• Общество
• 27 Декабря, 2019

ТРАГЕДИЯ В ЦИФРАХ И ФАКТАХ

После долгих лет молчания ныне тема голода в Казахстане 1928–1932 гг. достаточно широко освещается в отечественной академической печати и за рубежом. К ее серьезной разработке наши ученые приступили в 1989 году, когда было принято политическое решение о гласности и многие архивные документы были рассекречены. Правда, о масштабе трагедии в Казахстане западные исследователи (Конквест, Олкотт) знали раньше, но во времена тоталитарного коммунистического правления не было возможности для широкого обнародования и обсуждения данной проблемы.

С момента выхода статей Ж. Б. Абылхожина, М. Б. Татимова и М. К. Козыбаева в 1989 году можно выделить несколько подходов к анализу причин массового голода. Казахстанские ученые ведут исследования по данной проблеме как в концептуальном, так и архивном разрезе (насильственная коллективизация и голод в Казахстане в 1931–1933 гг. Сборник документов и материалов, 1998, А. Есдаулетова, 2015). Были изданы и другие работы по данному периоду, созданы документальные фильмы (Ж. Мамай, Д. Сатпаев). В данной статье мы рассмотрим выводы по обозначенной теме таких авторов, как Сара Камерон (Sarah Cameron, 2018), Роберт Киндлер (Robert Kindler, 2018), Никколо Пианчиолла (Pianciolla, 2011), Изабель Охайон (Isabelle Ohayon, 2013), Таласбек Омаров (1994). Наша задача попытаться показать обзор дискуссионных моментов и точек зрения на данную проблематику в академическом контексте. Исторические аспекты трагедии наиболее обсуждаемы, включая конкретную дату, факторы и число погибших во время голода. Выводы исследователей ведут к соответствующей интерпретации политических, социальных и юридических нюансов, сопутствующих избранной нами теме. Сам голод является историческим фактом, и понимание причин его возникновения, на наш взгляд, представляется важным не только профессиональным историкам. Объективное знание прошлого своего народа необходимо каждому, тем более когда в обществе идет процесс обновления общественного сознания. Особенно государственным деятелям, несущим ответственность за благополучие вверенного им населения, дабы не повторить ошибки прошлого, увлекшись реформами. С этой точки зрения разработка столь непростой темы, особенно зарубежными специалистами, подтверждает общечеловеческую истину, что для настоящих ученых не бывает локальных трагедий. Катастрофы и людские беды в отдельно взятом регионе не могут оставаться в рамках границы одной страны. Поэтому появление трудов иностранных историков, социологов уже в первые годы перестройки в СССР было закономерностью. Датировка голода в Казахстане несколько расплывчата, поскольку данная беда была характерна в начале двадцатых годов прошлого столетия не только нашей республике, но и Поволжью, отдельным регионам Кавказа. Однако голод 1919–1922 годов также может быть включен в общий кризис номадизма в Казахстане. Он был спровоцирован продразверсткой и Гражданской войной, обусловлен неадекватными действиями советских руководителей. Однако большинство исследователей выделяют особняком 1921, 1928 и 1933 годы. В силу того что наибольшее число человеческих потерь приходится на 1931–1933 (Пианчиолла, 2011) годы, исследователи уделяют особое внимание этому периоду. Старт этой чудовищной авантюристской кампании был дан в 1928 году. Так называемый «Малый Октябрь» с известным декретом «О конфискации байских хозяйств» раз и навсегда разрушил вековые степные устои. Конфискация происходила также в идеологеме продразверстки, насильственном отъеме собственности карательными силами государственной власти. Поскольку байский скот распределялся и среди бедноты, на первых порах широких волнений не было. Крупные восстания и массовые откочевки происходили позже – в 1930 году, когда началась конфискация всего частного скота. Пик голода пришелся на 1932-33 годы (Киндлер, 2014). Именно к этому времени у кочевников был изъят весь скот. Причиной голода тот же Николло Пианчиолла считает то, что Казахстан был отнесен к мясо-зерновому региону, поэтому изъятие скота было почти стопроцентным, в то время как Кыргызстан, аналогичное кочевое общество, потерял 26 000 человек, или 4% от всего населения, так как был отнесен в Москве к хлопкосеющим районам. Число погибших обсуждается и поныне. Надо заметить, что наблюдается тенденция к его увеличению в силу разных причин. Вероятно, точную цифру можно только лишь предполагать. Ведь 1926 году, когда прошла перепись, большинство казахского населения было кочевым, поэтому оно регулярно перемещалось на огромном пространстве в поиске пастбищ и водопоев. Через одиннадцать лет многие из тех, кто занимался, скажем, статистикой, вопросами подсчета поголовья скота, был репрессирован. Поэтому вряд ли могут быть проверены или оспорены те или иные факты. Так, цифра человеческих жертв, указанная Абылхожиным, – один миллион 300 тысяч человек. У В. Михайлова (2008) она колеблется от 1,5 до 2 миллионов человек, составляя потерю в 40% казахского населения, включая и откочевавших в другие страны. Камерон (Putz, 2019) также склоняется к цифре 1,5 миллиона человек, но оценивает это в 25% от населения. У Таласа Омарбекова цифра человеческих потерь – 2,2 миллиона. В документальном фильме «Зулмат» Жанболат Мамай говорит о трех миллионах потери степняков за десятилетие с учетом навсегда покинувших Казахстан. Жизнь и благополучие номадов, как известно, во многом зависят от количества скота и возможности сезонных кочевок. Перекочевки связаны с травостоем на пастбищах. Ведь недостаток кормов приводит к падежу стада. Во время конфискации казахи были лишены и скота, и возможности передвигаться. Скот был не просто отобран, забит и отправлен за пределы республики. Сама кампания по оседанию кочевников не имела экономического смысла. В результате поголовье скота уменьшилось в разы. Его число, кстати, восстановилось на прежнем уровне только через десятилетия, а отгонное животноводство как оптимальная форма хозяйствования – спустя два десятка лет. Годами позже отсутствие населения – последствие рукотворного голода – на огромной территории республики стало серьезной проблемой. Ее принялись решать через нередко насильственное переселение в казахские степи лиц из европейской части СССР. Данная проблема коллективизации демонстрирует то, что тоталитарный режим с закрытой централизованной плановой экономикой не оперирует терминами эффективности. В оседании кочевников был только политический смысл принуждения, изъятия скота и насильственного вовлечения степняков в советскую систему. Казахские номады были автономны от государства. Согласно архивным данным, в 1920-е годы проводились полевые исследования среди степняков. Оказалось, их знания о советской власти были если не фрагментарными, то почти отсутствующими. Независимость от карточного распределения продуктов и жилья, сложности в подсчете населения и скота, отсюда и трудности в налогообложении, закрытость общества и автономность в его перемещении на огромной территории – все это ставило номадов вне советской власти. Поэтому, учитывая репрессивность политики СССР и разделение общества на «своих и чужих», номады как независимое общество были подавлены во всех отношениях.

