• Время
• 31 Января, 2021

В Р Е М Е Н СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ

Мурат Ауэзов,
культуролог

Там были, конечно, бомбоубежища, но кого они могли спасти? В целом это все отвечало тактике американцев, которым нужен был центр города как испытательный полигон.

И вот теперь здесь рядом... Еще один макет: те же две текущие реки, тот же уцелевший мост, все остальное превратилось в руины.

Взрыв произошел на высоте 600 метров над точкой, которая приб­лизительно, может быть, метрах в пятистах от моста. Температура в момент взрыва 3000 – 4000 °С. Ударная волна – 35 тонн на квадратный метр. Скорость атомного ветра – 440 метров в секунду. Уровень радиации был настолько высок, что все, кто оказался в этой зоне, скончались в течение двух суток.

В то время здесь жили 350 000 человек. До конца декабря 1945 года скончались 140 000 человек. Тогда, конечно, не было никакой надежды на возрождение города. Но уже через год стали подниматься растения и расцветать некоторые цветы. Именно эти цветы дали надежду жителям Хиросимы на продолжение жизни. И в этом городе началась традиция высадки деревьев, традиция, которая продолжается сейчас.

Вот ужасающие снимки – улица, разрушенный дом, люди, как призраки... Все это через три часа после бомбардировки, после взрыва. В музее, о котором я говорю, используются документальные кадры, снятые американской авиацией...

Бомбежка Хиросимы и Нагасаки резко стимулировала ядерные разработки в Советском Союзе. Жители Хиросимы направили огромное количество писем мэрам сотен городов, руководителям многих государств с требованием прекращения производства ядерного оружия, его использования...

На фотографиях – медленный-медленный путь восстановления города, возрождения его жизни. Дети, потерявшие родственников, потерявшие родителей, работают чистильщиками обуви. Здесь вот европейская женщина сострадательно смотрит на них – они чистят ей обувь. А вот знаменательный, потрясающий для Японии снимок: разрушен город, разрушена школа, но дети уже сидят и занимаются, учитель ведет свои занятия вне здания, на улице. На фотографиях – временные дома, которые были построены сразу после бомбардировки. Город постепенно оживает. Вот фотография Хиросимы через 10 лет – 1955 год. Именно через 10 лет в 1955 году было построено это здание музея, а точнее – Музея бомбардировки Хиросимы. Был принят специальный закон о восстановлении города.

Через Хиросиму течет семь рек. Обнимая ее, они текут в сторону моря. Эти семь рек текут и впадают в Тихий океан. Реки так бережно омывают земли, на которых и сейчас расположена и прежде была Хиросима. Бросить бомбу сюда и обратить всю эту красоту в лунный пейзаж! Кощунство, грех против природы.

А вот большой макет Земли, как бы глобус, и точки на нем. Это места, где разрабатывается ядерное оружие. По всему миру сейчас более 20 000 ядерных установок. Ядерные страны – это Индия, Пакистан, Китай, Россия, Великобритания, США... На глобусе уже нет ядерного полигона под Семипалатинском. Он закрыт и возрожден не будет. Но... есть проекты по созданию атомных реакторов для производства энергии, а это не может не вселять тревоги.

Иду по залам музея, самого трагического из всех виденных мною. Вот снимки скорбного ритуала, он проходит ежегодно 6 августа. По реке плывут фонарики для успокоения душ умерших. И здесь же высвечен тот самый дом, каркас его, уцелевший после взрыва. А рядом – панорама Хиросимы на четвертый день после бомбардировки, ее снял корреспондент «Асахи». На ней можно разглядеть железнодорожный вокзал – его здание частично уцелело.

Директор музея негромко рассказывает о том, что отец его скончался именно здесь, перед этим самым зданием... А теперь фотография за одиннадцать дней до бомбардировки и через пять дней после нее. Снимки атомного облака, зловещий гриб, снятый жителями окрестности Хиросимы. Снимок обреченных на гибель. Зона действия в диаметре пяти километров оказалась абсолютно разрушенной. Теперь знакомьтесь: бомба, ее натуральные размеры – она длиной три метра и весом четыре тонны...

