на дорогах Турфана, чтобы ощутить в полной мере эффект «переселения народов». Бесконечным потоком, днем и ночью идут по ним из внутреннего Китая машины, переполненные людьми и техникой.

В Восточном Туркестане, как предпочитают называть уйгуры свою ис­таивающую родину, ханьцев, конечно же, много больше, чем указывают официальные данные. Только в бинтуане (производственно-строительный корпус), расположившемся вторым эшелоном за погранвойсками от Аптая до Хотана, насчитывается 19 дивизий. Их континент состоит только из ханьцев, не учитывается статистикой и подчиняется непосредственно Пекину. Под предлогом помощи пострадавшим от наводнений районов в 98-99 годах переселено в СУАР три миллиона человек, и процесс этот продолжается.

Имперское самоощущение – свежее, возбуждающее и пьянящее чувство для большинства ханьцев. За новой виртуа­льной Великой Стеной зреет дух нацио­нального гегемонизма, оставляющий слова об этнических паритетах политикам и дипломатам. Ассимиляторство из искусства уподобления себе становится императивным действием как власти, так и обывательских масс. В знаменитых пещерах Мын Уй с замечательных фресок обыватель соскабливает лица, не похожие на китайские. В урумчийском музее, где имеются уникальные материалы, чиновник запрещает их научную систематизацию, зная, что выставленные в соответствии с ней экспонаты попросту взорвут великоханьскую концепцию Западного Края. Китайский гидротехник решает свои профессиональные проблемы, пробивая колодцы рядом с уйгурскими кяризами и оттягивая воду из этих древних и безотказных ирригационных систем. С 1958 г., с перерывом в 78–86 гг., а в общей сложности тридцать пять лет, отбывает срок в тюрьме крупнейший писатель полуторамиллионного казахского народа Восточного Туркестана Кажикумар Шабданулы. Его четырехтомный роман «Преступление», написанный в форме диалога с прокурором и в манере, сопоставимой с «Процессом» Ф. Кафки, был воспринят властями как непозволительное инакомыслие.

Обновленный, экспрессивный, сильный и, конечно же, опасный Китай хотя и за горами, но за ближними. Северо-западное направление, наше, центральноазиатское, с учетом географических и политических условий – в настоящее время единственно перспективное для выхода динамичной гегемонистской энергии Китая во внешний мир. Это хорошо понимают в Пекине, и потому охотно поддерживают все мало-мальски стоящие трансграничные проекты, даже такие авантюрные, как строительство китайской национальной нефтяной компанией трубопровода «Актюбинск-Синьцзян».

Гораздо серьезней китайская сторона отнеслась к проекту НЕАКМ – новый евразийский континентальный мост. Ведутся работы по увеличению пропускной способности главной транзитной магистрали порт Ляньюнган-Алашанькоу, внедряется план развития регионов вдоль моста протяженностью 4131 км и прилегающей к нему зоны шириной в 200 км. Китай завершил строительство дополнительных путей железных дорог, расширение и модернизацию соединяющихся с ним морских портов, строительство автострады высокого класса из Ляньюнгана до Хоргоса. Устойчивое развитие регионов КНР, расположенных вдоль трансконтинентального пути, включено в список приоритетов официального политического курса на XXI век, а также в проект долгосрочного развития КНР до 2010 г.

Четко, стремительно разворачиваются работы по освоению земель Восточного Туркестана с привлечением армии, волонтеров, быстро растущего числа переселенцев. Так, обычно, готовится плацдарм для последующего броска в пространство. Трудно освободиться от ассоциаций... В середине II века до н. э. ханьцы, перейдя Хуанхэ, построили оросительные каналы и, понемногу захватывая земли, стали граничить с гуннами. В 124–123 гг. война была перенесена на коренные земли гуннов, где шла с переменным успехом. В 119 г. огромная китайская армия захватила ставку шаньюя и перебила около 90 тысяч гуннов9 ... Хорошо оперенную стрелу, заложенную в туго натянутый лук, напоминают потоки ночных огней вдоль трассы Турфан-Хоргос.