Трагедия, связанная с голодом в тридцатые годы прошлого столетия, имеет свои последствия. И сегодня они наблюдаются в восприятии процессов модернизации общественного сознания, урбанизации отдельной частью населения Казахстана. Это заметно в ее пассивности в вопросах развития гражданского общества, изучении государственного языка и т. д. Кроме этого, имеет место едва заметная раздельность на потомков тех, кто участвовал в репрессиях и конфискациях, и потомков тех, кто выжил. Эта историческая травма является частью проблемы самоидентичности казахстанского общества. Сопротивление политике изъятия скота было повсеместным в Казахстане (Алдажуманов, 1998). Вооруженное активное сопротивление подавлялось не только милицией, но и армией. Бегство в виде откочевки и бродяжничества в соседние республики обрело массовый характер. Но подлинный размах трагедии замалчивался на всем протяжении истории СССР. Признание голода тридцатых годов как исторический факт, как трагедия казахского народа в реальных масштабах, в результате которой на своей исконной земле остался в меньшинстве, произошло во время перестройки. Но серьезные акции по поминовению его жертв откладывались. Лишь спустя годы памятники, напоминающие о трагедии, появились в Павлодаре, где погибло до 70% населения, а также в 2012 году в Астане. В Алматы установили памятник жертвам лишь спустя 85 лет с начала голода. С 1997 года, согласно указу Президента Н. А. Назарбаева, в Казахстане отмечается День памяти жертв политических репрессий. Дата базируется на начале массового голода в 1932 году и политических репрессий в 1937 году. Массовый голод 1932–1933 годов в Казахстане был вызван официальной политикой уничтожения кулачества как класса и коллективизацией, а также увеличением плана заготовок продовольствия и конфискацией скота у казахов центральными властями. В результате этот голод также называют голощекинским по имени известного большевистского деятеля Филиппа Голощекина, первого секретаря Казахстанского крайкома РКП(б). Он проводил в стране так называемый «Малый Октябрь» – политический курс, целью которого было подавить местные национальные элиты и усилить административный и экономический контроль над республикой. Ныне, надо заметить, данная тема по большей части интересует ученых, а также лиц с обостренным чувством исторической памяти. Такое несколько отрешенное отношение к ней, очевидно, обусловлено тем, что не произошла смена бывшей партийной номенклатуры в первые годы нашей независимости, а также общей двойственностью и некой табуированностью советского периода в истории Казахстана. Кроме этого, в последние десятилетия на постсоветском пространстве немало тех, кто апеллирует к коммунистическому прошлому и не приемлет тему голода при СССР, особенно в его постколониальной интерпретации. Голод в Казахстане иногда национал-патриотами трактуется как геноцид, однако исследователи Запада не склонны к такой оценке, исходя из определения ООН. Оно гласит: «В настоящей Конвенции под геноцидом понимаются следующие действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую: а) убийство членов такой группы; б) причинение серьезных телесных повреждений или умственного расстройства членам такой группы; в) предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение ее; г) меры, рассчитанные на предотвращение деторождения в среде такой группы; д) насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую». Одним из основных для применения термина «геноцид» был аргумент Аппелбаум в отношении украинского голода (Applebaum, 2017). В том, что данный геноцид шел не только через физическое истребление, а через репрессии местной политической, культурной и управленческой элиты, а также колонизацию территории и уничтожение местной экономической основы жизни – кочевого пасторализма. Так как вряд ли имело место сознательное истребление на основе какого-либо признака и, как пишет Роберт Киндлер, «сталинское руководство не имело целью уничтожить определенные советские нации (к примеру, украинцев или казахов), но согласилось с тем, что реализация планов коллективизации и раскулачивания могла привести к смерти миллионов советских граждан» (2014). Аргумент об отсутствии намерения интерпретируется как управленческая ошибка и неумение предполагать последствия либо равнодушие к таким последствиям. Сара Камерон также указывает на разные понимания геноцида в международном праве. (Cameron, 2019, Interview to Catherine Putz). И Пианчиолла (2018) не склонен голод в Казахстане относить к геноциду, так как у коммунистического руководства не было намерения убивать казахов, за то что они казахи. Советское государство равнодушно наблюдало, как умирают миллионы граждан, но намерения не было. Казахами пожертвовали ради поставки мяса в Россию (Ibid, c. 442). На этом основании также не принимаются аргументы Аппелбаум (2017) и Мартина (2001) о коммунистическом геноциде украинцев.