Поразительно, Хиросиму обнимают, через нее текут, протекают семь рек. А мы живем в Жетысу, в Семиречье. А еще есть Семипалатинск... Здесь вот расплавленная пряжка, расплавленные часы, принадлежавшие отцу директора музея, здесь они выставлены. Расплавленный трехколесный велосипед. У входа в банк стоял человек. Мощная радиация и температура испепелили его, и осталось только темное пятно-проекция. А вот жуткие снимки обожженных, обугленных людей. Конечно же, мы по инерции говорим, и я это тоже делаю, сравнивая испытания в Казахстане с тем, что произошло здесь. Это не этично, не корректно ставить знаки равенства между ядерными испытаниями в Казахстане и той великой трагедией, которая произошла здесь, на земле Японии – в Хиросиме и Нагасаки. Здесь живая боль огромного количества людей. Узоры рубашек – они отпечатались на коже людей. Вот кисть руки человека, подверженного мощнейшему воздействию радиации. Она обуглена, черная, мертвая рука мертвого человека, но ноготь продолжает расти, и черные, длинные ногти закручиваются в зловещие спирали. Конечно, жестокая экспозиция, но эта трагедия по-другому и не может быть рассказана.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ (окончание).

ХИРОСИМА.

БУМАЖНЫЕ ЖУРАВЛИКИ САДАКО

Нам еще долго предстоит осмысливать уроки Хиросимы.

...На третий день здесь прошли очень сильные ливни. Многое стало пеплом, а что-то превратилось в спекшуюся массу... А вот еще: Будда, половины лица нет. Обугленный Будда – образ ядерной войны... Атомный гриб, потом облака, возникшие из него. Из этих облаков шел черный дождь, после которого погибла вся рыба в прудах, озерах, реках. Волосы у восемнадцатилетней девочки стали выпадать, при этом они изменили свой цвет: были черные – стали рыже-шатеновые. Люди продолжают жить, но это уже искалеченные судьбы, подорванное здоровье – лейкемия, рак и многое другое. Множество аномалий у детей, рожденных сразу после взрыва.

А вот девочку Садако беда как бы не тронула, девочка была в общем-то здоровой. Во время ядерного удара ей было два годика. Но когда ей исполнилось 10 лет, у нее началось белокровие. И Садако стала делать бумажные журавлики. Ах, как много она успела их сделать за те два года, которые ей были отпущены недугом. Все эти журавлики, изготовленные Садако, здесь, в Музее мира. Теперь журавликов Садако делают из бумаги дети всей Японии, это стало великой традицией.

Журавлики Садако...Облученные книги... Сейчас еще есть люди, живущие со времен бомбардировки – живой укор прошлому. В списке погибших в мемориальном комплексе указано почти 240 000 имен...

Фотография 1920 года – естественно, до бомбардировки – центр города, он был стерт с лица земли. Рядом еще три фотографии: до бомбардировки, сразу же после нее (снимок 9 августа) и сегодня. Возрожденный, вновь живущий город.

Приходишь в смятение от циничного, хладнокровного, со всеми техническими целесообразностями подготовленного плана уничтожения целого города и, конечно же, психологического слома духа народа. Все это здесь, в Хиросиме. Вроде бы возродился город. Возродились деревья. Здесь замечательная вода, и в гостинице пишут о том, что эту воду можно спокойно употреблять из-под крана, в том числе и для приготовления чая. Так оно, видимо, все и есть. Но я думаю, не может быть, чтобы зло, так вот лихо здесь оттанцевав однажды, навсегда покинуло эту землю. Наверное, каких-то новых модификаций сатанинское начало присутствует. То ли это лихорадочный, как бы ознобом проходящий по улицам ночной Хиросимы утрированный свет, неестественно яркая слепящая реклама, сверхактивная жизнь, алчущая земных удовольствий.

Но скажите, что же делать общественной памяти? Это ведь сомнительное удовольствие – все время возвращаться к тем трагическим годам, что связаны с поражением Японии, с ее угнетенностью. И каково оно – всегда носить это обличье вечной, однажды сильно попранной жертвы. Наверное, такое противоестественно человеческой натуре. Может быть, и права молодежь улиц Хиросимы, которая, как бы отметая все это, проповедует культ жизни во всем ее многообразии. Все непросто, все непросто. Человечеству такая память нужна, но нужна ли она этому народу, жителям этого города? Мрачная, жестокая правда, монументально, умно и толково выстроенная в такой впечатляющей экспозиции города, пережившего надругательство.