 

(Продолжение следует)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

***

Есть множество стимулов, побуждаю­щих Китай концентрировать свое внимание на северо-западном направлении. Вряд ли стоит в данном тексте пытаться их перечислить, с соблюдением иерархии весомости и актуальности каждого из них. Наряду с практическими мотивами демографического, экономичес­кого, территориального свойства здесь действуют геостратегические факторы. «Ось мира» остается геополитической реальностью, и контроль над ней является понятной целью каждого государства, претендующего на роль мировой державы. В том числе, Китая, перед которым в августе 1994 г. Дэн Сяопин поставил задачу «создать новый международный политический и экономичес­кий порядок». Центральноазиатский регион – это еще и возможность, избегая столкновений, «размыть» здесь позиции конкурирующих сверхдержав и привести их тем самым к общему ос­лаблению.

В. В. Малявин точно обозначает одну из фундаментальных особеннос­тей ханьского интеллекта: «Китайская мудрость – это наука бодрствования духа, чуткого отслеживания «текущего момента». Ее главный вопрос – не что, даже не как, но – когда? Когда действовать и когда хранить покой? Когда «быть» и когда «не быть»? Ключевые понятия китайской мысли – это «случай», который в жизни мудрого оказывается неизменной судьбой; всеобъятная сила ситуации»10.

Впервые после разгрома танской армии в Таласской битве 751 г. Китаю предоставляется «случай» утвердить свое присутствие в Центральной Азии. Не последнюю роль в зарождении выгодной для него «ситуации» играет слабость суверенного Казахстана. Патриотизм казахстанцев крепнет, и «болезни роста» будут преодолены. Но сейчас мы в избытке мы имеем «окна уязвимости» национальной безопасности, проницательно описанные покойным У. Т. Касеновым11 и теперь уже очевидные для многих.

Каким образом в канун XXI века государство может оказаться жизнеспособным, если лидеры его движимы инстинктами и извлекают не из истории, а из недр подсознания, из периферийных ниш генной памяти образцы для подражания? Они в буквальном смысле осовременивают прошлое, в чем легко убедиться, знакомясь с Сымя Цянем. По его описанию гуннов III в. до н. э., во главе государства стоял шаньюй. Высшие лица после него – его сыновья и ближайшие родственники. Тот или иной пост занимался в зависимости от степени родства с шаньюем. Темников назначал сам государь. Он же выделял подвластную каждому из них территорию вместе с населением. В пределах своих владений темник, подобно шаньюю, назначал тысячников, сотников и десятников. Сместить и наказать темника мог только шаньюй. В свою очередь, темники участвовали в возведении шаньюя на престол, не имея, впрочем, права выбора – власть переходила по строгой наследственной системе12.

О тех же гуннах известны слова китайского сановника: «Они ценят богатства и с пренебрежением относятся к земле». При этом он с сарказмом разъяснял, что под «богатствами» варвары имеют в виду золото, яшму, полотна и шелк.

Не легко было бы нашей национальной гордости примириться с таким свидетельством своеобразных ценностных предпочтений предков, если бы не извлеченный и пересказанный Л. Н. Гумилевым другой случай из истории гуннов, способный служить подлинным образцом для подражания и заветом на все времена: «...В III в. до н. э... узнав о междоусобице в племени Хунну, соседнее племя Дунху решило воспользоваться моментом и потребовало замечательного коня-сокровище Хуннов и любимую жену шаньюя Модэ. Старейшины в негодовании хотели отказать, но Модэ сказал: «К чему, живя в соседстве с людьми, жалеть для них одну лошадь и одну женщину?» и отдал то и другое. Тогда Дунху потребовали полосу пус­тыни, неудобную для скотоводства и необитаемую. Старейшины Хунну сочли, что из-за столь неудобной земли незачем затевать спор: «Можно отдавать не отдавать». Но Модэ заявил: «Земля есть основание государства, как можно отдавать ее!» – и всем, советовавшим отдать, отрубил головы»13.