А с другой стороны: что делать директору Музея мира? Его отец погиб, директор знает, в каком месте – недалеко от железнодорожного вокзала. Испепелились, расплавились часы отца, его пряжка, и директор все это видит и несет эту боль в себе. Для него это уже факт не общественного звучания, а трагическое переживание собственной судьбы. Наверное, здесь есть некие нюансы: что делать памяти и что делать с памятью, которая не может легко освободиться от того, что было и что нужно нашей памяти, в качество составляющей продуктивного, креативного мышления.

Ко мне подошел еще один носитель этой горькой памяти. Его отец погиб здесь, в километре от эпицентра. Тело его было обуглено. Конечно, он не может жить, исторгнув из своей памяти то трагическое событие.

Поскольку в 1944 году начались интенсивные бомбардировки японских городов, правительство приняло решение об эвакуации детей-школьников за пределы городов. И мой сегодняшний собеседник был туда переселен из Хиросимы загодя, до ядерной бомбардировки. Он жил в 15 километрах от города. Вместе с ним жила его мама. Но на следующий день после взрыва она пришла в этот город, чтобы найти своего мужа. Все трупы погибших были обуглены, и среди огромного количества погибших ей не удалось найти его. Она получила большую дозу радиации. Было маме тогда 32 года, а ему – 11 лет. Потом мама продолжала жить, но уже не выходила замуж. Она заболела белокровием через девять лет после того трагического дня. Макото Одо подробно и точно описал в своей книге что происходило, тот ад кромешный, который творился в день взрыва и пос­ле него. Но мама моего собеседника – это редкий в медицине случай: у нее полностью обновилась кровь, она излечилась, и скончалась она в возрасте 78 лет. Его зовут Юкио Ешияма, ему сейчас 71 год. Книга, которую он держит в руках, называется «Тот день Хиросимы и Нагасаки». Это фотографии, страшные, жуткие фотографии. Маленькие дети Нагасаки, абсолютно черные, обугленные, опаленные. Сгорел, испепелился синтоистский храм, остались только его каменные ворота. Не просто обугленные, а обнаженные, оголенные черепа людей.

Все те, кто располагает ядерным оружием, премьер-министры государств и президенты, должны посетить этот музей и увидеть все, что здесь показано. Даже примитивная, первая атомная бомба, которая упала на Хиросиму, вызвала такие немыслимые разрушения, такую трагедию. А вот бомба, которая была сброшена на Нагасаки, она уже была усовершенствована, она мощнее и злее в своих результатах. Но сейчас, по словам моего собеседника, уже есть бомбы, мощностью в 400 раз превосходящие ту, что сбросили на Нагасаки.

Да, мой собеседник – человек основательный, он даже купил фотоальбом; хотя у него и без того огромное количество документов, он все достает и достает из сумки своей цифровые данные обо всех видах ядерного оружия и об их катастрофической мощности. Впрочем, что цифры? Вот он – один-единственный факт: Хиросима на три четверти была разрушена в мгновение ока.

Когда я сказал ему, что Казахстан – единственное в мире государство, которое отказалось от своего ядерного оружия, он воскликнул: «Браво» и захлопал в ладоши, очень худенькие...

В тот же вечер в Институте мира я увидел еще одну серию фотографий, из которых ясно, что американским испытателям ядерного оружия была неинтересна судьба этих конкретных людей, они были для них подопытными мышами в буквальном смысле слова. Сытые, холодные, отчужденные лица испытателей. Даже медицинский осмотр (по фотографиям это видно) проводился не с целью помочь пострадавшим людям, а просто констатировать, какие перемены с ними произошли в результате ядерного взрыва...

Сегодня последний вечер рабочей час­ти поездки, замечательный вечер в Хиросиме, в городе, который возродился из пепла, из небытия, как Феникс, город прекрасный, полный жизни, полный доброго отношения к человечеству.

А завтра с утра мне предстоит еще одна важная встреча. С Мухтаром Ауэ­зовым – молодым Мухтаром Ауэ­зовым: ему 60 лет, а мне – 62. Я задам ему несколько вопросов и надеюсь получить ответы. Ровно 48 лет и два месяца тому назад ты был здесь, скажу я ему. А сейчас я стою именно на том месте, где когда-то стоял ты, у мемориала жертвам Хиросимы, и вопрошаю тебя лишь об одном: почему ты так мало, так скупо записал свои впечатления о месячном пребывании в Японии, в Хиросиме и Нагасаки? Конечно, в твоих речах есть очень мощные и емкие слова, я сотворить такие не сумею, не смогу… Меня томит тобою недосказанное.

Сегодня надо мной огромное синее чистое небо. А вот 6 августа 1945 года здесь на высоте 600 метров взорвалась та бомба. Я сейчас здесь нахожусь, и ты здесь недалеко стоял, недалеко от мос­та, который был целью, ориентиром для американского летчика.

Я шел сюда на эту встречу в солнечный, ясный, теплый и ласковый день, и было много добрых примет. Светофоры, которые обычно задерживают довольно долго на переходах, сегодня были на редкость предупредительны, открывали мне дорогу и зазывали лас­ковыми голосами птиц. Я шел через мост, тот самый мост, а внизу – река, очень чистая река, и в ней масса рыбы: вначале одна проплыла, затем другие, они тоже давали добрый знак, одобряя это шествие к тебе. Чувствование твоего присутствия – оно сопровождает меня всю жизнь. И вся моя жизнь, кажется, выстроена по той модели, которую ты вложил в меня в детстве. Наверное, я не обрел всех тех качеств, которые ты во мне хотел видеть. Но я хочу тебе сегодня сказать, что намерен достаточно собранно, если иметь в виду общественную пользу, и деловито прожить свои дни на этой земле. Айналайын, обнимаю тебя, как ты меня когда-то обнимал...

Несколькими днями позже за ужином с заместителем директора Японского фонда я рассказал ему о том, как за день до отъезда встречался с Мухтаром Ауэзовым, который был младше меня на 2,5 года, и задавал столь мучивший меня вопрос: почему же ты так мало писал о Японии? И вдруг мой сотрапезник сформулировал то, о чем я и сам догадывался, но отчего-то не решался сказать вслух, – ответ Мухтара Ауэзова: «Ну а ты на что? Ты теперь и делай, поскольку тоже побывал в Японии. Не все же мне одному отдуваться за фамилию.» ... Это, может быть, одна из тех немногих сфер, где он оставил для меня некий простор. И я попробую сделать так, чтобы в этом отношении тема Японии тоже фамилией нашей была закрыта. Понимаю, не те будут мощь и сила, но здесь случай, когда надо браться за дело несмотря ни на что. Ведь Япония – особая страна, которая мощно влекла к себе восемнадцатилетнего Мухтара Ауэзова. Была его первая статья. Потом – эволюция этой темы: репрессии и люди, которые ушли из жизни с обвинением в том, что они – работают на японскую разведку. А потом 1945 год – ядерная бомба – японские военнопленные... Вот так вот и попробую ввести в сознание наших сограждан Японию как нечто фундаментально важное для нашего национального самосознания.

Когда мы были в храме дзен-буддизма, в Саду камней, над нами нависало небо, совершенно затянутое облаками. И только когда я начал медитировать, вдруг демонстративно, очень четко и ясно раскрылись эти темные, гус­тые, непроглядные небеса, и буквально на пять, на десять минут появилось ясное, ласковое солнце. Потом снова все закрылось и ушло.

Ну и, конечно, второй случай. Летели мы из Хиросимы в Токио. Погода была ненастной, в Киото, в Токио все время шли дожди. И вдруг облака разошлись, и перед нами явилась Фудзи во всей своей красоте. Она была настолько совершенна, являя собою некий абсолют, что все окружье как бы отступило, склонив головы, как придворные отходят от королевы, ослепленные ее величием и красотой. Вот точно так же горы отошли в сторонку, и вот она – одна Фудзияма. Мы облетели ее со всех сторон – и с суши, и с моря. Потом, заходя на посадку, еще раз, уже с иного ракурса, вновь увидели ее. И было ясно, что это, конечно, не случайность...

ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И ЯПОНИЯ

(выдержки из выступления

в Хосейском университете. Япония,

март 2006)

Шелковый путь эффективно связывал народы Центральной Азии между собой и соседями на протяжении тысячелетий, начиная с сакской эпохи и включая такие мощные объединения племен и народов, как кушаны, гунны, древние тюрки, караханиды, монголы, Золотая Орда, эмират Тимура, империя Великих моголов. Эти эпохи отмечены интенсивным, многомерным взаимодействием, в разное время – с Китаем, северной Индией, Ираном, арабоязычным миром времени Халифата, Средиземноморьем, Кавказом и Россией.

Историческое наследие Шелкового пути настолько органично вошло в быт и сознание народов Центральной Азии, что испепелить и выветрить память о нем не удалось ассимиляторским усилиям России времен царской империи и тоталитарного Советского Союза.

Народы Центральной Азии представляют собой, таким образом, час­ти многократно трансформированной общности, и это, конечно же, серьезная предпосылка для их возможной региональной интеграции.

ПРОТИВОРЕЧИЯ

Хотя мы и говорим сегодня в основном, о 80-х годах прошлого века, полагаю, было бы уместным рассмотреть судьбу базовых и, как показало время, перспективных идей того периода в контексте событий конца XX и начала XXI столетий.

В связи с образованием суверенных государств Центральной Азии их представителями, на официальном и личностном уровне, высказано немало предложений, направленных на создание новой консолидированной среды, на углубление ее внутренних информационных, торгово-экономических, научных и культурных связей.

Наряду с «объединительной» тенденцией, обретающей все большую привлекательность и системность, действуют факторы, препятствующие ее реализации. Дезинтеграционные по своему существу. Их можно объединить в две группы:

Первая связана со значительной утратой народами региона в период колониальной зависимости собственной государственной, политической и историко-культурной идентичности, в том числе – чувствования центральноазиатской региональной общности. В настоящее время в каждом из новых суверенных государств с энтузиазмом пишутся труды по истории, но не региона в целом, а отдельных его частей, нередко с эгоистичным, недальновидным присвоением во славу этих частей того, что является общим достоянием Центральной Азии. Создаются национальные версии прошлого, острота противоречий между которыми может поставить нас перед фактом начавшейся «войны историй», от которой, как известно, один шаг до жесткой конфронтации народов и государств.

В условиях очередной «большой игры» вокруг Центральной Азии с учас­тием действующих сил геостратегического уровня такое развитие событий было бы убийственным для выстраданной независимости государств региона. В неменьшей мере, чем неумение самим решать проблемы границ, таможен и трансграничных рек.

Ко второй группе дезинтеграционных факторов относятся активные, недвусмысленные по своей направленности действия России, Китая и США, откровенно незаинтересованных в существовании консолидированной Центральной Азии.

Россия могла бы стать желанным и надежным партнером для Центральноазиатского региона, если бы сумела освободиться от неоимперских амбиций в своей внешней политике. К сожалению, есть немало оснований сомневаться в том, что она этого искренне желает. В ее центральноазиатской политике доминирует старомосковское правило «властвовать, разделяя».

Китай, с первых шагов суверенных государств региона навязавший каждому из них в отдельности принцип «двусторонних отношений», легко переиграл Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан по вопросам «спорных» участков границы и трансграничных рек. По той же причине несогласованности контрдействий центрально азиатских государств Китай уверенно и динамично наращивает присутствие на их территориях своих товаров, техники и людей.

Далеко небесспорная военная доктрина США в отношении Афганистана, Ирака и Ирана способна не только втянуть государства Центральной Азии в нежелательную конфронтацию с южными соседями, но и противопоставить эти государства друг другу. Искушение американцами Кыргызстана предложением разместить свои военные базы на территории этой страны после скандального их вывода из Узбекистана вряд ли похоже на заботу США о мире в этом регионе.