Посмотрим, как на этом фоне выг­лядят действия МИД РК в решении пограничных вопросов с Китаем. По поводу «спорных» участков было заявлено об их ничтожном хозяйственном значении. И это вопреки известным документам, подтверждающим наличие на участке Сарышильде запасов золота и свинца. Парламент (ох, уж эти гуннские старейшины!) единодушно ратифицировал Соглашение по границе. Тем временем Цзян Цзэминь, воодушевленный несомненным успехом в пограничных вопросах, дал указание руководству СУАР ускорить работы по использованию трансграничных рек в интересах Китая. По каналам народной дипломатии в Казахстан поступили тексты этой его установки и документов, подготовленных в СУАР на ее основе. В них нет ни слова о водно-ресурсных проблемах Казахстана в ареале трансграничных рек. Устанавливается жесткий график поворота Черного Иртыша и подведения его вод к г. Карамаю в 1 октября текущего года с обязательным решением возникающих технических проблем «в 24 часа». Аналогичные документы подготовлены по рекам Или и Текес. Дано указание провести идентичные работы по остальным тридцати трем рекам, связывающим Синьцзян с центральноазиатскими государствами. Во всех документах говорится о «благоприятном времени», в котором инициатива принадлежит китайской стороне, и срочной необходимости решить в свою пользу все вопросы трансграничных рек до подписания Китаем соответствующих международных соглашений.

Китай решает свои проблемы хладнокровно, жестко, менее всего утруждая себя подтверждением добрососедских чувств к Казахстану. Допустимо ли было в отношениях с таким соседом полагать, что сдачей спорных участков мы закрываем пограничные вопросы? По существу, они только начинаются. Отворот, планируемый китайской стороной, значительной части пограничных рек, грозящий тяжелыми экологическими и экономическими последствиями обширным территориям Семиречья, Восточного и Центрального Казахстана, и есть одна из первых серьезных форм китайской экспансии.

В согласии с элементарной логикой, проблему «спорных» участков следовало решать в комплексе с проблемой трансграничных рек. Этого не прои­зошло, и Казахстан лишился сильных аргументов в отстаивании своих пограничных интересов. Разумеется, с самого начала к переговорному процессу следовало привлечь Россию, Кыргызстан и Таджикистан, другими словами, участников Шанхайского сог­лашения 1996 г. Не только потому, что Россия естественно заинтересована в судьбе Иртыша, а реки Кыргызстана и Таджикистана, текущие в Китай, традиционно являлись фактором, сдерживающим гидротехнические планы Китая в период до образования суверенных государств ЦА. Главное – для того, чтобы сделать, наконец, выводы из факта бесспорной выигрышности Шанхайского соглашения лишь для китайской стороны.

Учитывая тщеславие новеньких независимых государств, китайские дипломаты внедряют тезис «будьте самостоятельны» и последовательно добиваются замены многосторонних отношений на двусторонние. Китай действительно не только гарантирует, но и подтверждает обещания содействовать дальнейшей суверенизации своих визави. Образ полностью оснащенного атрибутикой суверенности государства напоминает даосскую притчу. Воры взламывают сундук и уносят его содержимое. Чтобы уберечь свое добро, хозяин прочно перевязывает сундук. За что его хвалят и называют мудрым. Но приходит большой вор, взваливает сундук на плечи и беспокоится лишь о том, чтобы веревки оказались достаточно крепкими. «Муд­рец», заключает диалектик-даос, лишь добыча для большого вора.

 

***

С древнейших времен китайцы знают нас лучше, чем мы – Китай и китайцев. Настало время и нам узнать их глубже. Но прежде – рассмотреть и понять себя. Ясно, что Китай – великая страна, дружественные отношения с которой важны и желательны для любого государства. Однако – не ценой утраты национального и государственного достоинства, уступок под давлением, просчетов безвольной внешней политики.

Пятая стратагема Книги китайских секретов успеха гласит: «Если враг повержен внутри, захватывай его земли. Если враг повержен вовне, завладей его народом. Если поражение внутри и снаружи, то забирай все государство»14.

Казахстану нужны радикальные перемены, чтобы не оказаться «поверженным изнутри».

Китайский фактор обостряет безотлагательность их осуществления.

1996 г.

(Продолжение следует)

1860 раз

показано

2

комментарий

Подпишитесь на наш Telegram канал

узнавайте все интересующие вас новости первыми

МЫСЛЬ №2

20 Февраля, 2024

Скачать (PDF)

Редактор блогы

Сагимбеков Асыл Уланович

Блог главного редактора журнала «Мысль»