ВНЕШНЕЕ ДОПОЛНЕНИЕ

Согласно принципу внешнего дополнения, противоречия, не разрешимые в рамках данной системы, могут найти свое решение, будучи рассмотрены в системе, описывающей данную.

Если довериться логике этого постулата, Центральной Азии, с ее внутренними и внешними противоречиями, преодоление которых тождественно ответу на вопрос «быть или не быть», следует внимательней всмотреться в концентрические круги «внешнего дополнения» и выбрать из них оптимальный для решения своих проблем.

Страны Центральной Азии не желают оставаться объектом политичес­ких страстей чуждых сил, и потому их стремление к региональной интеграции естественно и понятно.

Также естественно, как и поиск парт­нера в этом движении – для диалога и сотрудничества.

Может ли Япония стать для Центральной Азии такого рода партнером, другими словами – востребованным позитивным фактором «внешнего дополнения»?

Нет – если судить по некоторым материалам, подготовленным экспертами японской стороны. В них с хорошим знанием дела обрисована современная ситуация в Центральной Азии, обозначены проблемы и возможности региональной интеграции. Однако позиция самой Японии обескураживает неуместной для конструктивного диалога закамуфлированностью, упрятанностью ее подлинных интересов. На поверхности остается филантропизм декларативного свойства с ощутимым налетом патернализма. И то, и другое не годится для диалога с Центральной Азией, потому что раны наши кровоточат, а покровительственный тон вызывает аллергию.

Да – если речь идет о любимой нами Японии. Великой и драматичной, как в прошлом, так и в современности. Имеющей грандиозный опыт жизнестойкости и достойного пребывания в мировом сообществе.

В японском буддизме мы улавливаем его генетическую связь с буддизмом кушанской эпохи, в дзэнбуддизме – обнаруживаем бесспорное сходство с центральноазиатским суфизмом. В синтоистских святилищах вообще чувствуем себя как дома. Поклонение природе, предкам и чистоте во всем – родственно мировидческим основам жителей степей и гор, городов и селений Центральной Азии. О древних, гораздо более древних, чем в 1300 лет, указанных экспертами, связях жителей Японских островов с их евразийской прародиной свидетельствуют памятники курганной культуры Кофун.

Нас сближает и обязывает к заинтересованному с обеих сторон разговору трагическое тождество территорий, подвергшихся ядерным бомбардировкам и сотрясаемых экологическими бедствиями. В Казахстане испытания ядерного оружия проводились с большой интенсивностью в течение сорока лет. Море Центральной Азии – Арал исчезает с лица Земли со всеми тяжелейшими социальными и экономическими последствиями.

В ходе сталинских репрессий 1937–38 годов была уничтожена элита центральноазиатской интеллигенции, обвиненная в числе других прегрешений в связях с «японской разведкой». С тех пор неоднократно менялись политические контексты, но инерция опасливого отношения к Японии оказалось живучей. У меня нет соответствующей информации по другим государствам региона, но в Казахстане мы сталкиваемся с практически полным отсутствием своего, казахского, гуманитарного «открытия» вашей страны. Исключение составляет фундаментальная статья о реформах Мэйдзи, написанная в 1918 году тогда еще молодым человеком, впоследствии выдающимся писателем Мухтаром ­Ауэзовым.

Мы вступаем в диалог с Японией, и было бы правильным делать это на основе взаимного интереса и на паритетных началах. Есть, конечно, серьезные мотивации для углубленного узнавания друг друга, связанные с геополитическими, торгово-экономическими, научно-техническими, бизнес-коммерческими возможностями Японии и Центральной Азии. К числу менее «серьезных», но чрезвычайно привлекательных можно отнести такие темы гуманитарного сотрудничества, как историко-логическое обоснование начала национальной истории и определение базовых факторов устойчивого развития государства.

Таким образом, мы нуждаемся не в опеке, а во взаимовыгодном сотрудничестве.

Полагаю, именно такой характер отношений с Японией мог бы стать чрезвычайно эффективным фактором центральноазиатской интеграции, что, по сути, явилось бы реализацией мечты центральноазиатских пассионариев 80-х годов XX века.

(Продолжение следует)